Он действительно ночью ловил воров, охранял территорию. Я это точно знаю потому, что не раз и не два ходил к нему на дежурство - приносил горячее к ужину. Пару раз ночевал в сторожке, на широкой скамье, под его теплой фуфайкой. Такие интересные люди населяли мое детство. Вот честное слово, они были не такими, как мы. А может быть, дело не в людях, а в общественном строе? Одно дело, работать на свое государство, и совершенно другое - на чужого частного собственника, которого ты ни разу в глаза не видел? Чтобы "встрять" в городские электросети, мне тоже с полгода пришлось "дубачить". И деньги смешные, и работа смешная: "Уважай труд товарища - не буди сторожа!" После второй папиросы, дед окончательно отогрелся и перебрался к столу. Вареники были в самом соку. Их розовые бока исходили дурманящим паром. Такая вкуснятина! Я, лично, уплел две тарелки, а последний дожевывал уже на ходу. На улице уркал мой корефан. Что-то он рановато сегодня, наверное, дело есть. - Сейчас, - сказал я, выглядывая из-за калитки, - только переоденусь. - Новость слыхал? - Витька цепко ухватил меня за руку. - У Раздабариных пацаненок утоп! - Да ты че?! - как рыба, хлебнувшая воздуху, я вынырнул из двора и шлепнулся на бревно. - И когда? - Вчера, после обеда. Они в огороде гуляли. Мамка в хату пошла за бутылочкой с молоком, а калитка на речку... - Ладно, потом расскажешь! Я пулей сорвался с места и полетел на кухню. - Дед! - заорал с порога. - Дед, ты лекарство пил?! Он чуть вареником не подавился. - Пил, - подтвердила бабушка, - как в хату зашел, так и хлебанул для сугреву. Насилу его заставила выпить стакан молока. - Ты это, - вымолвил дед, отдышавшись, - в школу не опоздай! Учительница пожалуется в дневнике, будет тебе хворостина! И больше никогда не ори! Как говорил гаишник из анекдота, "хоть дома все хорошо!" Я чуть отошел и поплелся в комнату одеваться. Рубашка была чистой и свежевыглаженной. Бабушка будто чувствовала. Настроение у меня упало до нулевой отметки. Из головы не шел маленький пацаненок, что утонул по моему недосмотру. Ведь хотел же предупредить, чтобы глаз с него не спускали, ан нет, поленился, отвлекли другие дела. Теперь его смерть на моей совести. Черт бы подрал эту тротуарную плитку! Проклиная себя, я подхватил портфель и вышел на улицу. Из-за легкого облачка щурилось щербатое солнце. Ласточки над травой скользили на бреющем. Витька на бревнышке лузгал конопляные семечки. Не знали ни он, ни его бабушка, что за коноплю в своем огороде, скоро будут давать срок, а лет через пять в нашем городе появятся первые анашисты. Да, много чего в моем детстве не было: телевизионной рекламы, амброзии, колорадского жука, наркоманов... - Калитка, говорю, что к речке ведет, открыта была, - Витька продолжил свой скорбный рассказ, поплевывая семечной шелухой, - а пацан... Что было потом, я знаю и без него. Поэтому опять перебил: - Погнали, а то опоздаем. Есть разговор. И он зашагал рядом, поминутно заглядывая в глаза, и пиная коленками свою железнодорожную сумку, что была у него вместо портфеля. Я молчал, подбирал слова, а Витька терял терпение. - Так че, - не выдержал он, ныряя под последний вагон, - ты сказать-то хотел? - А то! - я схватил его за ворот мятой рубашки, приблизил к себе и спросил, глядя в круглые вишневые зенки. - Ты мне друг? - Я тебя когда-нибудь обманул?! - обиделся он. - Ну, тогда обещай мне, как другу, что, когда станешь взрослым, ты не будешь пить ни водку, ни самогон, ни прочую дрянь! - А че так? - он одернул рубашку и заправил ее в штаны. - Че так, говорю? Если б я знал, че... пришлось изворачиваться: - Да приснилось мне ночью, Витек, что ты стал знаменитым гонщиком, а