Хозяин вернулся с четырьмя чарками горилки и, расположившись рядом с гостем, принялся жадно пить. – Спасибо тебе, Горивит! – Хома с таким удовольствием припал к чарке, что у него на глазах заблестели слезы счастья. Горивит ничего не ответил. Молча и торопливо они выпили по две чарки. Подмигнув Хоме, хозяин резво принес еще. – Нет, ну какой противный кот! – захмелев, обратился к нему Хома.– Шибко он тебя? – А! – Горивит равнодушно показал на дырки в штанах. Сквозь рваную ткань виднелись кровавые подтеки.– Не впервой,– грустно хохотнул хозяин. – Да гнать его надо! – разошелся Хома и ударил кулаком по столу.– Ишь, чего творит! В углу снова промелькнула тень. Парень сжался, испугавшись, что кот, услышав его слова, вдруг выскочит и вцепится ему в лицо. – Надо,– уткнувшись в чарку, Горивит совсем помрачнел и явно не желал поддерживать беседу. Зато захмелевший Хома был необычайно доволен. Чем больше заполнялся его живот, тем сильнее теплело у него на душе. Ему было так хорошо, что захотелось обнять весь мир, даже противного кота и угрюмого хозяина. Зажмурившись, бурсак затянул песню: Там, у вишневом у саду, Там соловейко щебетал. До дому все просилась я, А он меня не отпускал. Ты милый мой, а я твоя, Пусти меня, взошла зоря. Проснется матушка моя, Захочет знать, где я была. – А ты на то ей дай ответ: – Была чудесной майска ночь. Весна идет, красу несет, И рады все ее красе! Горивит хоть и путал слова, вторил ему: Ты, мать моя, не молода, Я – молода и весела. Я жить хочу, и я люблю! И не ругай ты дочь свою. – Ах, дочь моя, речь не о том, Где ты гуляла в эту ночь. Коса твоя расплетена, А на глазах блестит слеза. – Коса моя расплетена, Ее девчата расплели. А на глазах горит слеза, Ведь попрощалась с милым я… – Скучно, хозяин! – шикнул на него Хома.– Мрачно, невесело. Потому и шинок пуст, понимаешь? Да разве так отдыхают?! Надо так, чтобы душа от восторга развернулась! – отстегнув саблю и положив ее на стол, парень вскочил с лавки.– А хочешь, я спляшу? Горивит ничего не ответил, но разгулявшемуся Хоме было все равно. Вскочив с лавки, он принялся отплясывать гопака, залихватски приседая и весело посвистывая. По полу застучали его сапоги. Бурсак зарумянился, заулыбался. Впервые за долгое время он был таким сытым и пьяным. Забыв обо всем на свете, Хома кружился в танце, спотыкаясь, тяжело дыша, но не сбавляя темп, не боясь мерзкого кота и не обращая внимания на хозяина, который перестал петь и глядел на него недобро, с каждой новой чаркой становясь мрачнее тучи. Исполнив три длинные песни и одну покороче, намотав несколько кругов по шинку, парень наконец запыхался. Подбежав к столу, он плюхнулся на лавку, чтобы промочить горло. Отхлебнув горилки, он облил усы, довольно облизнулся, громко по-детски рассмеялся, качнулся на лавку и захрапел. Глава III Плата за жадность Проснулся бурсак от громкого воя и отвратительного шипения, которое казалось таким громким, будто раздавалось прямо у него в голове. С трудом разлепив хмельные веки, Хома тотчас снова закрыл их, лениво свесил руку с лавки и промямлил спросонья: – Кто здесь? Рука коснулась чего-то лохматого, шерстяного и грязного. Решив, что это его любимый пес Бубен прибежал разбудить заспавшегося до полудня хозяина, бурсак улыбнулся, потрепав его по боку. Бубен почему-то не подставил слюнявую пасть и мягкие уши, а отпрянул, словно чужой. «Капризничает,– продолжая дремать, Хома рассеянно думал: – Интересно, почему Бубен такой слизкий?! Опять забежал в летнюю хату и опрокинул на себя чарку киселя? Ох, и достанется нам обоим от Варвары…» Повернувшись, парень едва не свалился с лавки. И мгновенно вспомнил, что ему больше не шесть лет. Он не в родном хуторе. Нет ни любимого пса, ни летней хаты, ни всегда строгой Варвары, которая присматривала за ним вместо умершей матери. Да и за окном был не полдень. Чернела ночь. Сквозь узкое окно бледный месяц едва ронял блики на стол перед Хомой. Грязный