На этот раз от потрясения он подобрался, по венам будто пронесся ледяной поток, а голову сжали холодные тиски; хватка на трупе усилилась, словно он хотел утопить мертвеца. Рингил услышал, как в его собственном горле что-то заклокотало. На плечо опустилась рука. – Ты в порядке, друг? Голос Эрила, встревоженный. Наемник с лошадью догнал Рингила и с любопытством смотрел на спутника. Рингил моргнул, и вокруг под лучами солнца, падающими как клинки, что-то изменилось. Он опустил взгляд на тяжелую ветку с черной корой, которую сжимал мертвой хваткой. У ветки был скрюченный сук, и она покачивалась на воде, стремясь уплыть вместе с течением. Просто кусок дерева. – Наверное, с обрыва смыло, – сказал Эрил. – Там, среди порогов, я видел много застрявших веток. Кусок такого размера… наверное, целое дерево упало, засело между камнями и теперь гниет, разваливается на части. Рингил откашлялся. – Ага. Он отпустил ветку и шагнул в сторону, позволив течению ее унести. Поглядел, как она плывет к следующему изгибу реки – поднятая «рука» при движении покачивалась, будто прощаясь с ним. Когда она исчезла из вида, Рингил опять прочистил горло. – В зарослях пусто, – резко сказал он и снова повел лошадь вперед, к берегу, одолевая остаток брода. – Думаешь, можно рискнуть и выйти на караванную дорогу? С высоты они видели ее оттуда, где сидели – дорога выглядела тонкой бледной линией, змеящейся через лесистые возвышенности к востоку от Хинериона, многократно теряясь в лесу и затененных долинах на пути к северу. Рингил сощурился от солнца, будто на таком расстоянии мог различить блеск доспехов и копий на проезжей части. Он помотал головой. – К этому моменту городская стража лютует. Заставы через каждые пять миль, если не меньше, придирки к каждому человеку с мечом и без веской причины для путешествия. Я не хочу с боем прорываться через это. Эрил хмуро кивнул. Для него это была дорога домой. – Но на юге будет то же самое, верно? – На юге будет еще хуже. Когда власти Ихельтета узнают, что случилось с их легатом, нам повезет, если это не обернется полномасштабным дипломатическим инцидентом. Пограничный патруль, вероятно, пыжится изо всех сил – на случай, если командир гарнизона в Тланмаре выйдет из себя и решит, что пора устроить карательный пограничный рейд… раз этак шесть. – Рингил прижал большой и указательный пальцы к глазам, которые начали болеть. Потом обхватил руками колени, уперся в них подбородком и вздохнул. – По правде говоря, бардак. И мы застряли посреди него. – Точно. – Эрил пожал плечами и встряхнулся как мокрый пес. Лег на спину на плоский наклоненный камень, где они сидели. Он был флегматичным человеком, не склонным беспокоиться из-за вещей, которые не изменить. Закинул руки за голову и посмотрел на блестящее голубое небо. Зевнул и закрыл глаза. – Так что, я думаю, мы подождем. Рингил бросил на напарника завистливый взгляд. Терпение никогда не было его сильной стороной – он кое-чему научился на войне, потому что там спешка могла убить, однако во всем, что не касалось основ самосохранения, привычка по-настоящему не прижилась, и с возрастом, вопреки предположениям, лучше не стало. Ему тридцать один – и он по-прежнему готов кинуться с головой в любую авантюру, если покажется, что из нее можно выпутаться. Впрочем, иной раз это было необязательно. Он уставился на бледную гранитную плиту, на которой стояли их сапоги с вывернутыми голенищами и сохли на солнце. Мокрые носки они разложили рядом. Камень под подошвами голых ног был теплым на ощупь и гладким. Приятное чувство, как и мягкий ветерок с запада, смягчающий жару, а также осознание того факта, что они хорошо выбрали наблюдательный пост: отсюда открывался превосходный вид до самой долины, где текла река, которую они пересекли, включая заросшие соснами склоны по обе стороны. Любые неприятности можно было заметить, прежде чем они доберутся до вершины, потратив целый час. Они до отвала наелись черного хлеба и вяленого мяса из седельных мешков, напились холодной воды из бурдюков, которые наполнили в реке. Среди деревьев раздавалось пение птиц, а лошади, пасущиеся на поляне в некотором отдалении, пофыркивали. В сотне ярдов над ними в