- Бабушка Катя, - отбросив условности, прямо спросил я, - откуда вы все это знаете, без экспертизы в научной лаборатории? Я не про воду, а вообще. Какую траву, где и когда срывать? Сушить ли ее на солнце, или настаивать на спирту? Как из нее приготовить лекарство? Книжка, наверное, специальная есть, или кто научил? - Вот делать мне нечего, - рассмеялась она, - только сидеть целый день, да умные книжки читать. Этому, Сашка, не учат. Оно приходит само, как твои вещие сны. Видишь, Каурый потянулся за конским щавелем, а от клевера морду воротит? Щавель невкусный, горький, но именно он сейчас ему нужен. Кто его этому научил? Почему кошка с собакой, когда заболеют, ищут по запаху нужную им траву? Книг начитались? Ты будешь смеяться, но я тебе так скажу: все живое понимается изнутри. Для того чтобы узнать характер ромашки, надо самому ею побыть. Вот тогда и поймешь душой, с какими словами к ней подступиться, чтобы она помогла. По-моему, баба Катя сболтнула чего-то лишнее. Как-то вдруг запричитала, засуетилась: - Всё, Сашка, всё! Ехать пора. Эдак, мы и до ночи никуда не успеем! Ну, "ехать" - это слишком образно сказано. Пришлось топать пешком, рядом с телегой, подталкивая ее в меру сил. От мостика дорога пошла в гору, со средним уклоном градусов тридцать, не меньше. Такой подъем запряженным лошадям не осилить. Для них была проложена своя колея: наискосок, по дуге. Но и по ней наши супруги шли тяжело: приседали перед рывками, скользили копытами по траве. На дрожащих от напряжения крупах, черными пятнами проступил пот. Шли молча. Бабушка Катя все чаще вытирала лоб рукавом. Я тоже устал, но не подавал виду. По этому склону никогда не росло ничего, кроме разнотравья. Пастухи выгоняли сюда коров, пчеловоды везли ульи к ближайшей посадке. За ней начинались делянки работников семсовхоза. Земля там, как пух лебяжий. Сплошной чернозем, без единого камушка. Я ведь когда-то три года на ней отбатрачил... На этой простенькой мысли я чуть не споткнулся. Потому, что вспомнил, узнал одну из смешливых теток, которых мы подвозили до моста через Невольку. Твою мать! Это же моя бывшая теща! Любка мне встретилась через два года после того, как вернулся из Мурманска и окончательно осел на этой земле. С ремонтом машин к тому времени я уже завязал, в газету еще не устроился, но временно был при деле. Ради записи в "трудовой", сидел в частной конторе и перематывал сгоревшие двигатели. Сказать, что платили мало, значит, ничего не сказать. Вместе с мамкиной пенсией, нам хватало числа до двадцатого. Приходилось выкручиваться. В паре с попом-расстригой, который состоял в РНЕ, и по этой причине был в розыске, мы собрали "бригаду ух". Были в ней и сборщики подписей, и агитаторы, и работники паспортного стола, и нужные люди на местных уровнях власти. Модно было тогда кого-нибудь выбирать. То в край, то в район, то в Думу. Нашу работу знали. Хоть плакали, но обращались. Где ты еще команду найдешь в самом отдаленном районе? Не победили ни разу, но всех кандидатов до урн для голосования довели. Люди за дело держались потому, что платили наличными. В то время страна жила большим многоязычным колхозом. В ходе был бартер. Зарплату давали чем угодно, лишь бы не живыми деньгами - сахаром, комбикормом, зерном, растительными маслом. Пенсии стабильно задерживали. Как бы мы с мамкой выжили, если б не тот Клондайк? Мы с попом становились на ноги, обрастали нужными связями. Я приоделся, он провел себе телефон. Брат Серега заезжал иногда, занять денег на сигареты, по причине задержки зарплаты. Заметили нас и местные рэкетиры. От меня отвязались быстро. Задали только один вопрос: кем мне приходится начальник следственного отдела. Услышав ответ, вежливо раскланялись и ушли. Я даже не понял, кто это такие. А вот батюшку