Уславливаемся встретиться через час у фонтана на площади Кастильо. Толик приходит через полтора, когда мы с Агнетой уже разуверились его дождаться. Как ни в чём не бывало машет рукой, а пунктуальная Агнета, вижу, еле сдерживается от негодования. Но в данной ситуации мы целиком и полностью зависим от благосклонности нашего гида-добровольца, поэтому берём себя в руки и улыбаемся. И вот мы уже шагаем по улицам Памплоны к памятнику Хемингуэю на бульваре Пасео возле Арены Торо. – Его здесь называют Папой, – комментирует Анатолий, указывая на грубо тёсанный серокаменный бюст писателя. – Папой? Почему папой? – Наверное, считают его в какой-то степени отцом города, он ведь очень любил Памплону, часто здесь бывал и со многими дружил. Разглядываем выбитые на камне слова: «Памплона и Хемингуэй… Хемингуэй и Памплона… Они неразрывно связаны друг с другом…» И рядом достаточно подробное описание, в чём эта связь выражалась, когда началась и как повлияла на судьбу города. Проникновенно и даже сентиментально. Внешняя суровость басков часто скрывает чуткое ранимое сердце. Да и сам старик Хэм, в своём грубом свитере, с бородой и изрезанным морщинами лицом здорово смахивает на уроженца Эускади. – Когда идёт фиеста, на шею ему повязывают красный платок, похожий на пионерский галстук из нашего прошлого, – улыбается Толик. – Это элемент национальной одежды басков и обязательный атрибут фиесты. У меня тоже такой есть. Мы сворачиваем на Эстафету – именно на этой улице разворачивается энсьерро. На каждом доме висят указатели, в которых детально описано, что и как происходит в этой точке бегов. Например: «Здесь быки на большой скорости разворачиваются на 90 градусов вправо, при этом могут врезаться в забор» или «Здесь улица резко сужается – осторожно, не споткнитесь!» Так что при богатом воображении можно ярко представить себе, как всё происходит. Узкие балкончики, выходящие на главную магистраль энсьерро, во время праздника превращаются в VIP-ложи, с которых отлично видно зрелище, а главное – безопасно и удобно для съёмок. Круглый год Эстафета пестрит сувенирными лавками с разнообразной символикой фиесты. Из самых любопытных сувениров, что попадаются на глаза – светильник в виде головы быка (сенсорный выключатель позволяет регулировать степень красноты глаз), сурдинка, имитирующая бычий рёв, и… фотография быка, смотрящего угрюмо прямо в объектив, в белой рамке, залитой «кровью», с подписью «Не убивай меня!»… Последний сувенир продаёт с рук активист общества по борьбе с жестоким обращением с животными. Они выступают против убийства быков во время корриды. По словам Анатолия, в последние годы праздники часто сопровождаются многолюдными акциями протеста – как сейчас говорят, флешмобами. Во время их проведения люди в белых одеждах, испачканных в «крови», ложатся на брусчатку Эстафеты с плакатами против корриды. Это болезненный вопрос, делящий Испанию на два непримиримых лагеря: защитников животных и защитников традиций. Противостояние между ними продолжается уже десятилетия, но жестокие зрелища по-прежнему исправно пополняют казну королевства. Даже если корриду когда-нибудь запретят (в чём я сильно сомневаюсь), энсьерро останется. И останутся посвящённые быкам памятники, которых по всей Испании великое множество. Вот один из них: скульптурная композиция «Бегущие от быков». Экспрессия такая, что хочется немедленно бежать. Многотонные туши, отлитые в натуральную величину с правдивыми анатомическими подробностями, застыли в могучем беге. Их стремительная мощь, слепая, необузданная ярость сокрушают всех и всё на своём пути. Старик, оказавшийся под копытами быка, с мольбой глядит на небо. Так и хочется крикнуть ему: «Ну куда тебя-то понесло, старый?» Молодой