Религиозно-психологическое исследование страха должно отметить это различие уже хотя бы потому, что оно проявляется при некоторых проявлениях набожности, например, при откровениях свыше. Часто некая мысль, сперва воспринимаемая как собственная, в дальнейшем возводится к непосредственному сообщению от трансцендентной силы, часто от Святого Духа – и наоборот. И еще нужно иметь в виду, что есть такие обсессии и инсессии, которые случаются лишь раз и не повторяются. Глава 5. Успехи и неудачи защиты от страха Успехи: снижение страха, сублимация, нравственное развитие. Неудачи: мучения, утрата любви, моральная травма Страх – одна из самых тяжелых угроз душевному здоровью. Нунберг объясняет в своем «Общем учении о неврозах»: «При психоневрозе, как правило, невротические симптомы приходят на смену страху. Их связь инверсивна: там, где возникают симптомы, исчезает страх или его интенсивность уменьшается»[96]. Как правило, так оно и происходит, но уменьшение страха при возникновении невротического симптома часто очень незначительно. Поэтому я говорю о неврозе навязчивого страха в тех случаях, когда страх играет в компульсии значительную роль, в отличие от других неврозов навязчивых состояний, когда этого не происходит или когда роль страха мала. В качестве примера приведу одну больную, которая постоянно в страхе спрашивала: «Вы уверены, там ничего? (= там нет занозы?)». Каждый день по шесть часов, под присмотром двух надзирательниц, она должна была мыться, стоя в ванне, а по ночам просила привязывать себя к простыне с широко раскинутыми руками. Почти все ее силы много лет уходили на совершение навязчивых действий, которые она превратила в культ. Она испытывала невыразимые страдания. Когда другие люди ее успокаивали, то это действовало только на короткое время. Снижение страха неврозом может вести к полному краху жизни и ужасным страданиям до конца дней. Другие формы невроза могут или проходить достаточно благополучно, как легкая фобия, которую уже потому можно считать незначительной, что можно легко избегать причин для ее возникновения – например, при той же горной болезни. Очень многие слабые невротические симптомы воспринимаются как нормальное явление. К ним относятся как к незначительным глупым привычкам, и это справедливо. И неврозы характера, развившиеся на почве страха, обычно не считаются патологическими, если не достигают высокого уровня – надменности, робости, лживости, многих форм криминальности. При очень многих неврозах искажения характера приносят с собой несравненно больше страданий, чем патологические симптомы в медицинском смысле. Некоторые могут развить навязчивые фантазии до такой степени, что страх на время исчезает, если навязчивый ритуал совершается без помех. У других страх снижается лишь немного (при неврозах навязчивого страха). Но нельзя забывать, что без страха не возникли бы многие из величайших достижений человечества в науке, искусстве, морали и религии. И более того, понятие патологии обусловлено в том числе социологически и до определенной степени подчинено тому, что в некий временной отрезок принято считать здоровьем. Ценные последствия страха часто встречаются вместе с губительными. Нет, Кьеркегор, конечно, слишком далеко заходит, защищая страх. Его фраза: «Чем меньше страха, тем меньше духа»[97] ложна по сути. Она – лишь прославление его собственного патологического страха, который со временем превратился в пожизненную меланхолию. Философ выдает нужду за добродетель. Но в его фразе скрыто разумное зерно. Бессовестные люди, живущие инстинктами, не испытывают страха, рожденного чувством вины. В столь обобщенной форме нелогично предполагать и обратное, будто страх – не признак несовершенства. Все зависит от того, чем кончатся попытки защититься от него: победой или поражением. Совершенно хороший человек – живи такой на свете – не ведал бы страха, ибо не знал бы чувства вины и всегда мог бы утолить жажду любви в возвышенном смысле. Нанесение вреда эффективности и удовольствиям в одном месте может, как открывает нам навязчивый характер, породить равные или более чем равные компенсации в другом; и в таком случае было бы ограниченно говорить об этом только в критериях физического здоровья. Успешная сублимация по своей