Любой уход или отъезд для меня как спусковой механизм. А почему? Правильно, угадали! Мама. С тех пор как нам стукнуло восемь, она то и дело грозилась уйти. Именно так она порой реагировала на наши поступки или слова – например, когда мы болели или просто переживали из-за контрольной в школе. (Не то чтобы мы жаловались или признавались – к тому времени мы уже усекли, что собственные проблемы иметь нам не позволялось.) А иногда она угрожала и без причины. – Что-то вы сегодня хмурые, – говаривала она. – Если все так плохо, может, мне просто уйти? Очевидно, это из-за меня у вас такая ужасная жизнь. И каждый раз, когда она грозилась уйти, я плакала, хоть и понимала, что не нужно этого делать. Плакала настоящими слезами, что идут из глубины души, которыми давишься, пока не начнешь задыхаться. Бывало, я плакала так сильно, что меня рвало. Поверьте, я боялась маму. Я мечтала, чтобы она стала более доброй и любящей, похожей на других матерей. Но я никогда не мечтала, чтобы она ушла от нас. – Чего ревешь? – кричала она. – Я думала, ты визжать от восторга будешь, если я свалю. Она делала вид, что расстроена, но, думаю, ей нравилось видеть, как я плачу. Мои слезы подтверждали ее важность, она чувствовала себя достойной мамой. Когда, после всей драмы, мама все же соглашалась остаться, я принимала это как победу. Я полагала, что именно своей преданностью ей я удерживаю ее рядом. Но чем старше мы становились, тем более непостоянной она была. Вскоре мамино настроение стало определять мой день. И не важно, что она чувствовала – я все равно была в ужасе. Если она была счастлива, я боялась все испортить. Если она была недовольна, я боялась, что она обвинит меня. Если ее не было рядом, я боялся, что она ушла навсегда. Любое другое настроение – я в ужасе ожидала, что она придумает новые муки. Больше всего она любила издеваться надо мной из-за еды. – Опять на кухне, Роузи-Пампушка? – припевала она по малейшему поводу, глядя на меня игриво. – Знаешь, как говорят? «Сейчас вкусняшка, а потом жир на ляжках». Если бы мне хватило смелости показать ей, что подобные комментарии меня расстраивали, то в ее глазах я была бы слишком чувствительной, что для нее непростительно. И это было до того, как у меня нашли диабет и мне хотелось есть и пить постоянно. Я старалась не есть слишком много и, конечно, не хотела натыкаться на мамину критику, но ничего не могла с собой поделать. Я неизбежно снова оказывалась на кухне. Не важно, что Ферн ела вдвое больше меня, ей мама и слова не говорила. Однажды я спросила ее, почему она не делает Ферн замечаний, а она просто пожала плечами, будто ответ очевиден: «Потому что Ферн может позволить себе есть, все что захочется, у нее мой метаболизм». Она была права – внешне Ферн была копией мамы. Обе высокие и такие худые, что локтем нечаянно могли бы проткнуть человека насквозь. У Ферн были мамины волосы, волнами ниспадавшие на плечи, золотистые с медным отливом. Я не понимала, как мы можем быть близнецами. Рядом с Ферн я чувствовала себя неприметной подделкой, причем началось это до того, как мама решила обратить на это мое внимание. На наш девятый день рождения произошла очередная ссора, на этот раз из-за торта, который мама приготовила по рецепту из «Женского еженедельника». Каждый год мама пекла нам шикарный торт – очередное противоречие. Для нее это был источник большой гордости, она любила все, что позволяло ей чувствовать себя хорошей матерью. И эта традиция требовала большой работы: выбор торта, который она хотела испечь, покупка ингредиентов, поиск советов и рекомендаций. В том году она решила, что это будет торт в виде единорога – самый сложный из всех, что она пробовала готовить. Перед этим она побывала в трех разных магазинах, чтобы найти подходящую форму для выпекания, потом в еще одном, чтобы купить глазурь и золотой съедобный рог. Это было приятное времяпровождение для всех нас, и не потому, что мы с Ферн старались ради торта, а потому, что процесс приготовления делал маму счастливой. Как обычно, на кухню нас не пустили, пока готовился торт, а пригласили только на волнующее «открытие», когда все было готово. Торжественное открытие было любимой маминой частью. Мы должны были визжать от радости, благодарить ее и задавать миллион вопросов о том, как она это сделала – даже Ферн, казалось, понимала, как нужно себя вести. В этот день рождения мы блестяще исполнили свои роли, и мама выглядела очень довольной, и это, в свою очередь, означало, что я разрывалась между счастьем и страхом, что что-нибудь произойдет и все будет испорчено. После того как мы спели «С днем рождения!», мама сфотографировала нас с Ферн перед тортом, а потом отправила меня за тарелками. Заглянув в буфет, я так мучительно долго размышляла, взять