мужчина вот-вот попадёт на острый рог свирепого зверя. В его глазах и ужас, и восторг. Динамичность фигур людей и животных правдоподобно передаёт столпотворение во время энсьерро. Но монумент лишён звуков и запахов толпы: не слышно цокота копыт о булыжник, криков ужаса и визга женщин, нет острого запаха разъярённых животных и разгорячённых людских тел. А в остальном – блестяще запечатлённое мгновение энсьерро. Одно из тысячи. И вот мы снова на площади Кастильо, перед роскошным и самым старым в Памплоне отелем «Ла Перла»[34]. В нём Хемингуэй останавливался 36 раз: первый – 6 июля 1923 года, за три года до написания «Фиесты», последний – в 1959 году, за два года до смерти. На втором этаже расположена комната № 201 с той же самой мебелью и обстановкой, которые были во время визитов писателя, а сегодня здесь ещё и небольшая экспозиция его личных вещей. – Знаете, сколько стоит этот номер? – спрашивает Анатолий и сам себе отвечает: – Тысячу евро за ночь. Причём во время фиесты надо оплатить сразу пять дней. И бронируют его за полгода вперёд. Да и остальные номера не пустуют. Тогдашний хозяин отеля «Ла Перла» Хуанито Кентано, который фигурирует в романе под именем Монтойа, был одним из близких друзей писателя в Памплоне. Яркая, незаурядная личность, крёстный отец матадоров и афисьонадос[35], он принял нового гостя сразу и навсегда. Хуанито разглядел подлинную страсть молодого Эрнеста, которую нельзя ни изобразить, ни подделать, и это было достаточным основанием для долгой дружбы и надёжной гарантией наличия свободного номера при любом аншлаге. Интересно, кто сейчас управляет отелем? И сохранилась ли традиция оставлять места для преданных афисьонадос? А ещё я думаю о том, что Пётр Вайль[36] непременно назначил бы «гением места» Памплоны именно Хемингуэя. Потому что почти все достопримечательности города связаны так или иначе с именем писателя. Наварра приняла американца как родного. Его «Фиеста», написанная в Памплоне и о Памплоне, сделала Хемингуэя великим мастером слова, будущим нобелевским лауреатом и большим другом наваррцев. – Ну а теперь, если не возражаете, пойдем в «Ирунью»[37], – предлагает Анатолий. Мы с Агнетой не возражаем, и все трое бодрым шагом направляемся в знаменитое кафе наискосок через площадь. «Мы спустились вниз из отеля и зашагали через площадь в кафе „Ирунья“. На площади одиноко стояли две будки для продажи билетов. Окошечки с надписями были закрыты… Белые плетёные столики и кресла кафе стояли не только под аркадой, но занимали весь тротуар…»[38] Кафе переполнено, и, хотя сейчас не время фиесты, в нём царит атмосфера праздника и беззаботного веселья. Следы присутствия Хемингуэя повсюду. Его фотографии развешаны на стенах, на некоторых снимках писатель стоит в обнимку с великими матадорами, афисьонадос и заводчиками племенных быков. Вот он со знаменитым Антонио Ордоньесом, героем будущего романа, названным в книге именем Ромеро. В баре обозначены любимые напитки писателя, среди которых, безусловно, и мохито, и дайкири. Но и местное вино Хэм уважал, особенно любил продемонстрировать умение пить из кожаного бурдюка басков. Любимец Памплоны, он и сейчас сидит в баре, отлитый в бронзе, тяжело опершись рукой о стойку, и, должно быть, крепко задумавшись над собственной фразой: «… Человек не для того создан, чтобы терпеть поражения… Человека можно уничтожить, но его нельзя победить».[39] Два часа сидим мы за столиком недалеко от погрузившегося в раздумья Хемингуэя, пьём кофе, размышляем каждый о своём, прислушиваемся к неумолкающему гомону голосов, лишь изредка перекидываясь между собой парой-тройкой фраз. Бармен, заслышав иностранную речь, кладёт руку на плечо бронзового писателя и говорит с уважением: «Буэн омбре!»