Не было в этом людском потоке вменяемого конца, как и в любимой дедовой поговорке: - Мы с тобой шли? - Йшлы. - Кожух нашли? - Найшлы. - А где ж тот кожух? - Так мы ж його пропилы. Мы ж с тобой йшлы? - Шли... Он, кстати, как и пахан бабки Филонихи, махал подборной лопатой. Тоже наука. Нужно насыпать так, чтобы дно у корыта не провалилось, а деда Ивана не заносило на поворотах. Бабушке было некогда. Она гладила для меня рубашку и брюки, паковала в пакет "Урфина Джюса", готовила закуску под магарыч. Общественный труд в обычае был, со своими нюансами. Помню, Вовка Хурдак по кличке Кошачий Зуб, сосед семейства Григорьевых, дембельнулся из армии. Невесту нашел, отгулял на миру свадьбу, да пошел с матерью по дворам. И к нам заглянул: Так мол, и так, земной вам поклон. Заливаем фундамент нового дома. Просим помочь. А пацанов на нашем краю к той осени вымахало! Собрались на пустыре, где когда-то играли в войну - лопаты и ведра на драку. Только Петя Григорьев как всегда сачканул, сослался на радикулит. Ведра по четыре всего-то в опалубку высыпали - нету работы, закончилась. Поссали всем обществом в красный угол, чтобы Вовкина теща пореже в дом заходила, а тут и его мать: - Просим к столу! Аж неудобно. Если по совести посчитать, каждый из нас и на кусок хлеба не заработал. Отказываться тоже нельзя. Подумают, что типа побрезговал. Надо короче, уважить. Зря, что ли, хорошие люди старались, бабушку мою к борщам привлекали? Стол Хурдаковы накрыли не в доме, а во дворе. Длинный стол, составной, застеленный разноцветными скатертями. От калитки - и до самого огорода. Посуду позычили у соседей, чтобы хватило на всех. Вино покупное. Как сейчас помню, "мужик с топором". К рукомойнику протискивались бочком. Там Вовкина молодая жена с мылом и полотенцами. Каждому пацану уважуха: "спасибо" и персональный поклон. Я, кстати, тогда впервые взрослым себя ощутил. Только налили по первой, тост не успели произнести - тут, как тут хитрожопый Петро. Склонился над низким штакетником, что делит дворы по меже: - Ну что, соседи, закончили? Я бы помог, да вот, прихворнул. От такой беспросветной наглости, все замолчали, но Вовкина мать разрулила неловкую паузу: - Проходи, проходи, Петя! Откушай, чем бог послал. Это дело такое, с каждым может случиться. Все пацаны промолчали. Гаденько на душе, но кто мы такие, чтобы распоряжаться в чужом дворе? Только Витя Григорьев не выдержал. Бросил ложку, да как заорет: - Петро, крову мать! Если сядешь за стол, я уйду! И точно, ушел. Даже к рюмке не прикоснулся. Эх, жизнь, как ты несправедлива к людям хорошим, а разное недоразумение лелеешь, поддерживаешь наплаву. Витьку когда еще закопали. Мы с дочкой его, Оксанкой, забирали тело из морга. Руки ломали до хруста, втискивая его в белый костюм. Остальным обитателям дома Григорьевых было не до того. В семействе, где каждый сам за себя, решались денежные вопросы. Нинка, супруга покойного, получала в районной администрации пособие на погребение. Петька выбивал "копачей", грузовую машину и материальную помощь от семсовхоза, где дубачил в огородной бригаде. У него лучше всех получалось раскрутить кого-нибудь на наличные. Работа считай, тем и жил. А уж хвосты обрубать - в этом деле ему вряд ли найдется равный. Придуривался на свежей могиле. Делал вид, что в обморок падает. Поднялся потом, зенки свои вылупил - и прямо по пахоте, в сторону от дороги, чтобы мы на автобусе его не догнали. Это он материальную помощь от семьи и от общества уносил, чтобы пропить сам на сам. Мы-то с Рубеном нашли, чем глаза залить, а вот старушек соседок жалко. Для них это крушение всех канонов. Вот такой индивидуум коптит на земле в свое удовольствие. И меня пережил. Детей - Витькиных и своих - оставил без крыши над головой. Хату продал за мешок сухарей. Ну, там не хата уже была, а притон. Кто с бутылкой - тот и хозяин. Если что-то украли в округе - искать тут. Оксанка в свои восемнадцать, успела два раза родить. С деньгами Петро пролетел впервые в своей карьере. Как ни скрывался, вычислили. Была у нас в девяностые гоп-компания наркоманов в законе, добровольных осведомителей при ОБНОН. Ну, поколение некст, наглючее, молодое. Боролись они с пьянством на нашем краю. Отлавливали датеньких мужиков, опаивали их клофелином, а с утра предъявляли счет по итогам игры в буру. Как старожил, Петька был и об этом наслышан. Но почему-то считал, что такое может случиться с кем угодно, только не с