ценности, без сомнения, не уступит облегчению страха. Наибольший триумф отторжение страха празднует, очевидно, при любых находящихся в его распоряжении фантазиях или действиях, не только свободных от страха, но и воспринимаемых как высочайший восторг, свобода и привилегия. К сожалению, нередко их оберегают с фанатичной дотошностью, а их оспаривание вызывает гнев, негодование и активную борьбу против напавшего. Если это инсессии, то люди с негодованием отвергают довод о том, что те отчасти возникли из-за невроза, – что, кстати, необязательно наносит вред их достоверности, сколь бы очевидными ни казались психологам реальные факты. Энергия, которой они наполнены (сверхценность), рождается из воли к удержанию страха на расстоянии. Чем сильнее страх, от которого нужно защититься, тем более сильными должны быть фантазия или действие, призванные преодолеть этот страх. Об исцелении здесь речь, конечно, не идет. Некоторые могут развить компульсии до такой степени, что страх полностью исчезает, если навязчивый ритуал проводится без помех; некоторые таким образом испытывают только облегчение страха; для этих часто встречающихся случаев я предложил выражение «невроз навязчивого страха». Пример: молодой человек пылко поддерживал требование отделения Церкви от государства, которое не уставал прославлять как огромный шаг вперед. Он переводил на эту тему любой разговор, и потому над ним часто смеялись. Во время анализа выяснилась следующая причина появления сверхценной идеи: молодой католик страдал от неудачного брака родителей и испытывал невротическую блокировку чувства любви, симптомом которой был страх. Он считал, что развод – правильное решение, но Католическая Церковь запрещает разводы, и то, что родители просто разъехались, стало для него невыносимым. Он перенес конфликт в область политики: государство у него представляет собой отца, а Церковь – мать, что соответствует роду этих слов в немецком. В политике для него разрешение конфликта возможно, и потому он столь фанатично взялся за эту проблему. В стремлении защититься от страха таится причина многих капризов и причуд, не имеющих ничего общего с тем, чему посвящены. Но в борьбе с навязчивыми идеями, словно в болоте, тонет так много душевных сил, и так мало остается тех, какие можно направить на любовь, что мы не можем говорить об удачной сублимации. Пусть этика и религия решают, как лучше всего бороться со страхом. Если понимать под сублимацией вместе с Фрейдом замену сексуальной цели «более отдаленной и более ценной для общества»[98], то при определенных обстоятельствах нравственное развитие (при котором, в соответствии с сексуальной этикой Иисуса, также нужно одобрить и секс, о чем мы еще скажем), или, в религиозных терминах, полное предание себя Богу, нужно отметить особенно, как наилучший способ совладания со страхом; оно включает в себя исцеление от страха и его невротических воздействий, а также оптимальные компенсации. Также стоит отметить, что страх и борьба с ним оказывают сильное влияние на философские и религиозные воззрения[99]. Не нужно быть блестящим знатоком людской природы, чтобы узнать в богословии Кьеркегора или в его полемике с Мартенсеном и Церковью отражение его страха, а точнее – страха, рожденного чувством вины и тесно связанного с его отношением к отцу. Другим удается полностью преодолеть страх, и всей своей религиозной жизнью они выражают радость от обретенной свободы в любви Божией. Медицинский подход (применяемый в сути проблемы) ведет нас к заблуждению: он подразумевает, что любой страх – это нечто плохое, а любое устранение страха – победа. Нет ничего более неправильного! Попытка устранить страх может нанести ущерб всей личности, и, возможно, этого недостатка не избежать. Так, например, любой невроз навязчивых состояний связан с потерями в любви, даже если он сам особых проблем не вызывает, и энергия, которая могла бы пойти на принятие нравственных решений, тратится на компульсии. И наоборот, из конфликтов, связанных со страхом, могут возникнуть высочайшие сублимации: для медицины и жемчужина – итог болезни. Врач как таковой призван лишь изгнать страх, мешающий пациенту. Религиозный психолог и специалист по религиозной гигиене придерживаются иных взглядов. Принципы