[40] Высота Прощения Поутру Наварру накрывает огромная дымящаяся туча. Она, как живая, колышется и вздрагивает всем телом от происходящих в ней внутренних процессов. Её фиолетовые края трепещут, как бока гигантской медузы перед штормом. Туча влажно дышит, сеет мелкие дождевые слёзы и издаёт сокрушённый грозовой вздох, давя рыдания в себе. Агнета с утра похожа на эту грозовую тучу. Я так и не смогла добиться от неё объяснения, что же произошло. Мы молчим уже третий час, мерно шагаем по дороге, неуклонно ползущей в гору. Ева и Ежи, по обыкновению, ушли вперёд – их спины то исчезают за поворотом, то вновь появляются в окружении других гружённых рюкзаками спин. Дорога ведёт к Пику Прощения (Alto del Perdón) – невысокому, всего 800 метров, но знаковому перевалу Пути. Считается, что здесь все болящие и страждущие могут завершить свой поход, им простятся их грехи, достаточно трижды пройти сквозь символическую арку. Многие пилигримы несут с собой камни, олицетворяющие груз души. Некоторые привозят их прямо из дома, другие подбирают понравившиеся по пути. На Высоте Прощения камни можно оставить в живописно рассыпанных горках, но те, кто в силах нести дальше – несут до Фонсебадонского Креста. На перевале ветрено. Гребешки гор утыканы ветряками, их лопасти проворно вращаются, ловя воздушные потоки и преобразуя их в экологически чистую энергию, питающую испанские города. Нелегко бы пришлось Дон Кихоту с этими железными мельницами! Но Дон Кихотов не осталось, и ветрякам ничто не угрожает, чего не скажешь о замёрзших, уставших пилигримах, с беспокойством косящихся в небо. Оно готово в любой момент разразиться проливным дождём. Живая туча на глазах мнётся и множится рваными клоками, наползающими друг на друга в темнеющей ярости. Лишь плоская процессия железных паломников с ослами, собаками и лошадьми не страшится непогоды. Она появляется неожиданно – тёмная вереница людей и животных на фоне синеющих вдали гор под грозовым небом Наварры. Обычно возле памятника много народу: все желают сфотографироваться с железными паломниками. Но сейчас пилигримы не намерены надолго задерживаться на ветреном перевале и группами устремляются вниз, в безопасную долину, к тёплым приютам, накрытым столам. – Всё, больше не могу! – выдыхает Агнета и вдруг… всхлипывает. Устыдившись слёз, бредёт в сторону, безуспешно пытаясь овладеть собой. – Да что с тобой случилось, Агнета? – Я не на шутку встревожена состоянием подруги. Такой я её не видела за все дни, что мы идём вместе. Я трясу её за плечи, слёзы градом катятся у неё из глаз. – Ты устала? У тебя что-то болит? – Да, я устала. Очень устала… – Она мотает головой. – Но это не та усталость. Я просто устала… – И снова плач. – Так, – я решительно усаживаю подругу в безветренный закуток позади монумента, – мы не сдвинемся с этого места, пока ты мне всё не расскажешь! Ещё какое-то время Агнета борется с рыданиями. Потом вытирает слёзы ладонью, размазывая грязные мокрые полосы по щекам, опускает глаза в землю и начинает говорить. Сначала её рассказ сбивчив и сумбурен, то и дело прерывается всхлипами и паузами. Но потом голос Агнеты перестаёт дрожать, и, зацепившись невидящим взором за кромку гор, она говорит ровно и обречённо. Рассказ Агнеты: …Знаешь, Элена, я плачу впервые за последние десять лет… Просто не узнаю себя… Это всё нервы. Последние годы были очень трудными. Умер отец. Изнурительная борьба за сына… На работе я успешная и благополучная женщина. А внутри – пустота… Всё началось ещё в детстве. Я всегда была первая: в учёбе, спорте, во дворе и в школьной жизни. Отличница, активистка, заводила. Грамотами, медалями, похвальными листами забит целый ящик стола. После школы пошла на судостроительный факультет. Так