ли «хорошие» или пластиковые, что была уверена, мама сейчас набросится, какого черта я там вожусь. Когда я, наконец, достала хорошие тарелки, она лишь одобрительно кивнула. Облегчение было настолько велико, что я потеряла бдительность. Все прошло почти без проблем. Почти. Когда я потянулась за куском торта, почувствовала, как в живот мне уткнулся мамин холодный палец. – Не так много, Роузи-Пампушка! – сказала она с ехидной усмешкой. Возможно, дело было в том, что за весь день нервы мои были натянуты до предела. Возможно, в том, что день почти-почти удался. А может, просто тычок в живот был слишком сильным, а мамины ногти – чересчур острыми. Слезы хлынули потоком. – Ой, ради бога! Я же пошутила. Так сложно это понять, Роуз? Я пыталась взять себя в руки, но не могла сдержать поток слез. Я смотрела вверх, зажмурившись, даже улыбалась сквозь слезы. Но ничего не помогало. Все это только больше раздражало маму. – Так, теперь я плохая мать, а? Я неделями планировала для вас этот торт! Прекрасно! – Нет! – крикнула я, непроизвольно всхлипнув. Ферн, поглощенная поеданием своего куска торта, замерла с вилкой в руках. Я стояла рядом с ней, осторожно постукивая своим браслетом по ее браслету. Она знала, что это предупреждение. Что-то назревало. Это все, что я могла сделать. Мама вскинула руки. – А теперь ты испортила Ферн день рождения! Отлично сработано, Роуз. Ты молодец. Мама вылетела из комнаты, оставив нас с Ферн наедине. Пять минут спустя, услышав шум, мы выскочили в коридор и увидели, как она тащит чемодан к двери. – Ты куда? – закричала я. – Тебе-то что? – прошипела мама. – Ты же не хочешь меня больше видеть, что бы я для тебя ни делала. Вы прекрасно обойдетесь и без меня. Неожиданно меня затрясло. – Нет! Мы хотим, чтобы ты всегда была рядом! Ты нужна нам. Мамочка, не уходи, пожалуйста! Она закрыла за собой дверь. Я стучала, кричала, чтобы она вернулась, прижимала ухо к двери, чтобы услышать хоть какое-то движение. Когда стало ясно, что она не вернется, я опустилась на пол в коридоре. Ферн села рядом со мной, молчаливая, но серьезная. Я быстро сообразила, что в полицию звонить нельзя – если мы это сделаем, а мама вернется, то она будет в бешенстве. По той же причине нельзя было идти к соседям, и, кроме того, мама не любила, когда мы разговаривали с незнакомцами. Мы ничего не могли сделать. Нам оставалось только ждать. Через пару часов я пошла на кухню и проверила шкафы, чтобы убедиться, что еды нам хватит на неделю, если варить макароны или рис и разморозить какие-то замороженные продукты. Если через неделю мама не вернется, придется разрабатывать новый план. Я продолжала планировать и размышлять до самой ночи, пока Ферн спала глубоким сном, устроившись у меня на плече. В конце концов я, должно быть, заснула, потому что, когда открыла глаза, на улице было уже светло. Ферн лежала со мной на полу, а рядом стояла мама. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы все вспомнить – что произошло, где мы, какой сегодня день. Когда до меня дошло, что мама вернулась, я бросилась в ее объятия, чуть не сбив с ног. Конечно, я снова залилась слезами. Но в тот раз, казалось, маму это не расстроило. Наоборот, она упала на колени и обняла, ритмично поглаживая меня по спине руками. – Ш-ш-ш, мама здесь, – сказала она. – Ш-ш-ш, все будет хорошо. Ферн Утро понедельника. Я помогаю женщине выбрать книгу для ее двенадцатилетней дочери-интроверта, мечтающей стать писательницей, и выбираю для нее экземпляр «Я захватываю замок» Доди Смит; расставляю в переговорном зале стулья для собрания Ораторского клуба; интересуюсь у мужчины, что находится в уборной уже больше часа, не нужна ли ему помощь. (Оказалось, что он уронил свое обручальное кольцо в раковину, и Тому, нашему уборщику, пришлось искать его в изогнутом сливе.) Складываю и перекладываю газеты, затем ложусь на пол, чтобы почитать книжку маленькому мальчику, который не хочет сидеть на стульчике в детской зоне. В общем и целом обычный день в библиотеке. Я передала Альфи Уолли в 08:45, как мы и планировали. Когда Уолли подъехал к моему дому на своем оранжевом фургоне, я, признаться, почувствовала облегчение. Да, мы договорились, но люди не всегда придерживаются своих договоренностей. Иногда, без видимых причин, они могут их отменить, отложить или и вовсе счесть идеей, а не реальным планом. (Как это часто бывает, когда речь идет о кофе, я заметила. Люди говорят «давай выпьем кофе?», но, когда я достаю ежедневник, чтобы посмотреть, когда это можно организовать, они смотрят на меня озадаченно.) Поэтому я приятно удивилась, что Уолли все же объявился. Естественно, я была готова: упаковала поводок Альфи, его корм, миску для воды (и две большие бутылки с водой из-под крана, чтобы