Я вынула телефон, соединилась с Николашей и вскоре узнала, что тело Веры до сих пор находится в морге, никто его не забирал, скорей всего, расходы по погребению возьмет на себя государство. – Вы можете договориться, чтобы мне тело отдали? Я Веру по-человечески упокою, – сказала Елена Яковлевна. – Мне необходимо это сделать, избавлюсь тогда от чувства вины. – Попробую что-нибудь предпринять, но ничего не обещаю, – пробормотала я. Глава двадцать третья Сев в машину, я открыла чужую сумочку и начала рассматривать ее содержимое. Расческа, три шоколадки, на обертках которых написано «Кофе», блистер с таблетками от головной боли, смятая салфетка. Ничего интересного. Я закрыла торбочку, бросила ее на пассажирское сиденье и услышала звон. Кресло, куда угодила сумка, пустое, звенеть там нечему. Значит, звон шел из ридикюля Арамакиной. Но пластмассовая расческа, шоколадки, носовой платок, упаковка лекарства не могли издать такой звук. Я опять схватила сумку и внимательно осмотрела ее снаружи. Никаких металлических заклепок, кнопок, креплений на ней и в помине нет, это просто мешок из искусственной кожи, затягивающийся шнурком. Я принялась аккуратно ощупывать торбу, пальцы наткнулась на что-то небольшое, твердое. Я опять заглянула в сумку и лишь сейчас заметила, что в ней есть внутренний карман на молнии, открыла его и вытащила ключи с круглым брелоком. Я схватила телефон и через секунду услышала голос Николаши: – Привет. – Назови домашний адрес Веры Арамакиной, – попросила я. – Сейчас пришлю, – пообещал Махонин. – Зачем он тебе? – Я нашла ключи от ее квартиры, – объяснила я, – хочу туда заехать, вдруг найду что-то интересное. – Костин в курсе твоей затеи? – не успокоился Николай. – Сейчас ему расскажу, – пообещала я. – Адрес я сбросил, – сказал Николай, – но у меня только данные по прописке. Если она жила в другом месте без регистрации, то я не помогу. – Спасибо, – поблагодарила я. – Володе сообщи, куда направилась, – напомнил Махонин. – Ладно, – пробурчала я, посмотрела на экран телефона и обрадовалась. Ехать мне предстоит совсем недалеко. Дом Веры был старой постройки, возможно, его возвели в начале двадцатого века. Я вставила ключ в «гнездо», раздался противный писк, дверь в подъезд открылась. В холодном и сумрачном подъезде не было консьержки, зато на ступенях широкой лестницы с коваными перилами лежала красная ковровая дорожка, ее придерживали сверкающие прутья золотистого цвета. Лифт напоминал птичью клетку, которую сплели из тонких железных прутьев. Ездила она в открытой шахте, огражденной решетками. Идея подниматься на приличную высоту в клетке для попугаев показалась мне неудачной. Я двинулась вверх по лестнице и увидела, что на каждом этаже расположена всего одна квартира. Похоже, здесь остались аутентичные входные двери, высокие, из красного дерева, с большими ручками и номерами на белых керамических овальных плитках. Дойдя до квартиры Веры, я осмотрелась по сторонам, не обнаружила камер, вставила ключ в замочную скважину и легко попала в прихожую. Обойдя бесконечные коридоры, часть комнат, я вошла в гостиную и остановилась в центре ковра. Елена Яковлевна и Алла Федина в один голос твердили, что Вера бедна как церковная мышь. Арамакина одевалась в дешевых магазинах, не пользовалась косметикой, не посещала салоны, не украшалась драгоценностями, а ее сумка вызывала жалость. В качестве подарка любимой скрипачке она приносила вафельный тортик. Алла, решив, что перед ней необеспеченный человек, придумала сказочку о своем пристрастии именно к этому десерту. Но обычно одновременно с тортом еще вручают и дорогой букет. Однако Арамакина ни разу не порадовала Аллу цветами. Вот только и Федина, и Елена ошибались. Вера жила в роскошной квартире в самом престижном околотке Москвы. Апартаменты набиты картинами, антикварным фарфором. А в комнате, где я сейчас нахожусь, может совершить посадку