хотели родители. Диплом с отличием пополнил копилку наград. По распределению попала на верфь, да там и осталась на всю жизнь. Сделала блестящую карьеру от младшего инженера до крупного руководителя. Сейчас управляю департаментом по работе с иностранными заказчиками, причём во всём холдинге… Но я всё не о том… С юности мне вдалбливали, что я должна быть независимой, самостоятельной, свободной. Когда Польша из народной республики превратилась в капиталистическую страну, идеями о независимости женщины были наводнены все журналы и программы на телевидении. Эти идеи были новы и невероятно притягательны для юных девушек, таких как я. Ведь они так сильно отличались от всего того, чему нас учили раньше. Моя мать всю жизнь страшно жалела, что не сделала карьеру, не стала звездой, а погрязла в быте и семейных заботах. Вот и хотела, чтобы я не повторила её судьбы… Но я на неё совсем не похожа… Мой первый брак распался через год, сразу после рождения Ежи. Уже тогда я была «железной леди» – неисправимой карьеристкой со своим твёрдым мнением обо всём, презирающей слабых мужчин. Муж не смог вынести моих требований и ушёл к тихой спокойной женщине, серой мышке, к тому же на шесть лет старше его и на десять – меня. Это был ужасный удар по самолюбию: как же так, ведь я само совершенство, а меня променяли – и на кого?! С ещё большим рвением я принялась совершенствоваться и расти: получила второе высшее образование, стала ездить на международные конференции, выставки и прочие профессиональные собрания. Однажды на одной из конференций я познакомилась с интересным человеком. Довольно известный учёный, крупный бизнесмен и импозантный мужчина. Мы сидели в конференц-зале рядом и испытывали друг к другу не только профессиональный интерес. Темы для общения были неисчерпаемы. Мне было лестно, что мой новый знакомый заинтересован мною одновременно и как коллегой, и как женщиной. На фуршете он пригласил меня на танец, но после нескольких тактов изумлённо вытаращил глаза: «Ты что, всегда так танцуешь?» Я оцепенела, не понимая, что не так. «Ты же ведёшь! – возмутился он. – А женщина должна следовать за партнёром в танце». Мне было так стыдно, что, сославшись на головную боль, я покинула ресторан. И крепко призадумалась… Роль лидера, роль ведущей настолько въелась в мою плоть и кровь, что даже во время отдыха не оставляла меня. Даже в тех ситуациях, где можно и нужно быть слабой и ведомой, я не могла расслабиться и подчиниться… За свою жизнь я привыкла быть сильной. Я никогда не плачу, не устраиваю истерик, не выхожу из себя. Я безупречно владею собой, и по мне ни за что не скажешь, что у меня на уме, что в сердце. Я изучила технологии управления людьми и с блеском применяю их в работе и жизни. У меня всё есть, и всего я добилась сама, исключительно благодаря своему интеллекту, упорству и сознательно развитым способностям. Я всегда презирала глупых кокеток, забитых домохозяек и пустых кукол-содержанок. Свою дочь Еву я родила на взлёте карьеры принципиально для себя. Одна, без мужа, даже гражданского. Я пыталась доказать всем, что женщина в состоянии и родить, и вырастить ребёнка, и сделать его счастливым – и для этого ей никто не нужен. От мужчины требуется всего лишь одна клетка. Ева никогда ни в чём не нуждалась, у неё, так же как и у брата, было и есть всё. Всё, кроме полноценной семьи. А восемь лет назад я встретила мужчину. Своего единственного – так мне тогда казалось. Он в разводе, я тоже. У него взрослые дети, и у меня. Но главное не это. Рядом с ним мне хотелось отбросить прочь свою силу, забыть о том, что я – босс, и вспомнить, что я – женщина. Я готовила для него ужины. Несколько раз отказывалась от важных командировок и даже пропустила ежегодную