диагноза Нельзя предсказать, получится ли защититься от страха, если нам известна лишь его степень. Порой тяжелейший страх преодолевается легко, а легкий устранить почти невозможно. Страх может быть определенным симптомом болезни, но иногда овладевает и здоровым человеком. Если не брать во внимание некоторых органических заболеваний, которые нас сейчас не интересуют, страх играет главную роль при тревожных неврозах, при меланхолии и в депрессивной фазе маниакально-депрессивного психоза в циклотимии (два последних случая часто трудно отделить друг от друга). Но сильный страх может присутствовать и при шизофрении в кататонической и параноидной формах, и при прогрессирующем параличе. В чистом виде, между прочим, в действительности они почти не встречаются, таким образом, некоторые авторитетные психиатры даже говорят о «едином фундаментальном психозе» и отрицают существование вышеназванных болезней, потому что в каждом конкретном случае соединяются различные типы, хотя главенствовать может только один или другой. В то же время мы придаем особое значение тому факту, что у здоровых людей очень часто встречается приближение к различным типам упомянутых болезней; при этом решающую роль в том, будет ли человек причислен к больным или к здоровым, играет положенная в основу норма и более или менее строгое следование ей. Поражает «эластичность» утверждения о том, что болезнь – это помеха в нормальном состоянии пациента, значительно ослабляющая самочувствие и работоспособность последнего. Нельзя смешивать понятия «отклонение от нормы» и «болезнь». Нет абсолютно нормального тела, но бородавки, выпадение волос, родинки обычно – хоть и не всегда – к болезням не причисляются. Исцеление любовью Теперь обратимся к тем случаям, когда крах потерпели все способы защиты от страха – и эмоциональные (вытеснение; замена другими эмоциями: гневом, унынием, жаждой мести), и интеллектуальные (фантазии, призванные снизить страх; компульсии), и замещающие действия, содержащие символическое разрешение конфликта – особенно действия навязчивые. Вслед за этим приходит неудовлетворительное состояние, и требуется помощь. Возможно, это непереносимый страх вины, или мучительная навязчивость, или истерическая боль, или иное душевное страдание, связь которого с виной или со страхом, ею рожденным, порой удается распознать только после тщательного исследования. Так как любой страх (в противоположность боязни) рождается из блокировки чувства любви в самом широком смысле этого слова (1 Ин. 4:18), то очевидно, что речь идет об освобождении любви, о создании для нее нового канала и о самом влечении к жизни. Преодоления возникшей боязни с помощью любви мы коснемся лишь слегка. Кошки, которые обычно боятся собак, бьются с теми, если их котятам грозит опасность. Так и у людей – любовь вызывает высшую храбрость. Это несложно заметить как в мирные, так и в военные времена. Но обратимся к освобождению от страха. Даже когда страх удалось умиротворить на короткое или долгое время, внутреннее равновесие, опять же, может разрушиться. Это происходит тогда, когда голос совести, в особенности под воздействием внешних влияний, начинает судить более строго или иначе, чем прежде, или если усиливается склонность к обвинению, или если фантазия, вызывающая страх, достигает критической степени и кажется непереносимой, или когда защитные навязчивые действия наталкиваются на препятствия. Тогда приходится искать и находить новые фантазии и личные ритуалы. Часто, когда эти поиски принимают мучительный характер, новый способ борьбы со страхом с силой вырывается из подсознания и воспринимается как озарение или чудесное откровение, часто сопровождаемое чувством максимального удовольствия. Эта новая и сильная фантазия, устраняющая страх, может создать столь удачные возможности для воплощения любви в жизнь, что уход во власть навязчивых идей – относительная защитная мера против страха – становится излишним. Страх и компульсии отступают, ибо замещающее удовлетворение в виде фантазии стало удачным решением конфликта между совестью и противоречащим ей влечением, – того самого конфликта, который прежде решался плохо через машинерию симптомов. Многие из самых влиятельных инноваций в религии возникли именно в такой