– Послушайте, – проговорил Джерин, отчаянно пытаясь избавиться от дрожи, вызванной внезапным страхом. – Я не говорю, что большинство из нас не выживет. Дело в другом. Ветеран обратил к нему изуродованное лицо. С приходом ночи длинная мерцающая полоса в небе, изогнутая как скимитар, проступила отчетливо, рассекая тучи над головой и проливая мягкий неровный свет на все, что Темный Двор счел достойным освещения. Отблески этого света отразились в глазах бывшего солдата, чей внимательный взгляд устремился на Джерина. – А в чем? – спросил он тихо. Происходящее странным образом напоминало постановку, один из тех маленьких уличных спектаклей, которые он помогал устраивать на рынке Стров, чтобы собрать публику или выдоить прохожих, взывая к сочувствию. Неужели на вопрос ветерана можно ответить единственным правильным образом? Даже если так, Джерин понятия не имел, каким должен быть ответ. Юноша огляделся и увидел, что собратья по несчастью смотрят на него. Он прочистил горло. – Мы не привыкли к пустынной жаре. И половина из нас уже страдает от насморка, будь он неладен. Мы заболеем и от усталости начнем спотыкаться. Несколько дней похода по равнине со жратвой, которую нам дают, не заботясь о том, кто выживет, а кто нет, – и ни один не будет в состоянии совершить побег. Это наш последний шанс. – Побег? – Тигет сопливо фыркнул. – Ты, тупой долбаный… Выживший с Раджала отвесил ему затрещину. Тигет взвизгнул и от удара перевернулся на бок. Открыл рот, чтобы что-то сказать, но ветеран вперил в него свирепый взгляд, и толстяк передумал. Затем бывший воин с изуродованным лицом опять повернулся к Джерину. Поманил его закованной в кандалы рукой. – Если у тебя есть идея, малый, сейчас самое время ею поделиться. Глава вторая Вдоль передней кромки взмывшего вверх лезвия блеснул солнечный свет, а затем оно проворно двинулось обратно. Эгар Драконья Погибель хмыкнул. Чуть склонил голову набок и почувствовал, как сталь царапает кожу. Строго приказал себе не шевелиться и уставился в потолок цирюльни. Это оказалось труднее, чем он помнил. – Не извольте беспокоиться, господин, – промурлыкал цирюльник и большим пальцем ловко снял с лезвия пену, стряхнул ее в тазик. Наклонился поближе, чтобы еще раз провести инструментом по намыленной шее Драконьей Погибели, и от сосредоточенности в его голосе зазвучали напряженные нотки: – Вы теперь в Ихельтете, коронованном владыке цивилизованных городов. В этом кресле сидели гостившие у нас сановники со всех уголков известного мира. И ничье горло не пострадало. Эгар гневно покосился на цирюльника одним глазом – задача не из простых, когда голова повернута под таким углом. – Я этим не в первый раз занимаюсь, знаешь ли. – Что ж, господин, тогда вам будет приятно услышать, что нас двое. – Цирюльник опять вытер бритву начисто и повернул голову клиента в другую сторону. – Вот так, и не шевелитесь. Спасибо. Должен заметить, не припоминаю, чтобы мне раньше доводилось обслуживать вашу достопочтенную особу. Меня рекомендовал кто-то из ваших степных собратьев? – Мои степные собратья не заплатили бы такие деньги. Действительно, большинство маджаков в Ихельтете оставались бородатыми, как у себя дома, на северных равнинах. Зачем тратить кучу денег, чтобы соскрести с лица волосы, которые все равно отрастут через неделю? И вообще, зачем брить бороду? Она от солнца защищает, верно? Щекочет девок, чтобы знали – с ними был мужик, а не мальчишка. Ее можно подстричь, коли понадобится – если в имперской бригаде наемников, куда ты записался, действуют строгие правила на сей счет. А в остальном… Наклонившись, чтобы изучить дело рук своих, цирюльник слегка нахмурился. – Позвольте не согласиться, господин. На прошлой неделе у меня побывали ваши собратья. Молодые парни, и судя по разговорам, недавно в городе. Эгар хмыкнул. – Видать, им платят лучше, чем платили мне в их возрасте. – Возможно. Насколько я помню, они были в одеяниях гвардейцев Цитадели. – Гребаной Цитадели?! Он бросил быстрый взгляд на цирюльника – уж не оскорбился ли тот? Имперцы были до нелепости щепетильны в вопросах религии, постоянно ссылались на придуманную клириками книгу, расписывающую все правила, и к их нарушениям относились без юмора. Обычно Эгару было плевать на чьи-то задетые чувства, но не стоит сердить человека, который держит бритву у твоего горла. – Как вам сказать, господин… – Погруженный в работу цирюльник явно забыл о религиозном рвении. Он провел бритвой от глаза Эгара к уху; его движения были такими же плавными и отработанными, как голос и добродушные банальности, которые он произносил. – Ряды Священной гвардии сильно поредели во время войны. Множество праведников стали мучениками. – Да что ты говоришь. Эгар видел кое-какие боевые действия с участием мучеников во время южной кампании, от них даже его бывалой наемнической душе делалось не по себе. Мужчины и мальчики, которым едва исполнилось двенадцать-тринадцать лет, бросались на ряды ящеров с возгласами из Откровения на устах. Большинству в лучшем случае удавалось нанести единственный удар, прежде чем рептилии-пеоны приканчивали их когтями или зубами. Они тысячами умирали на поле боя, оглашая его воплями, пока командующие надзиратели следили за происходящим и возносили молитвы о победе. На выступе скалы рядом с Эгаром другой командир наемников-маджаков сплюнул в грязь и покачал головой: «И они еще называют нас берсеркерами?» Что ж, в этом суть Ихельтета. Он убаюкивает цирюльнями и банями, книгами и сводами законов, а потом, внезапно, когда совсем не ждешь, хваленые атрибуты имперской цивилизации отваливаются, как тряпично-глиняная маска состоятельного прокаженного, и ты вдруг оказываешься лицом к лицу со скалящейся жутью, что таилась под ней, – с жестокими и самодовольными кочевниками, уверенными в собственном превосходстве и в том, что вера позволяет им насаждать господство везде, где получится. «Не слишком обольщайся на наш счет, – как-то раз рассудительно сказала ему Имрана. – Не будь Черного народа, мы, скорее всего, так и остались бы кучкой кровожадных конных племен, грызущихся за территорию». Цирюльник закончил орудовать бритвой, вытер лицо и шею Эгара влажным полотенцем и принес горящую свечу, чтобы подпалить волосы, растущие из ушей. Это был болезненный процесс: поджечь на долю секунды и потушить, прижав ладонь; повторить. Но Эгар стоически терпел, не протестуя. Скоро ему исполнится сорок, и об этом не хотелось вспоминать каждый раз, глядя в зеркало. Волосы в ушах, седина в бороде и шевелюре, морщины на лбу и щеках, которые никогда полностью не исчезали, как бы не менялось выражение лица, – все накапливалось, и Драконьей Погибели это было не по нраву. А еще ему не нравилось то, как часто он об этом думает. Последние пару лет в степи он почти не замечал перемен, потому что маджаки – не считая шаманов – почти не пользовались предметами с отражающими поверхностями. Но теперь, снова оказавшись в имперском городе, Эгар был вынужден вспомнить, что в Ихельтете хорошие зеркала высоко ценились, считались признаком богатства и утонченности. В домах и общественных зданиях их множество, с изукрашенными на любой вкус рамами. Они подстерегали в коридорах и салонах, куда ни сунься. У Имраны зеркал было особенно много – как Эгар полагал, ввиду ее положения при дворе и необходимости поддерживать безупречную внешнюю красоту. «В конечном итоге, – сказала она ему с легкой горечью однажды вечером, когда они сидели лицом к лицу в ванне с благоухающей водой, – несмотря на богатство, мудрость, связи и друзей при дворе, я по-прежнему женщина. И как бы меня не судили, все сведется к проклятой геометрии моих форм и тому, насколько она приятна глазу. Изгибы скул и ягодиц – вот моя судьба». «Сдается мне, ты недооцениваешь парочку других своих достоинств, – лениво пророкотал Эгар, не скрывая похоти, и потянулся вперед, чтобы обхватить ладонью одну из опущенных грудей и потеребить сосок большим пальцем. Он не желал вторить ее серьезному тону. – От макушки до пят ты весьма приятна моему глазу. И кое-каким другим частям тела тоже, если вдруг не заметила». Она слабо улыбнулась в ответ. И – как он и рассчитывал, собственно, – обхватила рукой набухающий член, плавающий у него между ног. «Несомненно, того же эффекта добилась бы любая трактирная шлюшка вполовину моложе меня и в незашнурованном платье, просто коснувшись этой самой части тела. Прошлого не вернуть, Эг. Надо жить тем, что есть теперь. А я теперь старая. Практически карга». Он фыркнул. «Тебе и сорока нет, женщина». Впрочем, в глубине души Драконья Погибель подозревал, что уже пару лет как есть. По правде говоря, он никогда об этом не задумывался. Много лет назад, когда они встретились, вокруг бушевала война и все старались жить сегодняшним днем – да, тогда все было иначе. Тот факт, что Имрана на несколько лет старше, придавал ей темное экзотическое очарование и вызывал трепет, которого маджак ранее не испытывал, кувыркаясь в обычных борделях со шлюхами. Возраст и придворное изящество были пьянящим ароматом, окутывающим