конференцию в Гамбурге. Я терпеливо ждала предложения от него или хотя бы намёка о возможности совместной жизни. Тщетно. Однажды я решила забеременеть от любимого и прекратила использовать противозачаточные таблетки. Ничего не вышло. А год назад он пришёл ко мне домой и сказал: «Агнета, ты очень хорошая, да что там – ты самая лучшая! Ты необыкновенная. И ты поймёшь меня, я знаю. Я должен быть рядом…» – и он назвал имя своей бывшей жены. Дальше он долго объяснял, как ей тяжело, какой у неё сложный период в жизни, что сын отбился от рук и тому подобное… Я сидела напротив и смотрела на него расширенными от ужаса, абсолютно сухими глазами. И даже приговаривала: «Да-да… какой кошмар!.. Конечно, я всё понимаю… всё будет хорошо…». Когда он ушёл, я откупорила виски и выпила почти всю бутылку… А наутро снова проводила совещание, встречала делегацию, вела переговоры… …Ты спрашиваешь, устала ли я? Я смертельно устала. Я устала быть сильной, понимающей, мудрой. Я устала от одиночества. Я устала делать то, чего я делать не хочу. Я устала бороться и что-то кому-то доказывать. Я устала жить без слёз, сомнений, глупостей, слабостей… Я устала жить… Агнета умолкает, а ветер продолжает гудеть в плоских железных фигурах, неистово вращать лопасти ветряков и рвать в клочья облака. Я обнимаю подругу, согреваю в руках её ледяные пальцы, поправляю прядь волос, выбившихся из-под капюшона. – Ну какая же ты сильная? – ласково журю её. – Плакса, да и только! Агнета улыбается. Впервые за сегодняшний день. Мост Королевы …Восемь километров под горку кажутся лёгкой прогулкой. Перезревшая туча грозится дождём, однако угрозы свои откладывает на потом, давая нам с Агнетой возможность добраться до города. Но как только мы пересекаем заветную черту, обрушивается такой ливень, что доставать дождевики из рюкзаков уже бессмысленно – мы вмиг промокаем до нитки. Буквально через десять минут, когда, хлюпая водой в ботинках и оставляя за собой лужи, мы прячемся под крышей альберга, дождь резко прекращается. Сквозь поредевшие тучи выглядывает умытое слезами солнце… Отправляю Агнету в постель, а сама иду гулять. Мост Королевы, давший название городку Пуэнте ла Рейна, по-прежнему главное украшение и основная достопримечательность места. В его облике я обнаруживаю знакомые черты: именно он стал декорацией встречи Эррандо и Тоды. На одной из фотографий, что показывал старик, пара, вымокшая до нитки после такого же, как сегодня, ливня, стоит посередине его горбатого перешейка. Оба опираются на седые каменные перила, знававшие руки королей, рыцарей и пилигримов. Высокие арки отражаются в зеркальной глади реки Арга. Вот и сейчас граница между отражением и изгибами моста неразличима, а оттого возникает ощущение таинственного слияния мира и его зазеркалья. Этот мост стал подарком королевы Муньи Рейны, жены Санчо III Великого, паломникам Камино. Случилось это в XI веке, а до того пилигримам приходилось прибегать к услугам лодочников, переправлявших путников с одного берега на другой. Услуги их не всегда были бескорыстными, а у странников, как известно, с собой только посох, фляга с водой да благословение святого Иакова. Вот и решила королева внести свою лепту в поддержание духа и облегчение пути верующих и обратилась с просьбой к мужу – могущественному королю Наварры, а по совместительству графу Арагона, Кастилии и Рибагорсы. Тот не мог отказать любимой супруге и возвёл над водой пешеходный переход на шести арках. В нише моста когда-то стояла статуя Девы Марии, с которой связана одна орнитологическая легенда. Как-то чудесным утром к лику Девы Марии прилетела крохотная птичка и давай заниматься уборкой! Она приносила в клювике воду из реки и омывала лицо статуи, чистила складки её