ним. В общем, купился он на бутылку паленой водки (халява, святое дело, да и опохмелиться хотелось), оставил там все, что зашито в трусах, еще и должен остался. Пропал он после того случая. Года четыре не появлялся. Я уже думал, хана мужику, ан нет. Заглянул к соседке моей. Рассказывал, как пас в горах отару овец на черкеса хозяина. А потом его, то ли освободили, то ли сам убежал. Живет сейчас у своего сына. Внуков нянчит, учит их справедливости и добру. Хороший сын у него. На Витьку похож, а походка - один в один - такой же развинченный стэп. Только не пьет и на денежки жадный. Мы с кумом его после армии в городские сети устроили, так жаловались товарищи по работе. Остатки угля мужики занесли на брезенте. Взялись за углы - и волоком, вчетвером. Еле протиснули в узкие двери сарая. Мухтар, конечно, протестовал, но вяло, издалека. Его привязали к забору в конце огорода. Последнее что я видел, выходя из нашего дома, это зеленая скомканная бумажка, чем-то напоминавшая три рубля. Она перекочевала из кармана Филонова-старшего в кошелек моего деда. А что это, если не оплата аренды? Ох, нескоро вернется домой электрическая трамбовка! Рубен жил на улице Революционной. Это за нашей школой, и сразу направо. К концу моей жизни, станет она главной. Обрастет светофорами и будет блистать свежей разметкой на почти ровном асфальте. А пока это обычный проселок. Года через четыре, мы будем сдавать на нем норматив ГТО в беге на пять километров. Ни одна машина не повстречалась. Я постепенно привык к новому старому виду моего города. Лишь иногда на ходу вспоминал будущие ориентиры. Вот здесь на углу, будет стоять автоцентр "Мустанг" с пристроенной автомойкой. Напротив него магазин электротоваров, с которым многое связано, в плане бригадных шабашек. Чуть дальше... А вот там, где "чуть дальше", они и сидели. - Эй, ты, - произнес мальчишеский голос, - а ну-ка иди сюда! Дай двадцать копеек... Я раздвинул кусты, присмотрелся. По Памяти опознал Плута и Мекезю, еще одного пацана с Рубеновой улицы. Кажется, Толика Хренова. Думал, что и меня они тоже вспомнят, скажут что, мол, ошиблись, отпустят без мордобоя. Да только куда там! И рта не успел раскрыть, как кто-то четвертый толкнул меня в спину и встречный кулак наискось прошелся по лбу. (Успел среагировать, принял его "на рога"). После первой пропущенной шайбы, в голове просветлело. Исчезли ненужные мысли. Вспомилось, что, судя по вчерашнему разговору, в частности, фразе "пошли они", мой будущий кум что-то не поделил с местными пацанами. Никого из них не пригласил на свой день рождения. Значит что? - имеет место обида, которая смывается кровью. И я, косвенно, но причастный, по этой причине попал. Пока я об этом думал, машинально поймал на ладошки парочку кулаков. Тот, что был сзади, уже не мешал. Я услышал его дыхание и отмахнулся на звук усеченным ударом маваси. Что-то болезненно хрустнуло. То ли штаны разошлись по шву, то ли пах? Это тело я ни разу еще не усаживал на шпагат, поэтому стало тревожно: смогу ли вообще стоять на ногах? Обошлось. Болезненно, но терпимо. Я даже куда-то попал, и тут же сменил дислокацию, чтобы тот, кто "попал", не вздумал хватать меня за ноги, если успеет очухаться. Не знаю, как все это выглядело со стороны. Наверное, некузяво. Но уличных пацанов этот финт впечатлил, заставил быть осторожнее, не нападать, а держать плотную оборону. Это потом они осмелели. Между собой и обидчиками, я держал теперь стриженый куст волчьей ягоды. Хозяин двора, рядом с которым шло наше побоище, использовал его в качестве декоративной ограды. И мне угодил. Разумней конечно было отступить ближе к дороге, на оперативный простор, чтобы на сто процентов использовать свое преимещество в умении махаться ногами. Только смогу ли? Боль можно терпеть, а вот совесть конкретно протестовала. Нечестно, конечно, вышло с тем пацаном, что роняя красные сопли, ползает подле забора. А с их стороны честно? - кодлой на одного? Душа жаждала справедливости. И я ее понимал. Это годам к пятидесяти, когда верхняя челюсть за восемь штук, на четверть уже "государственная", самый завязятый драчун становится смирным, покладистым мужиком. А сейчас? Хрена ли мне один зуб? Еще одна из примет того времени - дрались, как работали - молча. Чтобы внимание взрослых не привлекать. Кто знает, что у них на уме? Запросто могут схватить за ухо, к родителям отвести, или еще что-нибудь учудят. Шли мы, помнится, с Жохом