– А он действительно мог? – Да, наверное. Но он, десятилетний мальчик, просто очень испугался. Для трюков с монетками и пластинками ему надо было сосредоточиться, а когда началась стрельба, времени на это не нашлось. Холли вспомнила треск автоматных очередей. – Когда мы привезли его из Атланты, он почти не говорил, скажет слово-два, и молчок. После гибели родителей в нем что-то умерло, а мы с Леной, как ни старалась, не смогли это воскресить. Его дар тоже умер. Или нам так казалось. Он больше никогда не проделывал эти свои трюки с вещами. А спустя столько лет мне вообще с трудом верится, что в детстве он мог такое вытворять. Сильный духом, Генри Айронхарт все же выглядел на все свои восемьдесят лет. А теперь он словно превратился в древнего старика. – Джим так изменился после Атланты, – рассказывал он. – Не подпускал к себе, злился… Порой его было очень трудно любить, а иногда он нас даже немного пугал. А потом, да простит меня Господь, я заподозрил его в… – Я знаю, – подхватила Холли. Лицо Генри напряглось, он пристально на нее посмотрел. – В причастности к… – Холли запнулась, – смерти вашей жены. – Вы очень много знаете, – сдавленным голосом сказал Генри. – Да, слишком много. Что забавно, потому что всю жизнь я практически ничего не знала. Генри снова опустил голову и посмотрел на свои старческие руки. – Как я мог поверить, что десятилетний мальчик, пусть и со странностями, столкнул ее с лестницы? Ведь он так ее любил! Годы спустя я понял, как был жесток, как черств и как глуп. Но у меня уже не было возможности попросить у него прощения за то, что я сделал… За то, что подумал. Он уехал в колледж и больше не вернулся. Приехал только раз через тринадцать лет, когда меня хватил инсульт. Он приезжал еще раз, подумала Холли, через девятнадцать лет после смерти Лены, чтобы положить цветы на ее могилу. – Если бы я мог все объяснить, если бы он дал мне шанс… – Джим здесь, – сказала Холли и встала. Страх, отразившийся на лице Генри, еще больше его состарил. – Здесь? – Он приехал, чтобы дать вам этот шанс. – это все, что могла сказать старику Холли. – Хотите, я вас к нему провожу? Восемь птиц кружили над головой Джима. Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой, Над старинными томами я склонялся в полусне, Грезам странным отдавался – вдруг неясный звук раздался, Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне[3]. – «Молвил Ворон: „Никогда“», – прошептал Джим черной стае. Он услышал мерное поскрипывание, будто крутилось колесо, и чьи-то шаги, а когда поднял голову, увидел, что Холли везет по дорожке его прикованного к инвалидной коляске деда. После окончания школы он видел Генри лишь однажды. Поначалу они общались по телефону, но потом Джим перестал звонить и отвечать на звонки. Когда приходили письма, он выбрасывал их, не читая. Теперь он это вспомнил… И начал понимать, почему так поступал. Джим попытался подняться, но ноги подкосились, и он остался сидеть на скамейке. Холли поставила коляску напротив Джима, а сама села рядом. – Как ты? Джим молча кивнул и, не глядя на деда, уставился на птиц, круживших среди серых туч. Старик тоже не смотрел на Джима. Он так увлекся клумбами, будто выехал во двор, только чтобы полюбоваться цветами. Холли понимала, что придется непросто. Она сочувствовала обоим и хотела сделать все, что в ее силах, чтобы они наконец снова стали близки. Сначала надо было выполоть и сжечь все сорняки лжи, в которую Джим сознательно или подсознательно верил. – Не было никакой автокатастрофы, милый. – Холли положила руку ему на колено. – Все случилось не так. Джим оторвал взгляд от птиц и повернулся к Холли. Он ждал и заметно нервничал. Холли видела, что он жаждет правды и одновременно смертельно ее боится. – Это произошло в ресторане… Джим замотал головой. – В Атланте… Джим неистово тряс головой, его зрачки в ужасе расширились. – Ты был с ними… Джим замер, и на его лице отразилось отчаяние. – В ресторане «Утенок Дикси», – сказала Холли. Воспоминания обрушились на Джима, как удар свайного молота, он