шинок, не освещаемый больше ни одной свечой, казался теперь не таким унылым. Зато гораздо более пугающим. «Кто же тогда меня разбудил?» – нехотя, через силу Хома сел на лавке. Ощущение непонятной тревоги одолевало его, заставляя сердце бешено колотиться. Приглядевшись, в полумраке догорающей свечи он увидел, что возле стола стоит лохматое нечто. То ли человечек, то ли зверь. Его горбатое тело кое-где покрывала шерсть, свисавшая грязными клоками с боков и лица. Или морды? Лицо это было или морда, Хома так и не сумел разобрать. Разрез глаз был кошачьим, кроме того, при повороте головы глаза вдруг ярко вспыхнули в темноте зеленым светом, а затем снова подернулись отвратительным бельмом, как у слепых. Из пухлых щек, покрытых шерстью, вились совершенно кошачьи усы. Но нос и рот были человеческими. Почти человеческими – мешали острые неровные клыки, частоколом торчавшие из-под слабого подобия губ. На скрюченное тело была надета узкая жилетка до пояса. Штанов у существа не было. Стояло оно на задних лапах. Или ногах? Вместо ногтей из волосатых рук или из того, что должно было быть руками, торчали длиннющие страшные когти, достающие аж до пола. Облезлый хвост постоянно двигался, не прекращая ни на секунду. Существо не обращало на Хому никакого внимания, жадно вылизывая чарку из-под горилки длинным змеевидным языком и причмокивая от удовольствия. Закончив, оно бросило чарку на стол, по-кошачьи взмахнуло лапой и опрокинуло всю посуду на пол. Раздался звон. Разбрасывая хвостом осколки по шинку, существо заметно развеселилось. Хома замер, боясь даже шелохнуться, потом тихонько отполз к стене, трижды перекрестился и закричал: «Сгинь, нечистый!» Схватив чарку, что стояла возле него, он запустил ее в чудище. Существо взвыло, отскочило в угол, прыгая на задних лапах и потрясая передними, на манер обезьяны. – Чертовщина! – зашептал Хома и повалился с лавки.– Горивит! На помощь! – простонал он и стал ощупью искать хозяина в полумраке. Шинкаря нигде не было. Хома остался в шинке совсем один. Вместе с непонятной тварью. Дрожа, парень схватил со скамейки шапку и пополз к двери. Его рука наткнулась в темноте на что-то острое. Хома вскрикнул и, отбросив разбитое блюдо, резко рванул вперед. Вскочив на ноги, он распахнул дверь шинка. Вдалеке промелькнул стремительно удаляющийся силуэт. Хома с горечью и ужасом осознал, что это был Горивит. «Значит, шинкарь не придет на помощь. Главное – успеть убежать». Вдруг за спиной парня раздался угрожающий рык. Медленно обернувшись, Хома увидел, как существо подбирается к нему на мощных корявых лапах, царапая когтями по полу шинка. Горящие глаза чудища смотрели на него с одним только желанием – убить. Хома сделал отчаянный рывок. Но вдруг почувствовал, как силы покидают его. Руки и ноги обмякли, в глазах потемнело. Распахнув глаза, он увидел, что вокруг светло. А сам он словно плывет в сером тумане бесконечного нечто. Его тело, руки и ноги полны сил. Внутри клокочет яростная злоба, жаждущая крови и чьей-то смерти. Поток сильного ветра начал трепать Хомины одежды. Задрав голову, он увидел, что над ним кто-то возвышается точно так же, как возвышалась неизвестная тварь. Только это существо было совсем не страшным. Сходство с котом исчезло. Перед лежавшим на животе Хомой стоял уставший сгорбленный человек, в жилетке и штанах. Некрасивый, грустный, смотрящий на него удивленно и напуганно, словно не понимая, как он мог повстречать Хому посреди этой бесконечности. Хома улыбнулся и помахал человеку рукой. Лицо человека перекосилось от ненависти, из его глаз и рта выскочили зеленые языки пламени. Издав страшный вопль, человек проворно прыгнул Хоме на плечи и, вскочив на спину, вонзил ногти в мягкую плоть. От боли у бурсака перехватило дыхание. Он начал проваливаться куда-то в пустоту, не чувствуя под собою никакой опоры. Вся сила вмиг исчезла. Он попытался крикнуть, но только открывал и закрывал рот, не издавая ни звука.