хотели конкретно взять "на хапок". Лучше бы они это не делали. Из Краснодара приехали два человека с глазами живых мертвецов, погрузили "смотрящего" в багажник крутой иномарки, и куда-то увезли на неделю. Кем они были, этого я сказать не могу. То ли однопартийцы из РНЕ, то ли товарищи по оружию, с которыми наш поп воевал в Приднестровье, Абхазии и Югославии? А может, один из клиентов подсуетился? Мы в то время работали на двух крутых бизнесменов, мечтавших подвинуть батьку Кондрата на посту губернатора края. Тоже люди очень серьезные. В кабинет к "самому" я был не вхож. Но достаточно сказать, что зарплату на всю бригаду, мне выдавал Толик Пахомов - будущий мэр города Сочи. Он меня почему-то считал своим старым знакомым. Все спрашивал, не пересекались ли мы с ним по комсомольской работе? В общем, с Любкой мы познакомились, когда доллары у меня выпрыгивали из карманов. Привел в дом. Думал, за матерью будет смотреть. Фиг вам, на следующий день подрались. Да так, что у новой моей половины заколка от левой серьги отвалилась. Мамка, как я, правша. Искали вдвоем, не нашли. Наверное, в щель на полу провалилось. Ладно, думаю, не бросать же? Ну, бывает, характерами не сошлись. Ухаживать за психически больным человеком, та еще судорога. Отдал ей золотое кольцо, что когда-то носил, отвел к ювелиру, отремонтировали ее бижутерию. Стали мы набегами жить. То у меня, то у нее. В зависимости от смены. Она в совхозной котельной работала оператором. Не все в Любке меня устраивало, не все нравилось. Походка утиная и голос визгливый. Вроде бы говорит, а кажется что кричит. В стакан заглядывала не хуже меня. А кто из нас без недостатков? Были и свои плюсы, да такие, что закачаешься! Как они с тещей, той самой молодкой, что тискала меня поутру, пели на два голоса! И еще один, самый главный момент, из-за которого я Любке прощал очень многое. До войны ее дед был парторгом в том самом колхозе, где мой председательствовал, а матери наши дружили. Думал, что это судьба. Стал я делить свои заработки на две семьи. Пенсия-то у тещи самая минимальная. Что она там, всю жизнь получала в совхозе? Любка в своей котельной больше года живых денег не видела. От осени до осени ждали, когда частники уберут урожай и выплатят зерном на паи, чтобы купить что-нибудь помимо продуктов. А я осень не любил. Весну тоже. У мамки начинались сезонные обострения. Разбудит ночью, встанет на колени перед кроватью, и просит так жалобно: - Пойдем, сыночек, отсюда. Это не наш дом, дед Иван его отсудил. Сейчас люди придут, нас с тобой убивать будут. Успокоишь ее, уложишь, свет включишь, чтобы не страшно было. Только уснешь, а она опять на коленях перед кроватью. Вот, честное слово, связывать приходилось. Что только не придумает! То Патриарх к ней пожалует, "стоит на островке, хлебушка просит", то Ельцин с такою же просьбой. И ведь, гребаная моя жизнь, письма от Ельцина она действительно получала! Каждый год, 9 мая, её, как участницу трудового фронта, куда-то там приглашали, вручали пакет с продуктами, конверт из Кремля, очередную медаль в честь юбилея Победы. Так что, Борис Николаевич был для нее чуть ли ни родственником. Со стороны это, может быть, и смешно. Только не для тех, кто с такими проблемами сталкивался. Выйдешь в огород, картошки к ужину накопать. Мать вроде бы дома, беседует с холодильником: "А я тебе, Зоя Терентьевна, так скажу..." Копнешь пару кустов, и что-то на душе неспокойно. Вернешься назад - а ее уже Митькой звать. Только что была - уже нет. Естественно, я к Сереге: вдруг, да к нему намылилась? Пока идешь на другой конец города, что только не передумаешь! Вдруг, ее на кладбище опять понесло, дед или бабушка вызвали в калошах на босу ногу? Встретят за городом прыщавые отморозки, возьмут, да убьют ради