борьбе, направленной на более полное преодоление страха. Может, совесть больше не находит успокоения в прежней вере; или влечения непреодолимо воспротивились их традиционному укрощению; или логические аргументы повредили рационализированную структуру веры – и в итоге может сформироваться новое убеждение, которого достаточно для требований различных душевных инстанций. Тем самым – и мы не скажем здесь ничего неожиданного – решающий момент состоит в открытии нового дара любить и новой способности вершить жизнь через сублимацию, нравственное поведение и полное предание себя Богу; и неважно, является ли аргумент, при помощи которого это осуществляется, логически совершенным и адекватно реалистичным. Освобождение от страха, рожденного виной, и от воздействий неудачного отторжения страха, прежде всего от навязчивостей, может проходить интуитивно или системно; оно может следовать за актуальным опытом (часто после долгих мучительных раздумий) или идти по научным принципам. Было бы самонадеянно и дерзко для психологии настаивать на том, будто строго методичное преодоление страха и навязчивостей априори более выгодно. Грандиозные творческие вдохновения религиозной истории, пережитые людьми, испытавшими их как откровения, не только устраняли страх и навязчивости, но во многих случаях вели за собой столь высокие культурные достижения, что лишь скучный интеллектуализм, неспособный постичь смысл высших человеческих ценностей, мог отзываться о них пренебрежительно. И только педант способен видеть высшую цель в самом преодолении страха. Нужно ли презирать жемчужину, если та возникла из-за болезни раковины? Осуществление любви, ведущее к преодолению страха, рожденного виной, в светской практике направлено прежде всего на отдельных людей, а в случае анализа – главным образом на аналитика («позитивный перенос»). Но важность аналитика просто в том, что он выстраивает мост в мир людей. Впоследствии этот мост может рухнуть. В христианском избавлении от страха, вызванного угрызениями совести, любовь направлена на Христа или напрямую на Бога, который при этом превращается из карающего Яхве в любящего Бога Отца, о котором проповедовал Иисус. Если говорить о религиозном переживании, то в определенном смысле каждый христианин, исцеленный от страха вины и вызванных тем невротических симптомов, переходит из иудейской веры в христианскую. Психологически более точно мы могли бы сказать: каждый, кто исцелился от греха на религиозном пути, чувствует себя обращенным из ветхозаветной веры в христианскую. «Совершенная любовь изгоняет страх». Конечно, обретшему благодать чаще всего неизвестен тот факт, что освобождение от иудаистского невроза навязчивых состояний через евангельскую форму религиозного переживания, основанную на любви Божией, согласуется с обращением из определенного вида иудаизма в христианство. У людей нерелигиозных все происходит примерно так же[100]. Анализ подсознания Не менее важно подчеркнуть еще один факт. Есть ценнейшие средства, призванные совладать со страхом и преодолеть те навязчивости, которые неспособны вывести конфликт на свет и, несмотря на присутствие рационализированных размышлений, оставляют его в бессознательном и ведут к замещению – «малому злу». Но существует неимоверно много невыносимых страхов и мучительных компульсий, которые просто нельзя так прекратить. Никто не ждет от религий, нравственных учений и ритуалов, что они устранят каждый страх и все неврозы навязчивых состояний. Здесь требуется аналитическая помощь – форма духовной заботы, строго методичная, основанная на принципах науки и доведенная до практического совершенства ради атаки на болезнь. Об этом аналитическом глубинном душепопечительстве, при котором решающее значение имеет активация нормальной способности любить, здесь не стоит говорить более подробно[101]. Избавление от страха. Анализ и синтез Скажем еще несколько слов об избавлении от страха. Опытно-интуитивный способ избавления от страха, который всегда происходит после снятия «блока» любви, может идти двумя путями. Первый – признать осуждающую совесть в качестве авторитета и попытаться уладить конфликт, из которого рождается чувство вины, с помощью более точного исполнения ее заповедей, действительного или символического; это, если