самолет, в ней находится рояль, подчеркиваю, рояль, не пианино! Да, рояль и пианино можно назвать одним словом – фортепиано. Рояль создан для концертных выступлений, роль пианино скромнее: домашнее музицирование. Пианино часто встречается в разных семьях, где детей обучают музыке. Оно компактное, много места не занимает. А вот установить рояль в обычной однокомнатной квартире навряд ли получится. Разве что вы с мужем будете спать на его крышке, а дети и бабушка устроятся на ночь под инструментом. Но в квартире, куда я сейчас попала, гостиная имела внушительные размеры. Я направилась к инструменту и ахнула. Да это антикварный Август Форстер[3], похоже, его выпустили в начале двадцатого века. Я не удержалась, села на банкетку и пробежалась пальцами по клавишам. Много лет прошло, как я, тогда Фрося, училась в музыкальной школе по классу арфы, но я освоила и фортепиано, а у рук есть память. Глубокий красивый звук наполнил помещение. Я опомнилась. Вот только не хватало сейчас, чтобы соседи начали звонить в дверь. Но после того, как я перестала играть, никто не бросился выражать возмущение. Возможно, Вера часто играла и соседи привыкли. Или музицировал ее покойный муж. Я вышла в коридор. Вроде там есть еще одна дверь. Точно. Я толкнула створку. Кабинет! Такие любят демонстрировать в сериалах, посвященных жизни аристократов прошлых веков. Шкафы темного дерева со стеклянными дверцами, за которыми виднелись корешки книг, подпирали потолок. Огромный письменный стол на львиных лапах, покрытых позолотой. В углу у балкона высились напольные часы, их маятник не двигался. Под потолком висела люстра из хрусталя и бронзы. Я приблизилась к кожаному креслу на колесиках и чуть не заплакала. На столешнице стоял перекидной календарь, точь-в-точь такой был когда-то в кабинете моего отца. И у папы тоже лежала кипа писчей белой бумаги, несколько китайских авторучек с золотым пером. Машина времени отбросила меня назад, в то время, когда я носила имя Фрося. Вот я залезаю на кресло у стола папы, открываю деревянную резную коробочку. В нее отец бросает медную мелочь. Мне не разрешали трогать монеты, потому что на них жили микробы. А еще Фросе не давали денег на карманные расходы. Ей оставалось только завидовать своим одноклассникам из музыкальной школы, которые покупали в буфете разную выпечку. Перед моим мысленным взором возник эмалированный поднос с жаренными на растительном масле пирожками. Около них на железной подставке ценник: «С повидлой. Пять копеек». Все ребята едят пирожки, а Фрося только облизывается. Было очень обидно, но потом я сообразила: папа бросает монетки в коробочку, ему не нравится, что кошелек от них распухает. И я начала потихоньку утаскивать по два пятачка. Это был мой страшный секрет! Я считала себя ужасной преступницей, воришкой. Ну, и конечно, я боялась, что будет с мамочкой, если она узнает, что я лакомлюсь жареными пирожками «с повидлой»! Став взрослой, я поняла: папа прекрасно знал, что дочурка опустошает коробочку. Ведь в ней с понедельника по пятницу каждый день лежало по два пятачка. Ни больше, ни меньше. А по выходным «банк» пустовал. И вот на столе, перед которым я сейчас нахожусь, темнеет точно такая же деревянная резная коробочка. Я потянулась к ней, подняла крышку… Меня охватило разочарование! Нет пятачков, только небольшой лист бумаги. На нем написано: «Нестерова Марина Анатольевна и Алексей Олегович Барабанов, я найду вас! И тогда я смогу рассказать той, которую очень люблю, всю правду. Мне ничего от нее не надо. Только сказать: „Ты моя любимая“. Я знаю, что жить мне осталось недолго, мое сердце слабеет. Все свое имущество я оставляю Алексею Олеговичу. Завещание в первом ящике стола. Когда я попаду в больницу и пойму, что мне конец, попрошу врача связаться с той, кто мне дороже всех на свете, и рассказать, где лежит моя последняя воля. Но пока бьется сердце, я не оставляю надежды