согнулся пополам, будто в приступе рвоты. Он уперся сжатыми кулаками в колени, его лицо исказилось дикой болью, и он тихо застонал от невыносимого горя. Холли обхватила его сгорбленные плечи. Генри Айронхарт посмотрел на нее. – Боже правый, – выдохнул старик, вдруг осознав, до какого отчаяния дошел его внук. Стон Джима сменился тихими рыданиями, и Генри снова посмотрел на цветы, перевел взгляд на свои старческие руки, на закрепленные держателями ноги – он смотрел куда угодно, лишь бы не на Джима и Холли, но потом все-таки встретился с ней взглядом. – Он проходил терапию, – успокаивал сам себя Генри. – Мы понимали, что ему нужна помощь. Мы возили его к психиатру в Санта-Барбару. Несколько раз возили. Мы делали, что могли. Но психиатр, Хэмфилл его звали, сказал, что с Джимом все в порядке. Сказал, что нам больше не надо его привозить. Всего шесть сеансов, и он сказал, что Джим в порядке. – Да что они вообще понимают? – возмутилась Холли. – Что мог сделать этот Хэмфилл, если он совсем не знал мальчика, если он его не любил? Генри отпрянул, словно Холли влепила ему пощечину, хотя она вовсе не собиралась ни в чем обвинять старика. – Я только хотела сказать, – быстро добавила Холли в надежде, что Генри ей поверит, – неудивительно, что мне удалось сделать больше, чем Хэмфиллу. И лишь потому, что я люблю Джима. Только любовь способна исцелять. Холли нежно гладила Джима по голове. – Ты не мог спасти их, малыш. У тебя тогда еще не было силы в ее нынешнем выражении. Тебе просто повезло выжить. Верь мне, милый, слушай и верь. Некоторое время они сидели в безмолвии, потрясенные горем. Холли заметила, что птиц в небе прибавилось, теперь их было штук двенадцать. Она не знала, как и зачем Джим их притягивает, но смотрела на стаю с нарастающей тревогой. Холли накрыла ладонью кулак Джима, как бы предлагая разжать его. Джим больше не рыдал, но кулак его был тверд как камень. – Вот он, ваш шанс, – обратилась Холли к старику. – Объясните Джиму, почему вы от него отвернулись, почему так с ним поступили… Генри откашлялся, нервно вытер рот слабой правой рукой и заговорил, не глядя на Джима и Холли: – Да… Вы должны знать, как все было. Через несколько месяцев после возвращения Джима из Атланты в наш город приехали киношники снимать фильм… – «Черную мельницу», – сказала Холли. – Да. Он тогда все время читал… Генри замолчал, закрыл глаза, будто собираясь с силами, а потом посмотрел на склоненного Джима и словно приготовился встретиться с ним взглядом, если тот решит поднять голову. – Ты все время читал, перетаскал из библиотеки все книжки, полку за полкой. Из-за съемок ты прочитал ту книжку Уиллота. И постепенно… Черт, не знаю, как сказать, Джим… Ты как будто на ней свихнулся, она стала твоим наваждением. Только она могла вытащить тебя из раковины, в которую ты спрятался. Ты говорил с нами про эту книжку, ну мы и предложили пойти посмотреть, как снимают кино. Помнишь? А через некоторое время ты стал уверять, что на дне пруда живет инопланетянин, как в книжке и в кино. Мы сначала думали, что это у тебя игра такая. Генри затих. Воцарилось молчание. В небе уже парило около двух десятков птиц. Стая описывала круги, а молчание все длилось. – А потом вы забеспокоились, – предположила Холли. Старик провел дрожащей рукой по лицу, словно хотел отвести пелену прошедших лет и яснее увидеть время, о котором рассказывал. – Ты все дольше сидел на мельнице. Порой ты не выходил оттуда целыми днями, Джим. И даже ночами. Бывало, кто-нибудь из нас просыпался в два-три часа ночи по нужде и видел в окне мельницы свет. И тебя не было в твоей комнате. Генри все чаще прерывал рассказ. Он не устал, просто не хотел погружаться в давно похороненное в памяти прошлое. – Если такое случалось среди ночи, я или Лена шли на мельницу и приводили тебя в дом. А ты говорил, что у тебя на мельнице Друг. Мы боялись за тебя и не знали, что делать… И как я теперь понимаю, мы ничего не делали. А потом наступила та ночь… Ночь, когда она умерла… Собиралась гроза… Холли вспомнила свой сон.