одежды от грязи и отряхивала крылышками пыль. С тех пор птичка стала прилетать регулярно и поддерживать в чистоте вверенную ей святыню. Люди настолько умилились увиденному, что отразили это в названии образа – Дева Птички (Virgen del Txori). Сейчас статуя Девы Марии находится в близлежащей церкви Сан-Педро, где её не менее заботливо опекают служители и прихожане. А маленькая птичка вместе со своими подругами беззаботно летают над рекой Арга и радуют своим щебетанием проходящих по мосту людей. Я ступаю на истёртые плоские камни моста. Они ещё не высохли после дождя, но уже нагрелись под солнцем и дымятся едва заметным дрожащим маревом. Странно, у меня возникает стойкое ощущение, что здесь я уже была. Неужели это лишь эффект от чёрно-белого пейзажа, впечатанного в сетчатку с фотографии Эррандо? Я вспоминаю рассказ Агнеты там, на вершине Пика Прощения. Её слезы, её горечь и обиду. Не потому ли он так задел меня, что до боли напоминает мою собственную историю? Исповедь сильной женщины, осознавшей однажды свою слабость. История проживания не своей, а чужой жизни. Опыт разочарования в ценностях, оказавшихся на поверку пустышкой, и – как такое могло произойти? – в людях, которым верила больше, чем себе. Да, я здесь была… Я это проходила, пережила это. А может быть, прохожу и переживаю до сих пор. Так просто взять и положить камушек в общую кучу грехов. Символическое избавление от «камня с сердца» – всего лишь внешний ритуал, формальный штрих в сложной внутренней работе над собой. Умеем ли мы прощать? Сказать «прощаю» – это одно, освободиться от обиды – совсем другое. Третье – полностью принять обидчика таким, каков он есть. Ну что поделать, и такой человек зачем-то нужен миру и угоден Богу. Высшая степень прощения – полюбить своего «обидчика», разглядев в его поступке высший замысел. А если «обидчик» ты сам или твоя судьба? Сделать это куда сложнее… Прощая, мы прощаемся. С тем, что было или чего так и не случилось, с потерянным временем, разбитыми надеждами, несбывшимися мечтами. Мы отрезаем ломоть прошлого, ампутируем привязанности и привычки. Мы больно расстаёмся с близкими людьми и отжившими отношениями, со своими иллюзиями и ошибками, с местами, вещами, обстоятельствами и воспоминаниями… Прощаемся и прощаем. Прощаем и прощаемся… Так, прощаясь и прощая, мы обретаем способность жить дальше… Мы идём по мосту через вечность от себя к себе, по мосту забвения, по мосту новых встреч и надежд. Там, на другом берегу реки, по ту сторону переправы, мы уже не те, что были раньше, мы – другие. И всё же это по-прежнему мы… Здесь, в Пуэнте ла Рейна, сливаются разные ветки Пути Сантьяго. Здесь же причудливо сплетаются людские судьбы. Эррандо и Тода встретили друг друга. Мы с Агнетой обнаружили поразительное сходство линий судьбы. И все мы обрели что-то очень важное, возможно самое ценное в жизни, – самих себя… – Привет. – Я вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь – передо мной стоит Агнета. – Я думала, ты спишь. – Что-то не спится… Знаешь, я вот о чём подумала: я напишу письмо. – Письмо? Кому? – Ему, – взгляд подруги печален, но твёрд, – тому мужчине, про которого я тебе рассказала. Тому, кто ушёл от меня к слабой женщине… Он сказал, что я мудрая и сильная, что пойму его. Пусть и он попытается меня понять. – Агнета замолкает, борясь с комком в горле. – Я не могу выкинуть его из головы. Может, когда выскажусь, это получится? – Идея здравая, – одобряю я замысел, – по себе знаю: когда выплеснешь мысли на бумагу, они перестают так сильно мучить. Ты как бы расставляешь всё по полочкам, облекаешь в слова свои эмоции, чувства, какими бы тяжёлыми они ни были… Бывает, напишешь – и станет легче. Я, кстати, поэтому уже семь лет дневник веду.