найти Алексея Барабанова и Марину Нестерову. Я составила записку на случай моей внезапной кончины. Дорогой незнакомый человек, если ты читаешь эти строки, найди этих людей и скажи, где лежит завещание». Далее шла подпись. Я заглянула в коробочку и увидела в ней еще разорванную цепочку с овальным медальоном, а на нем изображение котенка и надпись: «Котики любят тебя». Сделав фото записки и украшения, я вернула послание на место и ушла. Глава двадцать четвертая – Что-то мне идея с кулинарным блогом разонравилась, – сказала Краузе, когда я на следующий день вернулась домой в районе обеда. – Рецептов в интернете масса. Я хотела снимать юмористические ролики с Альбертом Кузьмичом и мопсами. Но оказалось, что эта задача почти невыполнима технически. – И составить политкорректный текст тоже невозможно, – с самым серьезным видом добавила я. – Да, да, – кивнула Роза, которая приняла мое замечание всерьез. – Но мне квартира нужна! Не снимать же жилье до ста лет. Я направилась к чайнику. – Можно выйти замуж за владельца апартаментов. – Верно, – уныло согласилась Краузе, – но, как правило, своя норка у парней появляется к сорока годам. Зачем мне супруг третьей свежести? Рассмеяться во весь голос показалось мне невоспитанным, поэтому я изобразила кашель. А Роза продолжала рассуждать: – Если мужчина в сороковник свободен, то о чем это говорит? Он скорее всего разведен. Лично я ни за кем пирожок доедать не стану, вещи из секонд-хенда не ношу. Или этот экземпляр в загс не ходил, живет с мамой, примерный сыночек. Семья, где нас будет трое, тоже не вариант. Или он вдовец. Одну супругу до смерти довел, а я не желаю стать второй жертвой. Мне нужен молодой, никогда не женатый сирота. Такие обычно не имеют собственного жилья, но может парень и с квартирой попасться. Но мне вообще такой не нужен. Я удивилась. – Молодой, никогда не состоявший в браке, без детей, со своей квартирой, и не подходит? Да почему? – Откуда у него миллионы на квадратные метры? – прищурилась Краузе. – Папочка небось подарил! Не хочу связываться с тем, кто за счет родителей существует, с лентяем, белоручкой! – Вариант, что он сам на квартиру заработал, не рассматривается? – спросила я. – Нет! – топнула ногой няня. – Если кто-то огреб кругленькую сумму в подходящем для женитьбы на мне возрасте, то о чем это говорит? Это мошенник! Честным путем вагон денег не заработаешь. И вообще, если жилье до брака приобретено, то при разводе жену просто выпрут! Нет! Нужно самой двушку купить. А где деньги найти? – Ипотека, – пришел мне в голову самый простой выход. – Это рабство, – отмахнулась Краузе, – я родилась свободной и такой же останусь. – Ну, тогда я не знаю, – сдалась я. – Эзотерический массаж! – вдруг выпалила Краузе. – Пяткопрессура медными гвоздями. Я вздрогнула. – Что? – Сейчас покажу, – засуетилась Краузе, – прибор я уже купила. – Какой? – спросила я. – Пяткопрессур! – заявила няня. Я пошла за Розой Леопольдовной в ее комнату и увидела деревянную доску для раскатки теста, из нее торчали острые железки. – Вот он! – радостно заявила няня. – Весь комплект за сорок семь тысяч. Окупится за пять дней, потом станет приносить прибыль. Признан лучшим бизнес-проектом прошлого года. Я удержала на лице улыбку. За дощечку, в которую воткнули вязальные спицы, требуют почти пятьдесят тысяч? И впрямь выгодно продавать это дамам-энтузиасткам, такая торговля дает отличный доход. Небось на создание сего прибора потратили рублей пятьсот. – Действуем так! – потерла руки Роза Леопольдовна. – У нас сидит в гостиной клиентка. – Кто? – попятилась я. – Алина, – объяснила Краузе, – репетитор, которой я крем подарила. Мое первое произведение от Франчизки. Помните Алину? – Да, – кивнула я. – Зачем вы ее пригласили? Краузе вздохнула. – Средство для лица ей понравилось, но потом на коже появились синие пятна, вроде усов Макса. – У него полоска, – пробормотала я.