как на совхозную зерноочистку, по воробьям из поджига жахнуть. Я тогда еще не курил, а Сашка давно пристрастился. Нашел на дороге окурок, засмолил, идет себе, дым пускает. И что-то у него шнурок на туфлях не вовремя разявязался. Сунул он мне тот бычок: "Подержи, - говорит, - я сейчас". И присел на колено. А сзади какой-то дед ехал на бричке. Поравнялся со мной, да как кнутом жиганет по той самой руке, что окурок держала! Мы в разные стороны! А попробуй, пожалуйся на него. Дома добавят. Это сейчас бы того деда по судам затаскали. Тьфу ты, черт, что значит сейчас? Сейчас мне, как раз, следует опасаться этих непредсказуемых взрослых больше, чем Толика Хренова: "Ах, ты, гаденыш, ногами?!" События я не форсировал не только из этических принципов. Больно, черт побери! Поэтому сражение шло ни шатко, ни валко. Моя малоподвижность бросалась в глаза, а уличные бойцы нутром чувствуют слабину. Они наседали всем скопом, будто по команде "все вдруг". Успели, наверное, сговорится. Я не жонглер, чтобы гасить шесть кулаков разом, успевая при этом раскланиваться, но тоже сориентировался. Плотно отслеживал Плута и Толяна, а вот Мекезе предоставлял свободу маневра. Он близорукий, без очков ничего не видит, и удар у него, поэтому не поставлен. Что бы там у меня получилось в этой уличной потасовке? - этого не скажу. Скорее всего, как всегда. Словил бы хайлом пару серьезных ударов, рассвирепел, и бедными были бы те, кто еще стоит на ногах. Очкарика я тоже достал боковым в ухо. Причем, хорошо достал. Хотел уже и его занести на свой боевой счет. А он, сволочь такая, не упал, отскочил в сторону и начал топтаться своими сандалиями по "Урфину Джюсу" - моему подарку Рубену. Я двинулся в его сторону, но опоздал. Мекезя куда-то чухнул. То ли ретировался с концами, то ли побежал за подмогой. И действительно, помощь пришла. Но с той стороны, откуда не ждал никто. Как будто из-под земли, нарисовался Босяра, махнул пару раз клешнями. Не ударил конкретно кого-то, а в общих чертах. Что называется, "пырхнул", или, проще говоря, "кипишнул". Он ведь, на этом краю в авторитете был. Во всяком случае, среди своих сверстников. Как, впрочем, и Толик Хренов. На той стороне ринга, мгновенно нарисовалось конкретное разбиралово: - Ты че? - А ты че?! - Че вы кодлом на пацана? - А че он Мекезю ногой? - Не бреши! Я шел и все видел! - Откуда ты видел? - Оттуда! Если б не отсутствие распальцовки, полное впечатление что братки лихих девяностых, делят спорную крышу. Базарили двое. Остальные тактично молчали. Я вообще был типа не при делах. Молчаливо присутствовал как вещдок в районном суде. Стоял и душил в себе остатки бессильной злобы. Малый жаждал отмщения за испорченный праздник, и старый был тоже непрочь внести в это дело посильную лепту. Оба моих естества испытывали сильное разочарование, поскольку по опыту знали, что драки уже не будет. Сначала Толян вдохновенно врал, потом лениво отбрехивался. Мой будущий крестный, перестал взмахивать крыльями и толкать оппонента пузом. В общем и целом, накал конфликта спадал. - Славик, ты скоро? Робкий девичий голосок, поставил на всем жирную точку. Ведь это самое последнее дело - чесать кулаки в присутствии баб. Даже незадачливый ухажер, рискнувший проводить до калитки девчонку с чужого края, в этом плане был защищен. Таких бедолаг били очень тактично. На обратном пути. - Я сейчас! - отозвался Босяра, поведя стриженой головой в сторону внешнего раздражителя. - Книга его? Последняя фраза была не совсем вопросом. Так всеобъемлюще - тоном и внешним видом - Славка "конкретно спросил" с моих оппонентов. Мазу, короче, качнул. Они, естественно, промолчали. Но не просто так промолчали, а с видом на будущее. Застолбили за собой перспективу и самим наезжать на Босяру в присутствии нужных баб. Славка поднял с земли "Урфина Джюса", положил правую руку мне на плечо и провозгласил приговор: - Если еще раз тронете... Разошлись к взаимному удовольствию. Пацаны - молча и деловито, чтобы случайно не матюкнуться, не разжечь новый конфликт. Направляемый дружеской дланью, я тоже послушно шагал рядом с Босярой, пока не увидел, куда же конкретно мы направляемся. Под веткой шелковицы, склонившейся над кюветом, стояла на цыпочках Женька Саркисова и обрывала спелые ягоды. На остром ее плечике, безвольно болталась огромная сетка авоська с двумя полукруглыми караваями белого хлеба по пятьдесят копеек за штуку. Естественно, я стал тормозить.