Церковь действительно была старой. Маленькая, темноватая, с узкими, похожими на бойницы окнами и двумя рядами простых скамей, до блеска отполированных поколениями прихожан. Во всём чувствовалась старина. Не знаю, существовала ли эта церковь во времена Рима, но в каждой мелочи здесь чувствовался дух столетий. А ещё здесь чувствовалось что-то ещё, что я не сразу сумел распознать. Присутствие… то странное и тревожное ощущение, которое я до этого испытал лишь однажды, когда встретился с Хорсом. Успела промелькнуть мысль, что я напрасно сюда пришёл, а затем ощущение присутствия начало стремительно нарастать. На меня волной накатил страх. Я слишком поздно вспомнил, что настоящий Христос не имел ничего общего с булгаковским Иешуа Га-Ноцри, мирным странствующим проповедником. Ему, конечно, было далеко до бога-отца, который мог без всяких рефлексий уничтожить целый город только за то, что там стала излишне популярной идея толерантности[31], но всё же и у него характер был не сахарный. Можно вспомнить, к примеру, как он устроил погром, опрокинув столы с деньгами и разогнав пинками торговцев, продававших жертвенных животных. Торговцы продавали их от храма, и по большому счёту, ничем не отличались от тех, кто в наше время продаёт в церквях свечи, но чем-то они Христу не приглянулись, и дело для них кончилось плохо. Ощущение присутствия стало почти физически непереносимым, голова закружилась, сознание на миг померкло, и внезапно я очутился непонятно где. Я стоял — или висел? — в слегка мерцающем жемчужном тумане. Напротив меня стоял (висел?) странно одетый человек — в сандалиях, простых штанах из некрашеного полотна, и в такой же рубахе, длиной почти до колен, подпоясанной простым шнурком. Он внимательно посмотрел на меня, а затем мигнул, как изображение в телевизоре, и оказался одетым в обычный клубный пиджак и что-то вроде джинсов. Несложно было угадать кто это, так что я поклонился и молча ожидал что будет дальше. Главный вопрос, который волновал меня, заключался в том, кто такой Христос — человек, ставший богом, или же бог, вселившийся в человека? Если с человеком, пусть и поднявшимся до божественности, ещё можно было найти общий язык, то договориться с богом было гораздо сложнее. Нелегко договариваться с тем, кто изначально воспринимает тебя всего лишь ресурсом, примерно, как человек воспринимает корову. Тот молча разглядывал меня. — Любопытно, — наконец сказал он. — Очень ясный отпечаток отколовшегося мира. Интересный у меня появился почитатель. — Со всем уважением, я не твой почитатель, — отказался я. — Ты крещёный, — указал он. — Крещёный не я, а тот, что был там, — ответил я. — Я же родился здесь, и к тебе не имею никакого отношения. Со всем возможным уважением. — Но тем не менее связь есть, и я её вижу. — Если какая-то связь и осталась, то я отказываюсь от неё, — заявил я. — Для разрыва связи недостаточно, чтобы человек отверг бога, — ответил он, задумчиво меня разглядывая. — Нужно также, чтобы и бог отказался от человека. Впрочем, связь и в самом деле слаба. Оставим пока этот вопрос. Скажи, зачем в таком случае ты пришёл сюда? — Я пришёл, чтобы попросить тебя позаботиться о родных того, кто умер там. — Ты же знаешь, что я этого не могу, — с удивлением взглянул он на меня. — Не знаешь? Ты даже этого не знаешь? А ты хотя бы знаешь, что сущность, которой ты по глупости своей решил служить, чужая для этого мира? И что для того она тоже чужая? — То есть получается, что именно пришествие Силы послужило причиной расхождения миров? — осенила меня мысль. Мой собеседник усмехнулся, ничего не ответив. — Скажи мне, отвергающий бога, — вместо этого спросил он, — как можно назвать человека, который отбросил всё родное для него и решил служить чужаку, вторженцу? — Наверное, так же, как можно было назвать иудеев, мирившихся с властью Рима, — ответил я осторожно. — И много ли осталось бы людей в Иудее, реши кто-то вдруг казнить их, как предателей? — И те, и другие были людьми. — Так ведь и ты не человек, даже если им когда-то и был, — указал я. — Наглости тебе не занимать, — нахмурился собеседник. — Со всем возможным уважением, — заверил я. — Живи пока, — он сделал неуловимый жест, меня закружило, и сознание опять померкло. Пришёл в себя я снова в церкви. Голова у меня сильно кружилась, и я ухватился за Ленку, чтобы не упасть. — Кени, что с тобой? — удивлённо спросила она. — Пойдём отсюда и побыстрее, — потребовал я. Она посмотрела на меня с недоумением, но спорить не стала. Дальнейшая прогулка оказалась скомканной; видя моё настроение, Ленка решительно развернулась в сторону дома. Только дома она спросила: — Так что с тобой случилось в той церкви? — Пообщался с Христом, — неохотно ответил я. — С ним так неприятно общаться? — она удивлённо подняла бровь. — А вот мне было бы интересно с каким-нибудь богом пообщаться. — Забудь! — обеспокоился я. — Выкинь эту мысль из головы! Боги — это тебе не друзья-подружки, иметь дело с ними очень опасно, особенно для одарённого. Это Высшие могут бога одним движением развеять, а с нами они могут сделать всё что угодно. — Ты, по-моему, очень уж драматизируешь, — с сомнением сказала Ленка. — Обещай мне, что никогда не зайдёшь в храм бога, — потребовал я. — Во всяком случае, до тех пор, пока не станешь сильной Владеющей. И даже тогда не станешь туда заходить без действительно веской причины. — Обещаю, — неохотно согласилась