Месиво шелковых перьев. Гладкие холодные клювы выискивают жертву. Когти царапают сначала несильно, потом сильнее, едва не до крови. Елозят по ней, как стая голодных крыс, скользят по рукам, по ногам, по спине, между бедер, пытаются пролезть между ее грудью и его лицом, чтобы выклевать ему глаза. Стучат крыльями по голове и все время кричат. Визжат, как разъяренные сумасшедшие. Вопят прямо в уши. Они требуют крови, крови, крови… Внезапная боль в руке – птица раздирает ей кожу вместе с рукавом. – Нет! Стая снова взмыла в небо. Холли не сразу поняла, что птицы улетели: стук сердца и громкое прерывистое дыхание путались в сознании с ударами крыльев. Она подняла голову и открыла глаза. Стая спиралью поднималась к тучам других черных птиц. Холли посмотрела на Генри Айронхарта. Птицы поранили ему руку. Во время нападения он откинулся на спинку кресла-каталки, но сейчас, снова подавшись вперед, тянул руку к Джиму и умоляюще звал его по имени. Холли заглянула Джиму в глаза. Он сидел перед ней на скамейке, но мысленно был далеко. Скорее всего, на мельнице в ту грозовую ночь, и видел бабушку за секунду до ее падения. Он застыл во времени, не в силах посмотреть следующую сцену фильма о собственном прошлом. Птицы снова снижались. Они были еще далеко, прямо под тучами, но их было столько, что шелест крыльев долетал до земли. Они вопили словно проклятые. – Джим, ты волен выбрать тот же путь, что и Ларри Каконис, волен покончить с собой. Я не могу тебя остановить. Но если я Врагу больше не нужна, если ему нужен только ты, не думай, что буду жить. Если ты умрешь, умру и я, сделаю, как Ларри Каконис, убью себя. Я отправлюсь за тобой в ад, если только там мы можем быть вместе! Стаи птиц бросились на Холли, и она снова прижала голову Джима к груди, но не стала прятать свое лицо, не стала, как раньше, закрывать глаза. Она стояла в центре вихря из черных крыльев, клювов и когтей. Она смотрела в десятки маленьких блестящих черных глаз. Эти глаза не моргали, они были влажными и глубокими, как ночь в отражении моря. Они были беспощадными и жестокими, как сама Вселенная и как то, что живет в сердце человеческом. Холли знала, что смотрит в глаза самой потаенной и темной личности Джима. Знала, что только так она и может в них посмотреть. И она позвала его по имени. Не кричала, не умоляла, не выказывала ни злости, ни страха. Она позвала его тихо и повторяла его имя со всей нежностью, со всей любовью, поселившейся в ее сердце. Птицы яростно стучали по ней крыльями, разевали крючковатые клювы, визжали ей в лицо, щипали за одежду и за волосы. Тянули, но не рвали, точно давали шанс сбежать. Они пытались испугать ее взглядами, холодными и хищными, словно она была их добычей. Но Холли не испугалась, она просто повторяла его имя, а потом снова и снова повторяла, что любит его, пока… Пока птицы не исчезли. Не взмыли к небу, как раньше. Исчезли. Только что все вокруг было наполнено их дикими криками, а в следующую секунду их не стало, словно никогда и не было. Холли еще секунду держала голову Джима в своих ладонях, а потом отпустила. Он все еще смотрел сквозь нее и как будто был в трансе. – Джим, – умоляюще позвал Генри Айронхарт, протягивая руку. Джим соскользнул со скамейки и встал перед ним на колени, взял его старческую руку и поцеловал. А потом, не глядя ни на Холли, ни на Генри, Джим сказал: – Бабушка увидела, как Враг выходит из стены. Это случилось впервые, я до этого тоже никогда такого не видел. Голос Джима доносился словно издалека. Казалось, какой-то частью он еще оставался в прошлом и заново переживал тот ужасный момент. И он был счастлив не увидеть в нем того, что так боялся увидеть. – Появление Врага ее испугало, она попятилась к лестнице, споткнулась и упала… – Джим прижал руку деда к своей щеке. – Я не убивал ее. – Я знаю, Джим, – сказал Генри Айронхарт. – Господи, конечно я знаю, что ты ее не убивал. Старик поднял голову и посмотрел на Холли: в его глазах читались тысячи вопросов о птицах, о врагах и о стенах. Но она знала, что старику придется подождать своего часа, как ждала она… Как ждал Джим. 3 Всю дорогу через горы к Санта-Барбаре Джим ехал с закрытыми глазами, откинувшись на спинку сиденья. Казалось, он глубоко спит. Холли понимала, что ему нужен сон, как нужен сон человеку, который не спал нормально двадцать пять лет. Она больше не боялась за него. Она была уверена, что Враг ушел вместе с Другом и теперь в теле Джима живет только одна личность. Сны больше не порталы. Холли не хотела пока возвращаться на мельницу, хоть они и оставили там кое-какие вещи. И Свенборгом со всеми его памятными местами она была сыта по горло. Ей не терпелось уехать в совершенно новое место – туда, где ни она, ни Джим никогда не бывали; туда, где можно будет начать жизнь с чистого листа, не запятнанного воспоминаниями о прошлом. Холли ехала по выжженной солнцем земле под пепельно-серым небом и мысленно рассматривала картину, в которую наконец сложился пазл. Одному очень одаренному мальчику, который сам не осознает всей силы своего дара, удается выжить во время кровавой бойни в ресторане «Утенок Дикси». Он целехонек, но его душа разбита вдребезги. Он отчаянно хочет снова поверить в то, что он хороший мальчик. Он берет в