кристально-чистом воздухе завис ястреб. Снарл мертва, как и планировалось. «Что же тебя гложет, Гил?» Он снова взглянул на Эрила, опять ощутил укол зависти и внезапно понял, из чего та произрастает. Братство занимало странную нишу в Трелейне: спекулировало хваленой исторической родословной, чтобы не получить ярлык – в сущности, справедливый, – позволяющий опознать в нем банду организованных преступников. Это значило, что время от времени Братьям приходилось идти на уступки, если какой-нибудь особенно жестокий случай вымогательства или убийство достаточно выводили из себя Канцелярию и элиту из Луговин, чтобы те прибегли к услугам правоохранительных сил. Будучи солдатом Братства, Эрил привык отсиживаться после дела на болоте с доверенными слугами или в захолустном портовом городишке на побережье, пока его мастер ложи не сгладит ситуацию в городе. Все упиралось в терпение – в конечном итоге Эрил возвращался домой. «У тех, кому есть куда возвращаться, все будет славно». Трелейн. Он инстинктивно взглянул на север, хотя отсюда смотреть следовало, скорее, на северо-запад. Трел-а-лахейн, Благословенный Приют на Трелле, прославленная купеческая столица, чьи великолепные стены и башни поднимаются из туманов, надежно запрятанные посреди лабиринта притоков и болот в устье великой реки. Трелейн – владыка Лиги, повелитель северных городов-государств и ближайший претендент на звание имперской столицы, какой мог найтись за пределами Ихельтета. Трелейн, неоспоримое культурное и политическое сердце цивилизованного севера. «Выкинь это из головы, Гил. Отпусти». Гингрен отрекся от него перед Канцелярией. «Мой сын, будь он героем войны или нет, в своей недавней деятельности вышел далеко за рамки. Долговое рабство является устоявшейся опорой нашего общества, без которой нельзя гарантировать экономическое благополучие города. Решение было принято и обращено в закон со всеми надлежащими церемониями, и ни один гражданин, каким бы привилегированным ни являлось его положение, не может этого отрицать. Ни один человек, рожденный в Луговинах или нет, не может терроризировать достопочтенных торговцев, занимающихся законным ремеслом». Ломать им ноги, сжигать их дома, убивать их агентов. И все такое прочее. «Таким образом, я отныне и навсегда изгоняю своего сына Рингила из дома Эскиат и объявляю его вне закона на территории Трелейна». Они разместили копии декларации рядом с плакатом «разыскивается» на рыночных площадях и перекрестках по всему городу; печать клана Эскиат стояла на пергаменте рядом с печатью Канцелярии, заверяя, что Гингрен не будет тайно искать кровной мести, если какой-нибудь охотник за головами расправится с Рингилом. Впрочем – даже сейчас это вызвало мрачную улыбочку на губах Рингила – было трудновато найти трелейнского охотника за головами, который смог бы прочитать что-нибудь еще, кроме награды, написанной крупными цифрами в верхней части плаката. В дополнение к письменному описанию имелся портрет – не лестный, но точный. Длинные черные волосы, зачесанные назад; длинный белый шрам, словно небрежная закорючка, перечеркивающая тонкие черты. Изящные губы изгибаются книзу, и морщин куда больше, чем Рингилу хотелось бы. Глаза казались мертвыми. «Известно, что он носит кириатскую сталь и маджакский кинжал из драконьего зуба». О том, что он «рыцарь-выпускник Трелейнской военной академии», на плакате не было ни слова. Да уж, незачем пугать претендентов. Упор делался на вознаграждение в пять тысяч флоринов и громкие сплетни о том, что клика работорговцев из Эттеркаля утроит награду за быстрый результат. Молва и жадность, подкрепленные бедностью и отчаянием, которые война оставила после себя, должны были позаботиться об остальном. Он не вернется домой. Рингил еще некоторое время разглядывал свои выставленные на просушку сапоги. Позади него Эрил тихонько захрапел. Он вздохнул и повертел головой, разминая шею. Прищурил глаза от яркого солнца. Прохладная тень упала ему на лицо. – Итак, знаменитый Рингил из дома Эскиат. Он вздрогнул. Распахнул глаза и, сломя голову, наполовину ослепнув от внезапной вспышки солнечного света, кинулся в сторону – туда, где на гладком камне лежал Друг Воронов в ножнах. В