я у тебя прошу показать золотую медаль. Бабы вокруг столпились, толкают друг дружку и спрашивают: "Это тот самый Григорьев?" У Витьки загорелись глаза. Он их быстренько потушил, чтоб уточнить: - Где это было? - Я же сказал, во сне. - Понятное дело, во сне. Я тебя про место спросил: Москва, или наш город? В каждом деле, Григорьев любил доскональность. Даже "русский" передирал на контрольных до последней ошибки. - Кажется, наш, - подумав, ответил я. - В том месте, где сейчас стоит хлебный ларек. Только вместо него большой магазин, и еще непонятно: ты, типа того, что взрослый, а я еще пацан пацаном. Так и хочется дать тебе в тыкву, чтобы не задавался. - Ты свою тыкву побереги! - Так обещаешь? Мой кореш засунул правую руку в карман и зашагал впереди своим развинченным степом. До самой школы молчал, взвешивал все риски. Возле калитки остановился, повернулся ко мне, чиркнул ногтем большого пальца по верхним зубам и хрипло сказал: - Без базара! - Пацан сказал - пацан сделал! - выдал я очередной слоган из лихих девяностых, чтобы услышать в ответ Витькино неизменное "Че???" В школьном дворе никого не было. Наверное, все уже на уроке. У дверей нашего класса грозно маячила квадратная фигура Ильи Григорьевича. Витек умудрился шмыгнуть у него под рукой, а я не успел. Директор схватил меня за плечо, глянул в глаза из-под кустистых бровей, коротко бросил "Пойдем ка со мной!" и зашагал, повернувшись ко мне спиной, в полной уверенности, что никто в этой школе не посмеет его ослушаться. Я семенил позади, стараясь поспеть за его широченным шагом, то отставая, то забегая вперед и, как Витек пятнадцать минут назад, пытался прочесть в его озабоченном взгляде, насколько серьезная выволочка ждет меня в его кабинете. - Как бы там ни було, а ты молодец! - строго сказал директор, когда мы вошли внутрь. - Сам, наверно, не представляешь, что сотворил, тем не менее, это так. Макаренко нечто подобное называл "эффектом большого взрыва". Ты хоть понял, Денисов, о чем я сейчас говорю? Он сделал весомую паузу, чтоб прейти к следующей части своего выступления касательно моего опоздания на урок. Я решил промолчать и заранее опустил голову. - Не понял, и слава богу! - усмехнулся Илья Григорьевич. - Да я тебя, собственно, и вызывал совсем по другому поводу. Ты про новую школу что-нибудь слышал? - Как же! - ответил я. - Ходили, записывали. Правда, до нас еще не дошли. - Вот и я о том говорю. Ваша улица находится на меже. По-моему, к нам даже ближе. Поэтому, как бы там ни було, я имею полное право оставить тебя здесь. Будь на то добрая воля твоих дедушки с бабушкой. Сам-то как думаешь? - Конечно, лучше всего остаться в своем классе. - Я поднял очи горе и посмотрел на директора. - Только вы лучше вместо меня мамку мою возьмите. Она с Камчатки скоро приедет, будет работу искать. - Она у тебя учитель? Где работает, кем? - В вечерней школе. Историю преподает, географию, ну и обществоведение. - А отец? - Вопросы Ильи Григорьевича были емкими, выверенными. Он, как всегда, кратчайшим путем, добирался до сути. - Развелись они, - со вздохом, ответил я. - Списали отца после вынужденной, запил... - Как, как ты сказал, "после вынужденной"? - оживился директор. - Он что у тебя, летун? Я, молча, кивнул. - Что закончил, не знаешь? - Николаевское военно-морское училище летчиков имени Леваневского. Я знал биографии близких родственников по годам и, чуть ли, ни датам, как, впрочем, и любой другой человек, кому довелось подавать документы на визу в советское время. На нашего Небуло это произвело впечатление. - Ладно, иди, - коротко бросил он и что-то черкнул в своем ежедневнике. - Учителю скажешь, что я вызывал. Имея