любопытства, чтобы посмотреть, какая она смерть. А что? Было у нас и такое. Балерину, к которой Петя Григорьев водил нас по молодости блядовать, такая судьба и ждала. Сядет Серега на телефон, прозвонит по своим каналам, примет доклады, начинает меня успокаивать: - Не жохай, братан, все нормально. Есть такая. Только что из Чамлыка позвонили. В больницу ее привез какой-то мужик. Идет по дороге, дрожит от холода. "Бабушка, вы куда?" - "Не знаю". К утру привезут в наш стационар. Положат, как минимум, недели на три. Готовь передачу. Когда мать изолировали, я перебирался к Любке. Она жила в семсовхозе, на последнем, втором этаже типового сельского дома с удобствами во дворе. Там было, куда приложить руки. Перекрыть крышу в сарае, купить листовое железо, отремонтировать погреб, в котором хранится картошка. Опять же, этот участок, огород около дома - все это нужно было засадить, прополоть, убрать. Теща-то только петь. Не жалко. Работу на земле я потерянным временем не считаю. Особенно на такой, как на этой горе: легкая, мягкая, как комбикорм в гранулах. Сказываются, наверное, дедовы крестьянские гены. Одно только неудобство: уклон слишком крутой. Я, по старой привычке, шесть мешков на велосипед погрузил, пока спускался, он мне чуть руки не оторвал. Но суть не в том. Когда я закончил свой первый сезон полевых работ и засыпал картошку в подвал, Любка со мной разругалась. Из-за какой-то ерунды прицепилась, учинила скандал, хлопнула дверью и ушла. Сказала, что навсегда. Было это ровно за день до того, как им с тещей нужно было получать зерно на паи. На интуицию я никогда не жаловался. Она тогда еще говорила, что это и есть основная причина Любкиного демарша, что весь этот год меня использовали как лоха и бесплатную рабочую силу. Да ну! - не поверил я. - Называла Сашунчиком, пылинки с меня сдувала. Неужели она подумала, что бывший моряк станет претендовать на какое-то там зерно?! Я, вроде, такого повода не давал. Купил ей дубленку, новые сапоги. Нет, это смешно! И зажили мы с мамкой по-старому. В интересах бригады, я ушел с непрестижной работы обмотчика, устроился в малотиражку корреспондентом. Стал часто бывать в командировках. Больших денег там не платили, важен был статус. Жизнь текла своим чередом. Только с головой мамка дружила все реже и реже. Загодя стала готовиться к весеннему наводнению. Белье и одежду перевязала в узлы и вынесла в коридор. А когда подморозило, пустила туда кур. Побоялась, что они перемерзнут в сарае. Пустить то пустила, а дверь в мою комнату забыла закрыть. За три дня, что я отсутствовал дома, они впятером устроили такой срач, что каждый сантиметр чистоты пришлось вырывать с боем. Вот почему, когда Любка пришла мириться, я честно обрадовался. Уж что-что, а по части порядка, она была великим специалистом. Мы, выпили, закусили, и транзитом через постель, стали жить мирно и счастливо. Год пролетел, как под копирку. Я намахался лопатой и тяпкой, ссыпал урожай в закрома. И точно по календарю, ровно за сутки до получения Любкой натуроплаты за пакет семейных паёв, последовал выстрел: - Два года живем нерасписанными! Ты меня в грош не ставишь! Я так не могу! На ровном месте. Ни с того, ни с сего. Рта не успел открыть, а она уже за калиткой. Вот тут-то моя интуиция всласть надо мной покуражилась. Но я все равно не сдавался. Нет, - думаю, - это совпадение. Ну, не может человек так притворяться! Да и права Любка. Кто она мне? - приходящая домработница. Любая бы на ее месте взбрыкнула. Опять же, матери наши... А насчет того, чтобы расписаться, я ей так говорил: - Роди мне, Любаха, сына. Все, что есть, тебе подарю. Такую свадьбу закатим! На руках занесу в церковь, как когда-то дед мою бабушку. Я ведь, ему за год до смерти пообещал: когда вырасту и женюсь, будет у меня