глубине души он знал, что зря тратит время. И все равно застыл, припав к земле, одной рукой схватившись за рукоять, а другой – за нижнюю часть ножен, как учил Грашгал, чтобы клинок, вырвавшись на свободу через особым образом сконструированный разрез вдоль боковины, не отсек пальцы. Он заморгал и стал озираться в поисках говорившего. – Или Рингил из Виселичного Пролома – более справедливое имя? Что-то случилось со светом. Будто он вошел в особняк в Луговинах ярким летним днем, и внезапно нагрянул мрак, который не рассеится, пока глаза не привыкнут к перемене. Будто день был чем-то вроде бледно-голубой ткани, насквозь промокшей от нагрянувшего ливня. Фигура в плаще стояла менее чем в полудюжине ярдов и наблюдала за ним. Шляпа с обвисшими полями скрывала лицо, на котором до странности трудно было разглядеть хоть что-то – позже Рингил вспомнил лишь улыбку, плотно сжатые тонкие губы и холодный изучающий блеск в глазах. Приглядевшись, он увидел, что плащ, потертый и покрытый пятнами, состоит из кожаных заплаток – их оказалось так много, что было трудно понять, осталось ли что-нибудь от изначального материала. Грубый, сшитый вручную руками моряка, с попадающимися тут и там вышитыми рунами против бунта на корабле и штормов. Он вспомнил, как Эгар бормотал, сам себе не веря, пока их несло течением на украденном пароме: «…плащ и шляпа морского капитана, все дела; он будто выскочил прямиком из долбаной легенды. И стоял передо мной». И перед самим Рингилом. Без оружия. Ни один человек – никогда и ни за что! – не смог бы так к нему подкрасться. Рингил чуть расслабился, но не вышел из боевой стойки и не отпустил Друга Воронов. В груди и руках у него что-то пульсировало – он понимал, что должен дрожать, но не дрожал, и причудливое ощущение пугало его сильнее, потому что он не знал, куда это его заведет. Мир вокруг изменился, даже птичьи песни звучали тише, словно их заглушало присутствие этого… существа. Взгляд Рингила метнулся к лежащему на камне Эрилу: черты лица наемника смягчились, он спал и, по-видимому, не должен был проснуться, пока незнакомец не уйдет. «Что ж…» Он вынудил себя снова взглянуть на прибывшего – с усилием, словно сгибал железную кочергу. Глаза под шляпой смотрели холодно, с любопытством. «Морской капитан» чего-то ждал. – Ты опоздал, – жестко сказал Рингил. Плотно сжатые в улыбке губы чуть расслабились, показались зубы. – Ты меня ждал? Рингил покачал головой, и этот крошечный жест будто помог ему восстановить самоконтроль. Он призвал жуткое и бесстрастное, как пропасть, спокойствие откуда-то из известняковых глубин собственной сути и воспоминаний о Ситлоу. – Не я. Один человек, которого я встретил этой ночью, – пацан с болот по имени Джерин. Он просил тебя о помощи у реки. Перед смертью он сказал мне, что просил Соленого Владыку о заступничестве. Точнее, умолял, судя по тому, в каком он был состоянии. Так в чем дело, Соленый Владыка, у тебя со слухом плоховато? Или нам нужно громче выкрикивать свои молитвы? Существо глядело на него внимательно и слегка изумленно, как на фигляра с трелейнского рынка Стров, чье представление оказалось чуть менее надоедливым, чем обычно. – Неужели тебя и впрямь расстроили оставшиеся без ответа молитвы этого мальчишки, Рингил Эскиат? Или дело в другом мальчике и молитвах, прозвучавших давным-давно? Рингил так сжал рукоять Друга Воронов, что побелели костяшки. – По-твоему, я расстроен? Когда я расстроюсь, Соленый Владыка, ты об этом узнаешь. – Я должен воспринимать это как угрозу? – Как хочешь, так и воспринимай. Одной из составляющих странного гула в его руках, груди и крови точно был страх, надвигающийся призрачный ужас перед сущностью, что стояла в полудюжине ярдов. Но Рингил был хорошо знаком со страхом и теперь, кроме этого чувства, ощущал и другие, столь же темные, от которых в жилах пела кровь – он их приветствовал, к ним привык. И хотя ему еще не доводилось встречаться лицом к лицу с кем-то из Темного Двора – до недавнего времени не верил, что этот самый Двор существует, – он повидал вещи, которые другому вывернули бы душу наизнанку, а его душа не очень-то пострадала. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте.