Хуже всего было ночью. Тьма становилась непроглядной, и это не преувеличение – они действительно ничего не видели. Нет, пожалуй, неправда, что ничего: они видели чьи-то глаза. Ночью в окружающей тьме начинали вспыхивать огоньки, на путников нацеливались пары глаз – желтые, красные, зеленые, – потом исчезали и возникали уже в другом месте. Порой огоньки сверкали откуда-то сверху, с веток, и это было очень страшно. Но больше всего Бильбо не нравились отвратительные, бледные, выпуклые глаза. «Как у насекомых, – думал он, – только что-то чересчур большие». Ночью они не мерзли, но все же сначала пытались поддерживать сторожевой костер. Вскоре, однако, пришлось от костров отказаться, так как стоило зажечь огонь – и из темноты на путешественников со всех сторон начинали пялиться сотни и сотни глаз, хотя сами обладатели глаз оставались невидимыми. Что еще хуже – огонь привлекал тысячи серых и черных мотыльков, подчас величиной с ладонь; они вились и трепыхались у самого лица. Мотыльки надоедали невыносимо, равно как и огромные черные, как вакса, летучие мыши. Пришлось по ночам дремать в сплошной, наводящей жуть тьме. Все это, как казалось хоббиту, продолжалось целую вечность. Он всегда хотел есть, потому что теперь приходилось экономить продукты. Дни следовали за днями, а лес ничуть не менялся, и путники встревожились. Запасы провизии иссякали. Гномы попробовали стрелять белок и потратили уйму стрел, но сбили лишь одну. Когда ее зажарили, она оказалась несъедобной, и белок оставили в покое. Их мучила жажда, так как запасы воды убывали, а им пока не попалось ни одного источника или ручейка. Так все и шло, пока однажды дорогу им не преградил поток, неширокий, но быстрый, казавшийся тоже черным. Хорошо, что Беорн предостерег их, а то они непременно напились бы воды и наполнили бы пустые мехи. А теперь они задумались, как перейти поток, не входя в воду. Когда-то тут, видно, пролегали деревянные мостки, но сейчас от них остались лишь обломанные столбики у самого берега. Бильбо встал на колени и, вглядевшись в черноту, вдруг воскликнул: – У того берега лодка! Что бы ей быть на нашей стороне! – Как вы думаете, далеко она? – спросил Торин. Гномы уже убедились, что у Бильбо самые зоркие глаза. – Совсем недалеко. Метрах в десяти, не больше. – Всего десять метров! Я думал, тут по крайней мере двадцать пять! Что делать, я теперь не так хорошо вижу, как сто лет назад. Впрочем, десять или двадцать пять – какая разница? Нам все равно не перепрыгнуть ручей, а плыть или идти вброд опасно. – Умеет кто-нибудь забрасывать веревку? – Что толку? Даже если удалось бы зацепить лодку, она наверняка привязана. – По-моему, нет, – сказал Бильбо, – но в такой темноте не разглядишь. – Дори самый сильный, но Фили самый молодой, и глаза у него лучше видят, – сказал Торин. – Фили, подойди сюда, видишь ты лодку, о которой говорит мистер Бэггинс? Фили долго всматривался и, наконец разглядев лодку, определил, как мог, расстояние. Ему принесли веревку, самую длинную из взятых с собой, и привязали к ее концу большой железный крюк – из тех, которыми пристегивали тюки к ремням, когда несли их на спине. Фили взял крюк в руку, покачал его на ладони и швырнул через поток. Крюк плюхнулся в воду! – Недолет! – заметил Бильбо, следивший за процедурой. – Еще полметра, и он бы зацепился за лодку. Попробуй еще раз. Думаю, что, если ты и дотронешься до мокрой веревки, чары тебе не повредят. Фили вытянул веревку и взялся за крюк, но проделал это с большой опаской. Вторично он зашвырнул веревку дальше. – Спокойно! – сказал Бильбо. – Ты закинул крюк за дальний борт. Тяни полегоньку. Фили стал медленно тянуть, и вскоре Бильбо сказал: – Осторожней! Крюк лежит на борту, надо, чтобы он не соскользнул. Крюк зацепился за борт, веревка натянулась, Фили тащил и тащил, но безрезультатно. Ему на помощь пришел Кили, потом Ойн и Глойн. Они тянули изо всех сил и вдруг все разом хлопнулись навзничь. Но Бильбо был начеку, он перехватил у них веревку и задержал палкой черную лодочку, которую быстро понесло течением. – Помогите! – закричал Бильбо, и подоспевший на крик Балин схватил лодку за корму. – Значит, все-таки она была привязана, – сказал Балин, глядя на обрывок фалиня, прикрепленный к лодке[6]. – Удачный рывок, друзья, и удачно, что наша веревка оказалась крепче. – Кто поплывет первым? – спросил Бильбо. – Я, – ответил Торин, – и со мной вы, Фили и Балин. Больше в лодке никто не поместится. Затем Кили, Ойн, Глойн и Дори, потом Ори, Нори, Бифур и Бофур. И последними – Двалин и Бомбур. – Всегда я последний, мне надоело, – запротестовал Бомбур. – Пусть сегодня кто-нибудь другой будет последним. – А зачем ты такой толстый? Вот и плыви, когда в лодке меньше груза. И не вздумай ворчать и оспаривать приказания, а то с тобой произойдет что-нибудь скверное. – Тут нет весел. Как же перебраться на другой берег? – поинтересовался хоббит. – Дайте мне еще одну веревку и еще крючок, – попросил Фили. Привязав крюк к веревке, он закинул ее в темноту как можно дальше и выше. Крюк не свалился вниз – следовательно, застрял в ветвях. – Залезайте, – скомандовал Фили, – кто-нибудь будет тянуть за веревку, которая в ветвях, а кто-нибудь из оставшихся пусть держит первую веревку. Когда мы переправимся на тот берег, тяните лодку обратно. Таким образом они все благополучно переправились через заколдованный поток. Только что Двалин вылез из лодки на берег с мотком веревки в руках, а Бомбур (кстати, не перестававший ворчать) собирался последовать за ним, как вдруг действительно произошло нечто скверное. Впереди на тропке послышался бешеный стук копыт, из темноты возник силуэт мчащегося оленя. Олень врезался в отряд гномов, раскидал их в разные стороны и взвился в воздух. Он перемахнул через поток одним прыжком, но… ему не удалось достичь того берега невредимым. Торин, едва ступив первым на противоположный берег, натянул лук и вложил стрелу на тот случай, если поблизости притаился хозяин лодки. Торин был единственный, кто удержался на ногах и сохранил присутствие духа; теперь он уверенно и метко послал стрелу в оленя. Приземлившись, зверь пошатнулся, его поглотила тьма леса, послышался звук спотыкающихся копыт, потом все стихло. Только все хотели воздать хвалу меткому стрелку, как послышался отчаянный возглас Бильбо: – Бомбур в воде! Бомбур тонет! Мечты об оленине вышибло у них из головы. Увы! То была правда. Когда олень вылетел из лесу и опрокинул Бомбура, толстяк стоял на суше только одной ногой. Падая, Бомбур нечаянно отпихнул лодку от берега, попытался ухватиться за скользкие корни, руки у него сорвались, он плюхнулся в воду, а лодку закрутило и унесло по течению. Все кинулись к ручью и увидели над водой капюшон Бомбура. Они быстро кинули ему веревку с крюком и вытянули его на сушу. Бомбур, естественно, промок насквозь, и это было еще ничего, но вот беда: он спал, сжимая веревку в руке, да так крепко, что руку не могли разжать. Он продолжал спать, несмотря на все попытки его разбудить. Они все еще стояли над ним, проклиная его неуклюжесть и свою невезучесть и оплакивая утрату лодки, лишенные теперь всякой возможности подобрать убитого оленя, как вдруг в отдалении послышались звуки рога и лай собак. Неожиданно впереди на тропе показалась белая лань, настолько же ослепительно белоснежная, насколько олень был черен. Прежде чем Торин успел предостерегающе крикнуть, гномы вскочили и выстрелили из луков. Ни одна стрела не попала в цель. Лань повернулась и исчезла среди деревьев так же бесшумно, как появилась, и гномы напрасно продолжали пускать стрелы ей вслед. – Стойте! Перестаньте! – закричал Торин, но поздно: гномы в возбуждении расстреляли последние стрелы. И теперь подаренные Беорном луки стали бесполезны. Уныние охватило всю компанию, и в последующие дни оно еще усилилось. После заколдованного ручья тропа вилась точно так же, лес был все тот же. Если бы они знали о лесе побольше, то догадались бы, что приближаются к восточной опушке леса и еще немного терпения и отваги и они выйдут в более редкий лес, куда проникает солнце. Но они не догадывались. К тому же они попеременно несли тяжелого Бомбура – четверо тащили его, а остальные несли их поклажу. Не полегчай тюки за последние дни, им бы нипочем не справиться. Но даже тяжелые тюки лучше тяжелого Бомбура. Толстяк, к сожалению, не заменял собой мешков с едой. Настал день, когда у них почти не осталось ни пищи, ни питья. В лесу ничего не росло – лишь губки на деревьях да растения с бледными листьями и неприятным запахом. Через четыре дня после того, как они переправились через поток, начался сплошной буковый лес. Путники сперва обрадовались этой перемене: пропал подлесок, темнота перестала быть такой густой, освещение сделалось зеленоватым. Однако светились лишь бесконечные ряды прямых серых стволов, возвышающихся, словно колонны в громадном сумеречном зале. Появился ветерок, зашелестела листва, но и шелест был какой-то печальный. Сверху слетали листья, напоминая о том, что приближается осень. Под ногами шуршал сухой ковер, накопившийся от прежних осеней. Два дня спустя они заметили, что тропа пошла под уклон, и скоро оказались в ложбине, заросшей могучими дубами. – Да кончится когда-нибудь этот проклятый лес?! – проговорил Торин. – Кто-то должен залезть на дерево, просунуть голову сквозь листву и оглядеться. Надо выбрать самое высокое дерево у самой тропы. Конечно, под «кто-то» разумелся Бильбо. Выбор пал на него, потому что забираться – так уж забираться на самую верхушку, а для этого надо быть очень легким, чтобы выдержали тонкие ветки. Несчастный мистер Бэггинс был не большой мастак лазать по деревьям, но делать нечего – его посадили на нижние ветки исполинского дуба, росшего на обочине, и хочешь не хочешь, а пришлось карабкаться вверх. Бильбо продирался сквозь густые сучья, ветки хлопали его по лицу, кололи глаза, Бильбо перепачкался зеленым и черным о старую кору, много раз чуть не сорвался и наконец, преодолев самый трудный участок, где буквально не за что было ухватиться, долез до верха. А пока лез – только и думал, есть ли на дереве пауки и удастся ли ему спуститься вниз, не свалившись. Наконец голова его оказалась над лиственной крышей. Свет ослепил Бильбо. Снизу его окликали гномы, но он ничего не отвечал и, зажмурившись, только крепче вцеплялся в ветки. Солнце сверкало так ярко, что он долго не мог открыть глаза, когда же открыл, то увидел море темной зелени, колышущейся на ветру. Бильбо долго наслаждался ветерком, ласкавшим ему лицо и волосы. Наконец крики гномов, которые там, внизу, буквально лопались от нетерпения, напомнили ему о деле. Он стал оглядываться по сторонам, но сколько ни гляди – кругом было сплошное море зелени. На самом-то деле, как я уже говорил, до опушки леса оставалось недалеко. Будь Бильбо посообразительнее, он бы понял, что высокое дерево, на котором он сидел, росло на дне широкой впадины, и с верхушки невозможно было заглянуть за край этой большой чаши и увидеть, как далеко простирается лес. Но Бильбо этого не понял и поэтому полез вниз в совершенном отчаянии. Исцарапанный, потный, несчастный, он спустился во мрак леса и долго не мог ничего различить вокруг. Его отчет поверг и остальных в отчаяние. – Лес нигде, нигде не кончается. Что нам делать? Какой толк было посылать хоббита? – восклицали они, как будто Бильбо был виноват во всем. В этот вечер они доели последние крохи, а проснувшись наутро, опять ощутили грызущий голод. Лил дождь и уже просачивался кое-где через густой полог леса. Во рту у них пересохло от жажды, но дождь не принес облегчения – не будешь же стоять, высунув язык, и ждать, когда на язык упадет капля. Единственное утешение им неожиданно доставил Бомбур! Он вдруг проснулся, сел и задумчиво поскреб затылок. Он никак не мог взять в толк, где он и почему такой голодный: он забыл все, что происходило после пирушки в доме хоббита в то майское утро. Немалых трудов им стоило убедить его, что все было так, как они рассказывают. Услыхав, что есть нечего, он горько заплакал. – Зачем я только проснулся! – воскликнул он. – Я видел такие прекрасные сны! Мне снилось, будто я бреду по лесу вроде этого, на деревьях горят факелы, с веток свисают фонари, на земле пылают костры. В лесу идет пир, идет и не кончается. Лесной король сидит в короне из листьев, все распевают веселые песни, а уж какие там блюда и напитки! Я просто описать не могу. – Тем лучше, – сказал Торин. – Раз ты не способен говорить ни о чем другом, кроме еды, то лучше помолчи. Нам и так от тебя одни неприятности. Если б ты сейчас не проснулся, мы оставили бы тебя в лесу, и смотри тогда свои дурацкие сны. Думаешь, легко тебя тащить после такого долгого поста? Что им оставалось делать? Они затянули потуже кушаки на тощих животах, взвалили на плечи тюки и поплелись дальше по тропинке, даже не надеясь выйти живыми из леса. Они брели весь день из последних сил, да еще Бомбур непрерывно стонал и жаловался, что ноги у него подкашиваются и он сейчас ляжет и уснет. Вдруг Балин, шедший впереди, воскликнул: – Что это? Между деревьями мелькнул огонь! Они остановились и стали всматриваться. И в самом деле: вдали мелькнул красный огонек, потом еще и еще. Путники торопились вперед, нимало не задумываясь – а вдруг это гоблины или тролли. Вскоре они разобрали, что это свет от множества факелов и костров. – Сны-то мои сбываются, – пропыхтел Бомбур, еле поспевавший сзади. Он хотел бежать прямо туда, но остальные не забыли предостережений чародея и Беорна. Они долго спорили и наконец решили выслать двух разведчиков – пусть подползут поближе к огням и постараются что-нибудь выяснить. Но тут опять вышла заминка: никому не улыбалось заблудиться и навсегда потерять своих товарищей. Под конец голод поборол благоразумие: не в силах более слушать, как Бомбур расписывает яства на лесном пире, они все вместе покинули тропу и углубились в лес. Проблуждав некоторое время между стволами, перебираясь ощупью от дерева к дереву, они наконец увидели ярко освещенную, расчищенную и выровненную полянку. Там было полно народу – ни дать ни взять эльфы! Одетые в зеленую и коричневую одежду, они сидели на пнях вокруг костра. Позади них на деревьях торчали факелы, но что самое замечательное – они ели, пили и веселились. Аромат жареного мяса был так притягателен, что путники, не сговариваясь, выпрямились во весь рост и шагнули сквозь кусты на полянку, одержимые одним желанием – выпросить поесть. Но едва они ступили в круг, как все огни погасли, словно по мановению волшебной палочки, кто-то из эльфов поддал ногой поленья, взвился сноп сверкающих искр, и костер потух. Путники очутились в беспросветной тьме и долго не могли отыскать друг друга. Проблуждав во мраке, налетая на деревья, хватаясь за стволы, спотыкаясь о пни, аукая во весь голос и наверняка перебудив всех обитателей леса на много километров вокруг, они наконец ухитрились собраться и на ощупь пересчитать друг друга. К этому времени они совершенно запутались, где дорожка, и безнадежно заблудились, во всяком случае – до утра. Оставалось только лечь спать, не сходя с места. Пролежали они недолго. Бильбо только-только задремал, как вдруг Дори, стоявший на часах, громко шепнул: – Опять огоньки. Больше, чем прежде. Они опять вскочили и бросились в ту сторону, где ясно слышались голоса и смех. Но едва они приблизились к кострам, повторилось то же самое, что и в предыдущий раз. Пришлось опять лечь спать. Но история с огнями на этом не кончилась. Когда время зашло далеко за полночь, их разбудил Кили: – Вон там целый пожар – костры, факелы; слышите – поют, играют на арфах! Они послушали-послушали и, не в состоянии преодолеть искушения, снова встали и пошли. Результат оказался самый плачевный. Этот пир был еще пышнее, еще роскошнее прежних, во главе пирующих сидел лесной король в венке из листьев на золотоволосой голове, точь-в-точь король из бомбуровского сна. Эльфы передавали по кругу чаши, одни играли на арфах, другие пели. В их блестящие волосы были вплетены цветы, драгоценные камни сверкали у них на воротниках и кушаках, лица и голоса были исполнены веселья. Песни были такие звонкие и прекрасные, что Торин выступил на середину круга… Поющие умолкли на полуслове, настала мертвая тишина; все огни погасли, на месте костров поднялись столбы черного дыма, зола и пепел запорошили гномам глаза. Лес снова наполнился их криками и воплями. Бильбо бегал кругом и звал, звал: – Дори, Нори, Ори, Ойн, Глойн, Фили, Кили, Бомбур, Бифур, Двалин, Балин, Торин Оукеншильд! Те, невидимые в темноте, делали то же самое, добавляя еще «Бильбо!». Но постепенно крики гномов стали затихать, удаляться, потом, как показалось хоббиту, превратились в вопли о помощи, потом все стихло, и Бильбо остался один в полной тишине и темноте. То был один из самых скверных моментов в его жизни. Бильбо довольно быстро решил, что до утра делать ничего не надо: бессмысленно блуждать во мраке по лесу и выбиваться из сил, не имея никакой надежды на завтрак, чтобы их восстановить. Бильбо сел, прислонился спиной к дереву и, в который раз, стал вспоминать свою далекую норку, прекрасные кладовые. Он погрузился в мечты о беконе, яйцах и жареном хлебе, как вдруг почувствовал чье-то прикосновение. К его руке прижалась какая-то крепкая липкая веревка, а когда он попытался встать, тут же упал, так как ноги его оказались спутаны той же гадостью. И вдруг из-за спины у него появился здоровенный паук. Он-то и начал обматывать Бильбо паутиной, пока тот дремал. Бильбо видел его глаза, чувствовал, как притрагиваются мохнатые лапы; паук трудился на совесть, опутывая и опутывая Бильбо своими мерзкими нитями. Хорошо, что Бильбо вовремя очнулся – еще минута, и он бы уже не смог шевельнуться. И тогда паук впрыснул бы ему яд, как проделывают с мухами обыкновенные пауки. Бильбо стал отчаянно отбиваться от гадкой твари кулаками и вдруг вспомнил про кинжал. Как только он выхватил его, паук отпрыгнул назад, а Бильбо тем временем перерубил нити, опутывавшие ноги. Теперь настал его черед нападать, и он накинулся на паука. Если бы паук знал, что ему грозит, он бы пустился наутек сразу, но он явно не привык к «добыче» с таким жалом, и Бильбо успел нанести ему удар кинжалом в голову. Паук заскакал, заплясал, дико задергал лапами, и тогда Бильбо уложил его вторым ударом. Но тут же упал сам и надолго потерял сознание. Когда он пришел в себя, его окружал обычный тусклый дневной полумрак. Паук лежал рядом мертвый, клинок кинжала был в черных пятнах. Убить гигантского паука в темноте, в одиночку, без помощи волшебника, гномов или кого бы то ни было – это, я вам скажу, было неслыханное событие в жизни мистера Бэггинса. Он почувствовал себя совсем другим – более храбрым и беспощадным. Он вытер кинжал о траву и вложил в ножны.