можно так сказать, наиболее эффективное обязательство. Так происходит, например, при символическом жертвоприношении, через принятие наказания, или когда внешнее искупление (та же искупительная смерть жертвы) происходит ради упомянутой личности. Здесь имеет место своеобразный отказ карателя от преследования виновного, и справедливость обрушивается на другого, а не на того, кому вменено наказание. Измениться может и осуждающая роль совести, когда в ее грозный характер добавится всепрощающая любовь, – это процесс, сопровождаемый своего рода ослаблением. В таком случае кара заменяется помилованием и, более того, помилованием добровольным, и вина прощается даром. Настоящая милость дается только в дар. Оба способа, которые мы можем назвать синтетическим и аналитическим совладанием со страхом, снижают напряжение и открывают для любви более или менее широкий путь. Если сила, представляющая совесть, сохраняет угрожающий характер, то новые религиозные представления и ритуалы должны обрести очень сильный чувственный тон, если желают снизить уровень страха. Синтетический метод, который постулирует волевую кару, запрещает зло со всей строгостью и делает искупление ключевым условием для избежания наказания, при устранении сильного страха необходимо применять с наивысшей осторожностью, но в то же время и очень интенсивно. Там, где страх формирует реакцию, он часто превращается в компульсию. Страх перед религиозным объектом (Богом) переносится на религиозные функции (символ веры и ритуал), и религиозные требования выполняются с дотошной точностью, а небольшое отклонение воспринимается как тяжкий грех. Страх, рожденный чувством вины, заменяется страхом, связанным с догмой и ритуалами, вступающим в действие только при нападениях на учение и на церемонии. Так новый страх или предрасположенность к нему возникает на месте старого; так новая компульсия заменяет прежнюю. Подчинившись ей, человек может ощутить высшее удовлетворение и даже свободу. Любые внешние вмешательства в новую систему удовлетворения в таких случаях ожесточенно и фанатично отклоняются, ибо в них скрыта опасность возвращения в страх и боль. С точки зрения патопсихологии такое снижение уровня страха не замещает исцеления, даже несмотря на субъективное удовлетворение; страх постоянно подстерегает на фоне и требует того, чтобы фантазии, призванные для избавления от него, формировали мощную реакцию. Это тот же невроз навязчивых состояний, только в новой одежде. Замещающее удовлетворение успешнее прежнего, и часто настолько, что новое обязательство, которое изгоняет страх и устанавливает на его месте удовольствие, воспринимается как спасение и почитается как священное. Такое, как мы увидим, нередко происходит при смене религиозных убеждений и институтов. Другой способ, аналитический, понимаемый в самом широком смысле, предназначен для того, чтобы полюбить саму вершащую суд инстанцию и освободить ее от жуткой строгости, препятствующей любви. В определенных обстоятельствах это может произойти даже вне сферы религии, если нравственные законы ослабляются и больше ориентируются на доброту. Религии, приписывая Богу больше доброты, благосклонности и любви, обеспечивают более заметное избавление от страха, чем этот тайный метафизический метод. Критическая и в определенной степени аналитическая работа может начаться при воздействии на замещающие удовлетворения. Тот, кто страдает от навязчивого мытья рук, может с помощью постороннего человека, того же аналитика, обратить внимание на то, что жест омовения, как предполагает совершающий его, должен очистить душу, но в действительности не может этого сделать. Или можно до такой степени усомниться в религиозных представлениях и обрядах, что те перестанут избавлять от страха – тогда страх усиливается и призывает новые защитные меры морального или религиозного характера, либо полученные от кого-то извне, либо найденные самим пациентом; эти защиты воспринимаются как освобождение не только от страха (особенно страха, рожденного чувством вины), но и от прошлых защит (догм и церемоний, наложенных внешним миром), ныне воспринимаемых как мучительные компульсии. В таком случае новые защитные меры принимаются и лелеются с величайшим восторгом. Новая вера в