Уолли мог напоить пса, даже если не найдет кран или шланг). Я также дала ему пачку пластиковых пакетов для собачьих экскрементов и теннисный мяч. Уолли охотно принял все это, и мне это понравилось. Я всегда находила что-то приятное в людях, которые любят собак, и испытывала какое-то недоверие к тем, кто их не любит. Накануне вечером я подумывала сказать Роуз, что поручу кое-кому заботу об Альфи на день, но, тщательного все обдумав, решила этого не делать. После прошлого инцидента мне не хотелось, чтобы она лишний раз беспокоилась, что за ее питомцем будет присматривать незнакомец. (Хотя, судя по текстовым сообщениям, что присылал мне Уолли, гуляя с Альфи в парке, пес получал куда больше внимания, чем получал бы под моим или Роуз присмотром.) Время близится к обеду. Я как раз просматриваю одно из сообщений от Уолли – он прислал фото с Альфи из кафе: пес сидит у него на коленях и пьет из миски в форме кофейной кружки с надписью «Пес-чино», – когда меня вдруг перехватывает Кармель. – Ферн, как хорошо, что я на вас наткнулась, – говорит она, хотя мы не сталкивались и в физический контакт не входили. На ней смелое желтое платье, которое не подходит ни к ее цвету кожи, ни к ее характеру. – Я заметила, что вы не вписали свое имя в список игроков в боулинг. Она делает паузу, будто ожидая ответа, хотя сколько бы я ни повторяла в уме ее слова, не могу найти в них вопрос. Как-то раз, еще давно, Роуз сказала мне, что беседа – это просто ряд вопросов. Один человек задает вопрос, другой отвечает, и так продолжается до тех пор, пока не закончатся вопросы. Это объяснение не раз помогало мне в бесчисленных светских беседах. Но в последнее время, кажется, люди все больше предпочитают вести беседу по типу «утверждение – утверждение». Что, как правило, приводит меня в растерянность. Пока я размышляю над правильным ответом, Кармель продолжает: – Язык проглотили? Это выражение не такое уж смешное, как кажется на первый взгляд. Я погуглила его как-то и узнала, что есть две теории его происхождения: первая – отсылка к временам, когда военные брали в плен шпиона или разведчика, и, по легендам, самые отчаянные солдаты откусывали себе язык, чтобы враги не заставили их выдать тайну; вторая теория происходила из Древнего Египта, где лжецам и богохульникам языки просто-напросто вырезали и скармливали кошкам. – Я могу говорить, – отвечаю я. – Ты права, я не внесла свое имя в список. Кармель прищурилась; ресницы у нее короткие и редкие, ей не помешало бы пользоваться тушью для объема, как у Роуз. – Ферн, эти корпоративные мероприятия очень важны. Сплочение команды в социальной среде способствует налаживанию атмосферы и на рабочем месте, – добавляет она как бы между прочим. – Это мероприятие спонсируется библиотекой, так что платить не придется. И снова вопрос не прозвучал. Оглядываясь, я тяжело вздыхаю – пытаюсь невербально показать, что разговор меня утомил и ей следует изъясняться быстрее. – Ферн, вы впишете свое имя? – спрашивает Кармель прерывисто, что, честно говоря, немного раздражает, поскольку в данной ситуации это я та, кого раздражает эта жалкая попытка завести разговор. Но по крайней мере она наконец-то задала настоящий вопрос. – Нет, – отвечаю я. – Не люблю боулинг. Кармель покраснела как рак. – Что ж, жаль это слышать. Но мероприятие обязательное для всех сотрудников. – Правда? – Да. – Кармель, будто обретя уверенность, активно кивает головой. – Тогда зачем нужно вносить свое имя в список игроков? – Ну, потому что… – Кармель уходит, уже менее уверенная в себе. Я так и не дождалась ответа. В обеденное время я работаю за компьютером в дальнем кабинете, когда ко мне подходит Гейл. У нее в зубах что-то похожее на шпинат и необычно широкие – взволнованные – глаза. Я с облегчением вздыхаю, что это не Кармель. Я мысленно пометила себе избегать ее, пока эта тема с боулингом не закончится или пока ее навыки общения не улучшатся – смотря что наступит раньше. – К тебе кое-кто пришел, – говорит Гейл. Да, это точно шпинат. Я нахмурилась. Ко мне на работу приходит только Роуз и то в наш день рождения, чтобы пригласить меня на обед в мое любимое кафе, где делают потрясающие сэндвичи. Конечно, это всегда планируется заранее, поскольку сюрпризы я не люблю. Но сегодня не мой день рождения, и запланировано ничего не было. – Кто? – Тот парень, что был здесь пару дней назад. У него принтер не работал. – Гейл понизила голос, чтобы это сказать, и пошевелила бровями вверх и вниз. Чего она ведет себя так странно? – Где он? – Прямо за дверью, – взволнованно отвечает она. Я подхожу к двери, и, конечно, там стоит Уолли. Рядом с ним Альфи, на поводке. – Привет, – говорю я и бросаю хмурый взгляд на Гейл, которая так и стоит у моего стола, и она неохотно уходит.