библиотеке книгу Артура Уиллота и с помощью своих способностей создает Друга – воплощение самых возвышенных устремлений. И Друг сообщает ребенку, что на того возложена особая миссия. Но мальчика переполняют отчаяние и ярость, и одного Друга недостаточно, чтобы сохранить рассудок. Ему нужна третья личность, в которую можно спрятать все свои негативные чувства, всю темноту, которая живет в нем и пугает его. И он вносит некоторые изменения в сюжет книги Артура Уиллота – создает Врага. На мельнице он ведет воодушевляющие беседы с Другом… И находит выход своей ярости через материализацию Врага. Однажды ночью Лена Айронхарт оказывается в верхней комнате в самый неподходящий момент. Она пугается и падает с лестницы… В шоке от того, что натворил Враг одним своим появлением, Джим заставляет себя забыть о книге и о Друге с Врагом точно так же, как Джим Джеймисон забыл о своем контакте с инопланетянином, после того как спас будущего президента Соединенных Штатов. Двадцать пять лет он подавляет обе живущие в нем личности, при этом заглушая в себе как лучшие, так и худшие свои качества. Он ведет спокойную однообразную жизнь, потому что боится проявлять сильные чувства. Он находит смысл жизни в преподавании. Работа в школе в некоторой степени становится для него искуплением. Но потом Ларри Каконис кончает с собой, и зыбкий мир Джима рушится. Он не смог спасти Ларри, как не смог спасти родителей, и самое главное – бабушку. Подсознание подсказывает ему, что надо жить как Джим Джеймисон, совершать героические поступки, а для этого придется освободить Друга. Но вместе с Другом он освобождает и Врага. За долгие годы его ярость настоялась, стала гуще и концентрированнее. Стала совсем черной и совершенно бесчеловечной. За двадцать пять лет Враг превратился в жуткую отдельную личность с чудовищными внешностью и темпераментом. Джим был бы обычным человеком с расстройством множественной личности, если бы не одно «но»: он умел создавать сущности и наделять их присущими ему чертами и эмоциями. Кроме того, эти сущности не были антропоморфны и могли материализоваться. Он не походил на героиню Салли Филд из фильма «Сибил», телом и мозгом которой владели шестнадцать личностей. Он расстроился буквально – стал тремя личностями в трех сущностях. И одна из них оказалась безжалостным убийцей. Холли включила обогрев. За окнами машины было градусов двадцать тепла, но ей все равно стало зябко. Теплый воздух из печки не помог ей согреться. Часы над стойкой регистрации мотеля в Санта-Барбаре показывали одиннадцать минут второго. Пока Холли заполняла бланки и расплачивалась, Джим спал в машине. Вернувшись к «форду», она немного его растолкала и дотащила до номера. Джим, словно в оцепенении, лег на кровать, свернулся калачиком и мгновенно уснул. Холли купила в автомате возле бассейна диетическую колу, мороженое и шоколадные батончики. Вернувшись в комнату, она опустила шторы, включила лампу и накрыла ее полотенцем, чтобы приглушить свет. Потом подтащила кресло к кровати, уселась и, глядя на Джима, стала пить колу и есть шоколадки. Худшее позади. С выдумками покончено, Джим с головой окунулся в холодную реальность. Но Холли не представляла, каких ждать последствий. Она знала только прежнего Джима, жившего со своими фантазиями, и гадала, каким он станет, лишившись их. Он мог преисполниться оптимизма или, наоборот, впасть в уныние. Останется ли у него суперсила? Он черпал ее в самом себе только потому, что нуждался в ней, чтобы сдерживать свое воображение и не сойти с ума. Вероятно, теперь у него останется только дар, которым он обладал до гибели родителей. Он сможет поднимать в воздух монетки или пластинки силой мысли, но и только. И самое главное – будет ли он ее любить? Наступило время ужина, а Джим все еще спал. Холли снова сходила за шоколадками. Очередной приступ обжорства. Если не начнет себя контролировать, станет пышкой, как мама. Джим спал до десяти, до одиннадцати и в полночь все еще спал. Холли уже подумала его разбудить, но тут поняла, что он погрузился в некое временное состояние и теперь ждет перехода из старой жизни в новую. Еще немного, и гусеница станет бабочкой. Холли на это надеялась. Где-то в первом часу ночи Холли уснула в кресле. Ей ничего не снилось. Ее разбудил Джим. Она смотрела в его прекрасные глаза в полумраке комнаты: они не были холодны, но в них все еще жила тайна. Джим склонился над ней и тихонько потряс за плечи: – Холли, просыпайся. Нам надо ехать. Она мгновенно очнулась и выпрямилась в кресле. – Ехать? Куда? – В Скрантон, штат Пенсильвания. – Зачем? Джим взял шоколадный батончик и разорвал обертку. – Завтра в три тридцать лихой водитель школьного автобуса попытается проскочить на переезде перед поездом. Двадцать шесть детей погибнут, если мы не будем на месте первыми. – И ты знаешь все это? – спросила Холли, вставая с кресла. – Не отдельные детали, а все целиком? – Конечно знаю, – ответил Джим с набитым ртом и улыбнулся. – Я же экстрасенс. Холли улыбнулась в ответ. – Мы с тобой таких дел наворотим, – взволнованно говорил Джим. – Тоже мне Супермен! Какого черта он протирал штаны в редакции, когда мог творить добро? – Сама всегда удивлялась, – дрогнувшим от облегчения и любви голосом сказала Холли.