любовь и милость Божию также может прекратить страх, но только в том случае, если она переживается с любовью. Разумеется, нормативная инстанция и отторжение страха должны точно соответствовать друг другу. Наряду с двумя методами преодоления страха, синтетическим и аналитическим, есть еще третий – слияние обоих, при котором создаются компромиссы. Здесь страх, рожденный чувством вины, и боязнь наказания устраняются не добровольным прощением и не прямой карой. Происходит скорее вот что: строгая наказующая инстанция воздерживается от наказания в полном объеме и удовлетворяется символическим его исполнением (принесение искупительной жертвы) или погашением вины через кого-то другого (искупительная смерть Иисуса), причем любовь и прощение входят в характеристики нормативной инстанции (Бога). Понятна обратная связь между прощением и искуплением: чем больше искупление, тем меньше требуется прощать, и наоборот. Разумеется, при полном исполнении наказания не остается места для прощения, а там, где прощается все, об исполнении наказания не может быть и речи. Психотерапевт предоставляет клиенту и выбор сублимации, и решение об аналитическом или синтетическом способе совладания со страхом; католический духовник ограничится лишь синтетическим решением вопроса, в соответствии с учением Церкви, а протестантский пастор может открыть путь и для аналитического метода (чистая милость без искупления), и для аналитико-синтетического, и для синтетико-аналитического (прощение, дарованное искупительной жертвой Христа с сильным подчеркиванием или милосердия, или искупления). Можно ли полностью освободить пациента от страха и компульсий или возможно только новое закрепощение – это зависит от вида и силы блокировок, порождающих страх. Этим обусловлено и то, что новая привязанность или новое освобождение (спасение души), которые доставляют величайшее счастье одному, другого оставляют равнодушным или отталкивают. Вера в то, что одна и та же нравственная (или безнравственная) идея, религиозная фантазия или действие может для всех казаться спасительным откровением от Бога, – роковая ошибка для психолога. Единой доктрины спасения, способной принести счастье и блаженство даже всем тем, кого методично анализируют, не существует. И потому для аналитиков так важно, чтобы их пациенты сами выбрали для себя новый образ жизни. Сможет ли когда-нибудь проявиться христианское учение о спасении, способное осчастливить всех, – это зависит от того, имеются ли у человека в подсознании соответствующие комплексы. Идеальному методу преодоления страха и обеспечения выхода для освободившихся сил – или по крайней мере наилучшему из возможных – мы посвятим заключительную часть книги. Душепопечительство, образно говоря, требует обратить людей, которых нужно освободить от невротических, патологических, религиозных и нравственных осложнений (исключая те, что имеют душевную природу в медицинском смысле), от Ветхого Завета к Новому, или, выражаясь иначе, перевести их с юридического на медицинский факультет. Мы знаем, что неврозы и подобные им моральные конфликты представляют собой самобичевание. В неврозе царит не только принцип jus talionis – «око за око» – но и жестокий принцип «сурового суда», требующий не равноценности вины и наказания при определении налагаемой кары, а еще и усиления наказания – принцип, который очень легко переходит в несправедливость. Невротик непременно приговаривает себя к наказанию и, при определенных обстоятельствах, к ужасной расплате за вину, что обычно не рассматривается как искупление и не снимает действия вины. Аналитик показывает, что требования совести нужно рассматривать как имеющие начало в любви и нацеленные на благо человека. Ветхий Завет, иудаизм (не говоря о нескольких исключениях) знает только одну связь: грех – наказание. Именно Иисус явил милость, безвозмездно даруемую тем, кто готов покаяться. Евангелие от Иоанна вкладывает в уста Иисуса прекрасные слова: «Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был через Него» (Ин. 3:17). Иисус шествует по миру не как судья, а как врач, и духовник-аналитик попытается передать эту глубокую мысль всем, кто обратится к нему за помощью, никак не ограничивая ее святую важность и благую весть. Не ослабление, а очищение