ее, вызывая у Эгара возбуждение и сводя с ума, как пачули или розовое масло, наполняя неуемным, неописуемым голодом. Теперь, когда мысли о возрасте подкрадывались и к маджаку, ее сражения с тем же врагом в авангарде беспокоили его больше, чем он хотел признать. «Да, Драконья Погибель. Это беспокоит тебя почти так же, как хрен с гербом, которого она взяла себе в мужья. В этом ты тоже не любишь признаваться, верно?» «А-а. Этот». «Этот, этот – рыцарь-командор Сарил Ашант, только что вернувшийся из Демлашарана, где упрямо и эгоистично не позволил повстанцам, чей бунт подавлял, себя прикончить. Взял и вместо этого приехал домой, осененный славой, предъявил законные права на награду – две недели увольнительной, с исполнением супружеского долга каждую ночь…» «Хватит уже, Эг». – Что-нибудь еще, господин? – Цирюльник стал отряхивать его воротник и плечи, что, строго говоря, не требовалось. – Может, массаж? Эгар решил, что жестокое обращение с ушами стало пределом его возможностей на сегодня. И помещение цирюльни вдруг показалось слишком тесным. Он покачал головой, с усилием прогнал мрачные мысли. Встал с кресла, начал искать кошелек. Увидел, как свежевыбритый верзила в зеркале делает то же самое. Мысль опять застигла его врасплох: «Вот дерьмо, седины-то сколько!» Чтобы не молчать, отсчитывая монеты, он сказал: – А мои соотечественники, они часто сюда приходят? – Регулярно, господин. – Цирюльник принял плату. – Что-нибудь им передать? Драконья Погибель уставился в зеркало, стараясь не показать внезапно нахлынувшую усталость. Что он мог им сказать? Какое послание передать молодым людям, охваченным той же идиотской, нерушимой уверенностью в себе, которую он испытывал, когда явился в этот город пару десятилетий назад? Может, что-то вроде «наслаждайтесь, пока можете, потому что все продлится недолго»? «Требуйте хорошей платы за потраченные годы жизни»? Если они регулярно бреются в Дворцовом квартале, значит, усвоили этот урок лучше, чем он мог бы его преподать. Мужчина в зеркале нахмурился. Цирюльник ждал ответа. За предательской усталостью скрывалось другое ощущение, неугомонное, словно дым; как дух, призванный, но еще не обретший формы. Эгар не смог подобрать ему название. Встряхнувшись, он избавился от него. – Не нужно, – сказал он и вышел на улицу, залитую палящим солнцем. Некоторое время он шел куда глаза глядят, позволяя людскому потоку нести себя через Дворцовый квартал и успокаивать. Мимо проходили женщины в ярких накидках, будто конфеты, которых слишком много, чтобы выбрать одну, и он упивался этим зрелищем, как пьянящим ароматом духов. Рабы и слуги в ливреях тех или иных придворных сгибались под тяжестью носилок с грудами товаров пятифутовой высоты, а везунчики несли запечатанные послания из одного благородного дома в другой. Прошел вельможа, за которым по пятам шла свита, как шумные чайки летят за кормой рыбацкой лодки. Тут и там попадались небольшие отряды городских стражников, чьи кирасы ослепительно блестели на солнце. Встречались и нищие, а также уличные поэты, недостаточно грязные, уродливые или отталкивающие, чтобы их прогнали с этих улиц. С рынка поблизости доносились смутные запахи фруктов и цветов, невнятные возгласы торговцев, расхваливающих товар. Жара навалилась словно одеяло. Пыль слабо колыхалась под ногами прохожих. Эгар перемещался по улицам, как пловец по течению, некоторое время наслаждаясь отчетливым, пронзительным удовольствием от того, что просто находится здесь, вернулся на место, которое мог больше и не увидеть. Но потом этого стало мало. Его взгляд неизменно скользил вверх и на запад, к величественным, затененным деревьями белым особнякам на Портовом холме. К одному конкретному особняку с мозаичным куполом в южной части, увенчанным башенкой-фонарем – наверное, прямо сейчас она… «Хватит, Драконья Погибель. Ну, в самом деле. Угомонись». Слишком поздно. Его взгляд остановился на полированной крыше «фонаря», которая блестела словно клинок, извлеченный из промерзших ножен. Настроение маджака испортилось. Он почувствовал, как разгорается беспричинный гнев. «…прямо сейчас, наверное, отсасывает ему в той большой кровати…» «Пора повзрослеть, Эг. Ты знал, что тебе придется с этим жить. Кроме того… – тут в нем проснулись коварство и проницательность степного кочевника, хоть Драконья Погибель и сам не знал, может ли теперь называть себя таковым, – слишком мало времени до молитвы, чтобы заниматься такими вещами. Он набожный ублюдок, не забывай. Она говорила тебе об этом».