сын, которого я назову Степаном. Чтобы был на этой земле еще один Степан Александрович. Роди, пожалуйста! Я ведь умереть не смогу спокойно, если слово мое так и останется пустым обещанием. Не захотела она. Или не смогла. Когда тетке под сорок, и нет у нее детишек, поневоле возникает вопрос: не комолая ли она? Я об этом Любку не спрашивал. Она сама намекнула, что когда работала в Чехословакии, был у нее офицер сожитель, что бил он ее ногами в живот. К подобным рассказам, я всегда относился скептически. Сделал вид что поверил, но в душе усмехнулся. Бывал за границей и знаю, как русские люди боятся подозрения в аморалке. Вылететь оттуда раз плюнуть, уж слишком конкуренция велика. Все женщины хают бывших своих мужей и сожителей. Даже моя первая, сказала при расторжении брака: "Пил, бил". А что ей еще было придумать? Не скажет же она на суде: "Причина развода в том, что я сама сука"? В этом плане, я Любку не понимал. Проще всего свалить вину на кого-то. Ну, бог наказал, или злодейка - судьба выкинула такое коленце, что рожать ты не сможешь. Не сдавайся же ты, сделай хоть маленький шаг в этом направлении. Брось курить, не заглядывай в рюмку. В церковь сходи, свечку поставь. Вдруг, да обломится? Короче, простил я, когда по весне Любка явилась с миром и бутылкой тещиной самогонки, но дал себе честное слово, что это в последний раз. Весь год на меня давило дурное предчувствие. Тем не менее, на земле я работал честно, хоть и держал в уме грядущий итог. А в преддверии "часа икс", вообще ни разу не выпил и обращался к Любке только ласковым словом. Что, интересно, она придумает? - не выходило из головы. - Какой повод найдет? Зря гадал. Обошлось без повода. Любка нажралась в дупель, и вломилась в мой дом со словами "Твою мать!" на устах. И, честное слово, мне почему-то стало смешно. Я выслушал пару визгливых фраз, потом указал пальцем на дверь и сказал: - Вон пошла, прощелыга! И чтобы твоей ноги здесь больше никогда не было! Первый месяц после того, я видел Любку раза четыре в неделю. Она слонялась возле редакции, вздымала на меня страдающие глаза и просила прощения. Еще бы, сколько там той зимы! А я проходил, как мимо пустого места, слова не обронив. Угол в душе, который когда-то занимала она, стал большим пустырем. Я даже не помню день, когда Любка исчезла, ушла из моей жизни... - Поехали, Сашка! Сколько можно стоять истуканом? - нетерпеливо сказала бабушка Катя. - Можно подумать, ты что-то здесь потерял. - Иду! Я бережно зачерпнул горсть горячей земли, смял ее на ладони и пропустил сквозь пальцы. Странно, но чернозем не превращается в пыль. Вдоль гребня горы кони выбрались на дорогу, понуро затопали по наезженной колее. Те же тополя вдоль обочин, поля да посадки. А в бездонном омуте неба далекое облачко, как белое перышко, что обронила случайная птица. Солнце еще не лютовало, но уже начало припекать. - Что молчишь, - спросила бабушка Катя, - не взопрел еще? - Нет, - предательски пискнул я. Голос еще не начал ломаться, но дело к тому шло. - Ты про то, что я тебе утром насочиняла, наплюй и забудь, - озабоченно сказала она. - Поверишь еще... Э-э, нет, - подумалось мне. - Это повторное упоминание уже неспроста. По-моему, тут скрывается какая-то тайна. Как же, блин, Пимовну расколоть? - А вот мои дедушка с бабушкой с деревьями разговаривают, - бросил я нейтральную фразу. - Ишь, ты, какой хитренький! - вдруг, засмеялась она. Этого еще не хватало! Мне почему-то приблазнилось, что все мои мысли Пимовна читает насквозь. Аж потом прошибло! А ну как, моя сага о Любке для нее уже не секрет? Я замкнулся в себе и замолчал, нет-нет, да бросая косые взгляды в ее непроницаемое лицо. И этот демарш не остался для нее незамеченным: - Что не так? Почему ваша светлость надувшись, как мышь на крупу?