— В какой-то мере, ваше святейшество, — не стал спорить я. — Как вы относитесь к имперским титулам, шевалье? — спросил он, по-прежнему глядя в окно. Кажется, у меня появился шанс и в самом деле стать имперским дворянином. — Зависит от того, стоит ли что-то за титулом, ваше святейшество, — осторожно ответил я. — Если дворянин ради пропитания вынужден ходить за плугом, то это всего лишь землепашец, и неважно, что на стене его хижины висит отцовская шпага. Папа издал неопределённый звук — хочется верить, что он не поперхнулся от моей наглости. А может, просто представил меня в посконной рубахе, идущим за плугом. Наконец, папа отвернулся от окна и пристально на меня посмотрел. — В нашем Дерптском епископстве есть баронство Раппин, которое нуждается в крепкой руке. Оно как раз граничит с новгородскими землями. Я склонился в глубоком поклоне. Торговаться дальше было бы уже не наглостью, а просто глупостью. Разумеется, это в большей степени вознаграждение матери, чем попытка откупиться от меня. Если бы не наша мать, мне вряд ли светило бы что-то большее, чем искреннее извинение и отеческое благословение. Но в любом случае, компенсация весьма щедрая, а остальное не так уж и важно. — Я думаю, не стоит пересказывать вашей сиятельной матери разные глупые выдумки, — заметил папа. — Вы в точности озвучили мои мысли, ваше святейшество, — согласился я. Папа доброжелательно улыбнулся мне, снова превращаясь в доброго дедушку. — Ну что же, сын мой, благословляю тебя. Мне искренне жаль, что столь многообещающий молодой человек погряз в язычестве, и я надеюсь, что рано или поздно ты найдёшь свой путь к господу. — Благодарю вас за аудиенцию, ваше святейшество, — поклонился я. Глава 16 Аббат Доминик Верде упал на колени и приник губами к папскому перстню. — Ты подвёл меня, мальчик мой, — укоризненно сказал папа. Аббат молчал, опустив глаза. — И как же так вышло, Доминик, что такой замечательный план закончился таким оглушительным провалом? — Они сумели как-то обезвредить наших людей. Слуги рассказали, что они после этого поговорили с кардиналом Скорцезе, который сразу же скрылся. — Мне странно слышать, что двое детей сумели обезвредить группу вооружённых взрослых. Может быть, твой человек у Скорцезе вовсе не был твоим человеком? — Мы прорабатываем эту версию, ваше святейшество, — виновато ответил Верде. — Но скорее всего, причина просто в том, что мы были вынуждены полагаться на обычных уличных бандитов. Ценность их, как бойцов, не очень велика. — Так почему же ты не подыскал кого-нибудь получше, Доминик? — Гвардейцы слишком бы выделялись, ваше святейшество. Кроме того, исполнителей надо было обязательно ликвидировать после дела, а с гвардейцами это затруднительно. Мы пытались найти наёмников, но все они требовали оплату вперёд и надёжные гарантии безопасности. Ликвидировать их не получилось бы, а свидетелей оставлять было нельзя. — Вот дети и ликвидировали твоих свидетелей сами, — заметил папа. — В результате я оказался в очень неприятном положении, и к тому же поссорился со Скорцезе. И чтобы избежать скандала, мне пришлось отдать мальчику баронство, на которое у меня были совсем другие планы. Верде молчал, не смея поднять глаза на папу. — Ты ведь не хотел бы обсуждать с Милославой Арди похищение её детей, не так ли, Доминик? Вот и я не хотел. Мальчик это прекрасно понимал и выжал меня, как мокрую тряпку. Очень, очень перспективный юноша. В другой ситуации я бы пообщался с ним с удовольствием, но в данном случае удовольствия было мало. Я полагаю, ты понимаешь, мальчик мой, что я немного недоволен? — Ваше святейшество! — воскликнул Верде. — Позвольте мне искупить свою вину! — Что ж, у тебя будет такая возможность, — согласился папа. — Я направляю тебя своим представителем в Дерптское епископство. У меня появилось подозрение, что фон Херварт как-то слишком уж подружился со Скорцезе. Присмотри за ним. А заодно пригляди и за этим бойким юношей. Аббат Верде помрачнел. Ссылка к каким-то дикарям на дальние задворки империи ясно говорила о том, что папа в самом деле очень недоволен, и придётся изрядно потрудиться для того, чтобы вернуться обратно в цивилизацию. * * * На следующий день Джованни и Фабио появились у нас как ни в чём не бывало. Предъявлять претензии Фабио я не стал — с тем же успехом можно было делать выговор табуретке, а вот что касается Джованни, то я не стал отказывать себе в удовольствии высказаться: — О, Джованни, Фабио, какая неожиданная встреча! — приветливо сказал я. — Не думал, что увижу вас снова. Вы так решительно и быстро исчезли. Переводчик закатил глаза, прижал руку к сердцу и выдал удивительную историю. В ней враги затащили его вместе с Фабио в узкий переулок, но они с Фабио дрались как львы и сразили полдюжины, нет, целую дюжину бандитов, и когда наконец враги были повержены, они с Фабио, изнемогая от ран, кинулись обратно, чтобы защитить нас, но увы! — нас там уже не было. И тогда