такую отмазку, можно было вообще не идти на урок, догулять его до конца. В иные златые годы я так бы и поступил. Только время не позволяло. Мой отсчет в этой реальности пошел на считанные часы. Было бы дуростью, потратить их столь нерачительно. Где-то там, в прошлой своей жизни, я уже начал искать очки. Надежда Ивановна стояла у черной доски, под надписью "Как я провел лето". Обернувшись на шум, и увидев меня, стоящего на пороге, кротко сказала: - Садись, Саша. И я зашагал, немея ногами, на зеленый свет Валькиных глаз. Естественно, все смотрели, шушукались, толкали друг дружку локтями. А какая-то падла подсунула мне под седалище канцелярскую кнопку. Чуть было ни сел! Впрочем, все это мелочи по сравнению с тем, что для бабки Филонихи это было второе действие, первого в ее жизни, большого, настоящего бенефиса. Казалось бы, на что там смотреть? Обычное школьное платьице с черным передником, белым воротничком и кружевными манжетами. Даже свои роскошные волосы она решила не распускать, а заплела в одну большую косу. Но все это смотрелось настолько контрастно по сравнению с ее каждодневным видом, что не могло не убить наповал. Было еще в Валькином облике нечто такое, что настоящий мужчина может увидеть и оценить только с позиции возраста. Она была внутренне озарена ровным, домашним светом, имя которому, счастье. Ее вечно ссутуленный позвоночник, смотрелся теперь, ликующим восклицательным знаком. Даже я Вальку любил, как любят добротную, красивую вещь, сделанную своими руками. Если судьба страны складывается из человеческих судеб, ей привалило немножко счастья. Только ради одного этого стоило помирать. Ни на кого это чудо, естественно, не смотрело, но и не было в ней ни тени высокомерия. Интуитивно Валька выбрала верный ход, всем своим видом показывая, что ничего сверхъестественного не произошло, не надо аплодисментов, просто она отыграла скучную роль деревенской Золушки и вживается теперь, в новый образ. Под любопытными взглядами одноклассников, я чувствовал себя, как рыба в аквариуме. Особенно усердствовали девчонки. В неофициальном рейтинге школьных красавиц, каждая из них застолбила за собой место в первой десятке, а раздача началась с аутсайдеров. Ну, как не взглянуть на болвана, ни черта не понимающего в девичьей красоте? Что касается пацанов, то им наша парта быстро наскучила, так как вовремя подвернулся более интересный объект для созерцания и приложения силы. На пороге возник еще один опаздавший - наш отъявленный второгодник Женька Полторакипко по кличке Ухастый. Он три года отсидел в третьем классе, и первым из нашего коллектива был сегодня с утра вызван в военкомат для прохождения медкомиссии в качестве допризывника. А там для начала стригут на лысо, и только потом спрашивают, в каком классе ты учишься. Не успел Женька приземлиться на свою парту, как был тут же обстрелян изо всех видов подручных вооружений. Ведь хлыснуть по лысой башке бумажною шпулькой, все равно, что убить медведя. Редко кто мог себе отказать в таком удовольствии. Чтоб прекратить это безобразие, Надежда Ивановна вызвала Полторакипку к доске. Он потел в своем коричневом пиджаке, скрипел мозгами и мелом, послушно царапая на черной поверхности то, что мы писали в своих тетрадках: "Сад наполнился шумом, смехом. Голубые глаза смотрели ровно, спокойно. Мария Павловна встала, вышла в другую комнату и вернулась с листом бумаги, чернильницей и пером. Огонь на свечке беспокойно замелькал, ярко вспыхнул и потух". Женька писал коряво, но с заданием справлялся вполне. Только в самом последнем предложении допустил сразу две ошибки: вместо "ярко" написал "яро" и после слова "замелькал" пропустил запятую.