совести благодаря проникновению в нее христианской любви – вот в чем путь к исцелению и блаженству. Страх в коллективной психологии Глава 6. Толпа Христианство, по самой своей сути, стремится охватить все человечество и как по масштабу, так и по интенсивности охвата оставляет позади себя все религии мира, кроме буддизма[102]; и потому мы должны изучить факторы страха, имеющие столь выдающееся значение в развитии христианской религии, с точки зрения коллективной психологии. Коллективная психология включает в себя психологию толпы, но не ограничивается ею. Мы даже вынуждены будем поставить перед собой сложный вопрос: применимо ли Евангелие Христово, несмотря на его социальный и несомненно универсальный характер, хоть в какой-либо мере к толпе. Решение этой проблемы, неимоверно важное для католичества и протестантизма, выходит за рамки нашего исследования, пусть мы и принимаем во внимание ключевые проблемы конфессиональной полемики. Человек в толпе Под толпой (нем. Tiefmasse) мы понимаем множество людей, спонтанно объединившихся на время и вдохновленных общей идеей и по большей части – внушениями подсознания. Самые важные объяснения о ее отличительных чертах мы найдем в исследованиях Гюстава Лебона[103]. Под толпой, или массой, которую изучает этот проницательный, но не всегда интересующийся изначальными причинами наблюдатель, он понимает не одно, пусть даже и очень большое скопление людей, но всегда только единство, связанное и управляемое коллективной душой, в котором отдельные личности переживают далеко идущие изменения. «Исчезновение сознательной личности, преобладание бессознательного, ориентация на внушение, пребывание под влиянием одинаковых чувств и идей и стремление немедленно воплотить внушенные идеи в действия – вот главные черты “человека толпы”». Он становится автоматом, которым больше не руководит собственная воля. При этом он опускается на много ступеней вниз по цивилизационной лестнице. Культурный сам по себе, в толпе он становится варваром, его ведут инстинкты, при этом он склонен и к насилию, и к энтузиазму, и к героизму. В корне меняются идеи и чувства: скупой расточает, скептик начинает веровать, честный становится преступником, трус – героем. Нужно отметить и нравственные достижения: человек перестает жить изолированно и эгоистично и живет ради толпы и идеи, которой та поклоняется. Он с радостью пожертвует многим и даже отдаст свою жизнь. Толпа создает нравственные нормы и нравственные влечения, позволяющие принести такие жертвы[104]. Человек не потерпит сильного ограничения своей воли и образа жизни, если его жертвы не будут компенсированы значительными приобретениями. Прежде всего он освобождается от страха. Страх ли это одиночества, блокирующий любовь и преодолеваемый любовью толпы, как объясняет Эрих Фромм[105], или же боязнь стать жертвой неотвратимой беды, – толпа обещает человеку свободу от этой муки. В этом великое искушение, предлагаемое в обмен на утрату самостоятельной жизни и человеческих ценностей. Толпа в изобилии дает человеку то, от чего он отрекся. «Став частью силы, которую человек считает неколебимой, вечной и прекрасной, он становится причастным к ее мощи и славе. Индивид целиком отрекается от себя, отказывается от силы и гордости своего “я”, от собственной свободы, но при этом обретает новую уверенность и новую гордость в своей причастности к той силе, к которой теперь может себя причислить. И кроме того, приобретается защита от мучительного сомнения»[106]. В целом ответ на вопрос, теряет или приобретает человек при смещении акцентов с личности на толпу, зависит как от точки зрения, так и от той степени, в которой исполнились ожидания от растворения в толпе. Если распределить характеристики личности в толпе по психическим функциям, то получим следующее. Интеллект значительно снижается. Личностное мышление прекращается, критика и логика отходят на второй план, слабеет стремление выяснять причины и доводы; мысли, вдолбленные толпой, принимаются на веру. Лозунги оказывают гипнотическое воздействие, однако человек мало задумывается над их духовным смыслом. Ум довольствуется аналогиями, не проникая в суть. Человек верит в то, во что хочет верить, – желание управляет идеей. Бессознательное доминирует.