она, — не зайду. Только поздним вечером я достаточно успокоился и начал обдумывать эту встречу. Христос сказал, что на мне отпечаток того мира, да и Хорс, помнится, сразу увидел мою чуждость. Очевидно, что именно это и вызывает интерес богов ко мне — есть немало людей, одарённых не меньше — да взять ту же Ленку, например, — но боги не обращают на них ни малейшего внимания. Можно смело предположить, что и Силу я тоже интересую как раз потому, что у меня сохранилась эта связь. Ещё более любопытный вывод можно сделать из его оговорки о чуждости Силы. Получается, что Сила как-то проявилась, или откуда-то пришла, и это вызвало разделение миров. Причём боги, и сама Сила остались в этом мире, и к тому никакого доступа не имеют — Христос сказал это прямо. Отсюда легко можно предположить, что моя ценность состоит в том, что для них существует какая-то возможность получить через меня доступ в тот мир. Возможность для них самих не очень ясная, иначе меня бы так просто не отпустили. Но если боги поймут, как эту возможность использовать, то за меня возьмутся уже всерьёз. Вывод из всего этого один: мне стоит приналечь на учёбу. Глава 14 — Господин Кеннер, госпожа Лена, — наш чичероне был суетлив и восторжен. — Нам с вами невероятно повезло. — Это прекрасная новость, Джованни, — вежливо откликнулся я. — И в чём же именно нам повезло? — Мне удалось достать места на балконе прямо на пьяцца Навона, — торжественно объявил тот. — Вполне допускаю, что место на балконе — это как раз то, чего в нашей жизни не хватало, — согласился я. — Но всё же объясните подробнее — в чём конкретно состоит наше везенье? Джованни посмотрел на меня с таким искренним изумлением, смешанным с ужасом, как будто я признался, что я негр-людоед. — На пьяцца Навона проходит главное шествие карнавала[32], — наконец объяснил он, видимо, придя к выводу, что мы не притворяемся, а в самом деле тупые. — Лучше всего смотреть его с балкона, и достать там место очень и очень непросто. — Вот как? — задумался я. Идти не очень хотелось, да и вообще я не любитель туризма. — Давай сходим, Кени, — подала голос Ленка. — Мне скучно дома сидеть. — Ну давай сходим, раз скучно, — вздохнул я. — Ведите, Джованни. Пьяцца Навона бурлила. Собственно, бурление началось задолго до площади — народом были заполнены все прилегающие улицы. Но именно на пьяцца Навона происходило главное действие — самые красивые костюмы и самые разукрашенные экипажи были как раз там. Шествие двигалось по периметру площади, прежде чем выбраться на корсо дель Ринассименто и рассосаться по окрестным улочкам. В центре площади между монументальных фонтанов тоже было столпотворение. Там были установлены подмостки, на которых плясали и корчили рожи какие-то актёры. Мы проталкивались сквозь толпу вдоль домов, разглядывая пышные костюмы и разукрашенные повозки. Ленка безостановочно вертела головой, то и дело тыкая меня в бок и указывая на особо колоритных персонажей. Нас несколько раз щедро посыпáли с балконов конфетти, и она сейчас выглядела довольно забавно, вся в цветных кружочках и звёздочках. В основном дело ограничивалось разноцветными бумажками, хотя разок мне в лоб довольно больно прилетело что-то твёрдое. — Некоторые не любят конфетти, — пояснил Джованни, заметив, как я поморщился. — Предпочитают кидать конфеты и засахаренные орехи, как в старину. — Неплохая традиция, — заметил я, — хотя орехи можно было бы брать и поменьше. Но хорошо хоть, что это был не кокосовый, так что я не жалуюсь. Наверное, надо было найти какие-нибудь маски — они и от любителей старых традиций защитили бы, и выглядели бы мы в них не так чужеродно. Не люблю выглядеть как турист — местные сразу начинают воспринимать тебя как дойную корову. Совершенно неожиданно на нас налетела ряженые; вокруг замелькали какие-то арлекины, мальвины, легионеры, римляне в тогах. Толпа подхватила нас, завертела, оглушила и наконец, выбросила на обочину к стене дома. У Ленки появился цветок за ухом, а в руке оказался зажат леденец. — О, ты с прибылью, поздравляю, — заметил я. — Слушай, Кени, а зачем они вот это всё устраивают? — спросила Ленка, игнорируя мою иронию и разворачивая добытый леденец. — Пользуются последней возможностью повеселиться, — ответил я. — У них на днях начинается Великий пост, там уже будет не до веселья. — А что у них будет? — заинтересовалась Ленка. — Сорок дней будут есть только кашу. — Только кашу? — ужаснулась Ленка. — А в некоторые дни вообще ничего есть нельзя, — подтвердил я. — Но иногда можно будет есть варёную рыбу. Овощи тоже можно — капусту там, морковку. Репу. Но никаких пирожных, заметь. Всё хоть сколько-нибудь вкусное категорически запрещено. — А что им за это будет взамен? — судя по голосу, она сомневалась, что такой кошмар и в самом деле возможен. — А взамен они будут много молиться и размышлять о Христе, — объяснил я. — Кени, ты просто надо мной смеёшься, — уверенно сделала вывод Ленка. — Ничего подобного, — отказался я, — именно так оно и есть. Не веришь мне, давай спросим у Джованни. Мы завертели головами. Джованни нигде не было видно. Мало того, куда-то испарился и Фабио. Наш незаметный Фабио стал окончательно незаметным, вплоть до полного исчезновения. — Куда он делся? — удивлённо спросила Ленка. — Не знаю, — задумчиво сказал я. — Как-то странно это. Мы же никуда не перемещались, они нас просто покрутили и к стенке отодвинули. — Что делать будем?