они из последних сил доползли до канцелярии папы (в этом месте история показалась мне чем-то знакомой… ну конечно! — я тут же вспомнил «Повесть о настоящем человеке») и направили храбрых гвардейцев на наши поиски. Рассказ был расцвечен живописными подробностями, причём Джованни не забывал регулярно взывать к Деве Марии с просьбой засвидетельствовать то, что он говорит чистейшую правду, скажи ведь, Фабио? Фабио меланхолично смотрел вдаль и не реагировал. Я получил истинное удовольствие, слушая это эпическое повествование. — Великолепная история, Джованни, — сказал я, испытывая некоторое разочарование оттого, что она так быстро закончилась. — У вас присутствует несомненный талант рассказчика. Однако советую вам как можно скорее исповедаться — хотя ложь и не входит в список смертных грехов, она, безусловно, грехом является. — Я исповедуюсь каждую неделю, — растерянно сказал Джованни. — В высшей степени похвально, — одобрил я. — Вижу истинного христианина: солгал и тут же исповедался. Как там сказано в Евангелии от Луки? «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». Верной дорогой идёте, Джованни! Прямо в рай. Тот молчал, пытаясь сообразить, упрекнули его или похвалили. — Но знаете, что я вам скажу, — продолжал я, — мы, пожалуй, в обозримом будущем обойдёмся без прогулок по Риму. Стало быть, в ваших услугах мы не нуждаемся, так что вы можете быть свободны. Прощайте, Джованни, Фабио, желаю вам всяческих успехов, и не забывайте вовремя исповедоваться. * * * — И что, ты так папе всё и простил? — недовольным голосом спросила Ленка. — Да, всё простил, — ответил я, пожав плечами. — А ты что, повоевать хотела? Так у нас такой возможности нет, мы с папой немного в разных категориях находимся. С папой даже наш князь вряд ли может на равных разговаривать. А мы в лучшем случае приложение к маме, так что не стоит преувеличивать собственную значимость. — Всё равно, как-то очень легко ты им это с рук спустил. — Насчёт «легко» можно поспорить, ваша милость баронесса фон Раппин, — заметил я. Ленка смешно сморщила носик. — Вообще-то, я и до этого была не бродяжкой, — упрямо возразила она. — Зачем нам несколько деревушек в какой-то ливонской дыре? — Я согласен, что это баронство, скорее всего, нищая дыра, но дело в том, что в Европе наше дворянство признаю́т со скрипом, — вздохнул я. И в самом деле, в плане снобизма и самолюбования здешние европейцы ничуть не уступали своим сородичам из моего старого мира. — Если у тебя нет титула и феода, то ты в лучшем случае шевалье. — И какая нам разница, что они там признаю́т или не признаю́т? — В целом нас это, конечно, не волнует, но всё же есть некоторые нюансы. Вот к примеру, вскоре должны проявиться наши лотарингские родственники. Есть большая разница, буду ли я говорить с ними как владетельный барон, или как безземельный шевалье. — А они нам нужны? — скептически спросила Ленка. — Конечно, нужны, — хмыкнул я. — Я не собираюсь разбрасываться родственниками. Сила семьи во многом определяется тем, кто за ней стоит, и что ни говори, а родственники — это самая надёжная опора. По крайней мере, в сравнении с другими вариантами. Да и вообще, хорошие связи в империи нам совсем не повредят. — Всё равно, мне это кажется довольно слабой причиной, чтобы взваливать на себя ещё и заботу о ливонских деревушках. — Ты права, есть и ещё одна причина, — согласился я. — Независимость от князя. — Ты ожидаешь от него каких-то проблем? — удивилась Ленка. — Нет, как-то прижимать нас он вряд ли станет. А вот использовать в своих планах может. И то, что мы от него не полностью зависим, а имеем владения там, куда он дотянуться не может, это на его планы наверняка повлияет. Я не собираюсь покидать княжество и глубоко уважаю князя, но чем меньше мы от него зависим, тем спокойней я себя чувствую. Вообще меня постоянно удивляет вот эта непримиримость и стремление добить — даже у Зайки, казалось бы, совершенно мирного существа. Интересно заметить, что за нашими военными — Лазовичем и Кельминым, — я этого как раз и не замечал. Вероятно, те, кому приходилось сражаться, и кто много раз видел смерть, лучше всего понимают, что воевать стоит только по действительно серьёзному поводу. Не знаю, как бы я себя вёл, будь я во всех отношениях восемнадцатилетним, но к своей второй жизни я хорошо понял, что война — это обычно проигрыш для обеих сторон. Даже если ты победил, ты получил столько врагов, недоброжелателей, завистников, что рано или поздно тебе придётся заплатить за свою победу. Случаются, конечно, ситуации, когда врага необходимо уничтожить, но как правило, лучше попробовать поискать компромисс. Мудрый правитель имеет сильную армию, но у по-настоящему мудрого правителя она никогда не воюет. * * * В дверь заглянул слуга: — Прибыл его высокопреосвященство Алонзо кардинал Скорцезе. С визитом. — Он ничего не сообщил о цели визита? — спросил я. — Обычный светский визит, — ответил слуга.