С мобильным дело пошло веселее. — Ну что? — спросил он, когда ответили. — Как ты себя чувствуешь, Виктор Григорьевич? — Да что-то у меня с давлением не то, — слабым голосом ответил насторожившийся начальник отдела, «Алло» он произнес куда бодрее, — и сердце колет и… давит с левой стороны. — Врач был? — осведомился Кирилл. — Врач? — переспросил начальник отдела упавшим голосом. — Клизму поставил? — продолжал Кирилл Андреевич. — От твоей болезни самое лучшее средство — клизма. Это я тебе точно говорю, хоть я и не врач. — Да у меня в самом деле давление, Кирилл Андреевич! — Это у меня давление, — отрезал Кирилл, — а у тебя, Виктор Григорьевич, сегодня в машине на заднем сиденье сумка с ракетками валялась. По утрам ты в теннис не играешь, значит, сейчас поехал. Ты что, забыл, что мы вместе на стоянку заезжали? Специалист по маркетингу молчал, как школьник на педсовете. Все знали, что шефу свойственны сверхъестественная внимательность и умение замечать все вокруг, но, как на грех, именно сегодня Бойко об этом забыл. И дернул его черт сказать про врача!.. — Ты приезжай, — попросил шеф душевно, от чего у Виктора Григорьевича в желудке сделалось какое-то неприятное движение, — партию отложи и приезжай. Про Дюссельдорф потолкуем. Нагнав на Бойко страху, он положил влажную трубку и вытер мокрый лоб. В Питере тоже тридцать три, и, похоже, до Ирландии и холодного океана он не доживет. Он собирался уехать в субботу с утра, чтобы не угодить в чудовищные пятничные пробки. В пятницу, традиционный «день освобождения Москвы», выехать из города было невозможно. Мертвые пробки начинались от Кремлевской набережной и кончались где-то километров за сто от столицы. Нужно позвонить матери, чтобы они не стали его искать, пока он будет в отпуске. Звонить не хотелось. — Мам, — сказал он холодно, — это я. Как ваши дела? И старательно пропустил ответ мимо ушей. — Мам, я в отпуск ухожу. На две недели. Я завтра уеду в Питер и оттуда улечу. Вернусь, позвоню. — Опять за границу? — с тяжелым вздохом спросила мать. — Да. Опять. — И совершенно напрасно, — с ожесточением, продолжая давний бессмысленный спор, заговорила она, — что это за мода такая, на эту заграницу? Тебе что, дома плохо? Что там может быть хорошего? Сплошной разврат и разложение! Ты бы лучше… — Мне тридцать два года, — перебил ее Кирилл и взял со стола крошечную трубку мобильного, мечтая, чтобы кто-нибудь ему позвонил, прямо сейчас, в эту секунду, — я сам знаю, что мне лучше. — Кира, ты очень странный мальчик. Ты же рос в нормальной семье, что с тобой сделалось? Разве мы с отцом тебя так воспитывали? Что это за заграницы бесконечные, дела какие-то странные! Чем тебе плохо дома? Нужно любить свою родину и… — Мама, я люблю свою родину. Я живу на своей родине и не собираюсь никуда уезжать, хотя мог бы. По-моему, этого достаточно. — Что значит — мог бы?! Ты что, думаешь об отъезде?! Кира, ты просто сошел с ума! Я отрекусь от тебя. Мы все отречемся от тебя! Ты не наш сын, ты… ты… ты просто капиталист, без чести и без совести. Как ты можешь даже произносить такое? — Ничего такого я не произносил, — сказал он с тоской, — все это ты произносишь, а не я. Мам, я не хочу больше слушать всякую чушь. — Чушь? — чуть не завизжала мать. — Я говорю тебе о чести и совести, а ты смеешь говорить, что это чушь! И в кого ты превратился? Я учила своих детей быть трудолюбивыми, я учила вас чувству товарищества, взаимовыручки, ответственности за свои поступки, я учила вас отличать истинные ценности от всего наносного и пошлого… — Мама, я вовсе не пионер-герой, — перебил Кирилл, — ты меня с кем-то путаешь. — Ты погряз в мещанстве, — констатировала мать торжественно, — ты просто вырос слабым и не смог сопротивляться влиянию Запада. Ты всегда любил вещи больше, чем людей, и поплатился за это. Неужели ты на самом деле думаешь, Кира, что живешь правильно? Неужели ты можешь хоть чем-то оправдать себя? Неужели твои грязные деньги не жгут тебе руки? — Пока, мам, — попрощался Кирилл, — я позвоню, когда прилечу из Дублина. Отцу привет передавай. — Отец о тебе и слышать не желает, — сообщила мать с гордостью, — ты — наша ошибка, Кира. — Роковая, — согласился Кирилл, положил трубку и подул на мокрые пальцы. Он — ошибка. Его засосало мещанское болото. Странно, что она не сказала, что он должен очиститься, запеть «Марсельезу» и устроиться на завод, чтобы тяжким трудом смыть с себя позор бизнесменского прошлого. Деньги — гадость. Достаток — зло. Мечтать о материальном — низко. Не имеет значения, во что ты одет, имеет значение только твое внутреннее содержание. Все, кто с этим не согласен, — недостойные ничтожества. Помыслы должны быть чисты и мысли возвышенны, только тогда ты имеешь право называться человеком. Зачем тебе джинсы? Бовины брючки вполне ничего, ты в них еще год проходишь. Какое имеет значение, что все над тобой смеются? Они просто дураки и ничего не понимают, только и всего. Зачем тебе в парикмахерскую? Мама отлично тебя подстрижет, лучше всякой парикмахерской. Конечно, лучше. В парикмахерской нужно было оставить целый рубль, а взять его, несмотря на все презрение к деньгам, было негде. Яблоки раз в году, в августе, из собственного сада. Яблони были старые, яблочки мелкие и несладкие, с почерневшими бочками. Есть их было невкусно, но других не было. Шоколадкой его в первый раз угостили в школе, и он потом каждый день приставал к Наде Суриковой — может, даст еще. Колбаса только по праздникам, тоненький кусочек колбасы на толстом-претолстом куске хлеба. Всю весну и осень он ходил в школу в растоптанных ботах, таща в мешке «сменку», полотняные тапочки на резиновом ходу. Зеленые кримпленовые брюки, перешитые бабушкой из отцовских, натирали кожу между ног, а других у него не было. Цигейковая шапка была велика — почему-то она была ему велика всю жизнь — и съезжала на нос, мешая видеть. Примерно до третьего класса отец привозил его в школу на велосипеде. Сидеть было неудобно, попка затекала, ноги свешивались и болтались как макаронины, в штанинах полоскался холодный ветер. Прохожие провожали их недоуменными взглядами — никто не ездил зимой на велосипеде, да еще с ребенком. Родители одноклассников его жалели, одноклассники — смеялись. К семнадцати годам он укрепился в ненависти к образу жизни, который вела его семья, и подался в хиппи — протестовать. В восемнадцать понял, что от протестов такого рода нет никакого толка, и устроился на курсы водителей. Потом некоторое время работал сменщиком у шоферов большегрузных машин на дальних трассах. Родители к его метаниям относились со снисходительным пониманием — они готовы были уважать свободу личности, занятой поисками своего «я», пока не выяснилось, что личность ищет не столько свое «я», сколько где бы побольше заработать. С тех пор все и началось и продолжалось по сей день, когда выяснилось, что Кирилл — ошибка. Урод. Ну и ладно. Урод так урод. Он уедет в Питер, а потом в Дублин и думать о них забудет до самого возвращения. Ему и без них есть о чем подумать. Тем не менее он думал о них. Думал, когда разговаривал с проштрафившимся Бойко, думал, когда приехал домой, думал, когда выбирался из Москвы по узкому Ленинградскому шоссе. Чем он им не угодил? Он хотел только одного, чтобы семья оставила его в покое, а она никак не оставляла. Если уставала мать, в дело вступали сестры и — реже — братья. Кстати, братья быстрее всех поняли, что воспитывать Кирилла — дело гиблое. * * * В вечернем Питере было свежо и солнечно и не по-московскому просторно. Питер вообще был просторней Москвы и как-то логичней, что ли. Кирилл всегда приезжал сюда с удовольствием, зная, что этот город действует на него, как аспирин на больную голову. Так и сейчас. Пробираясь к «Рэдиссону» по Владимирскому проспекту, он и думать забыл о своей семье и о том, что он — урод. Знакомый портье за блестящей конторкой улыбнулся знакомой улыбкой и неуловимым движением подозвал носильщика в форме, хотя у Кирилла был только один чемодан на колесах — он никогда не брал с собой в поездки много вещей. — Я в понедельник должен улететь в Дублин, — сказал Кирилл, пока портье торопливо строчил в розовых бумажках, — а машину хотел бы оставить на вашей стоянке. Я вернусь через две недели и еще дня два у вас поживу. Это возможно? — Конечно, Кирилл Андреевич, — не отрываясь от бумажек, заверил портье любезно, — записать, чтобы в понедельник вызвали такси? К которому часу? — Я точно не помню. Утром. Я потом посмотрю в билете и скажу. — Конечно. — Портье выхватил ключ, за спиной у Кирилла оказался носильщик с его чемоданом. Попавшийся навстречу господин австрийско-немецкой внешности улыбнулся широко и радостно. Кирилл вспомнил, что в прошлый приезд столкнулся с ним в бассейне. Кроме них, там никого не было в полседьмого утра, и они чувствовали себя почти что родственниками. Это был привычный, удобный, красивый и богатый мир, который Кирилл очень любил и за пребывание в котором готов был бороться не на жизнь, а на смерть. Даже с собственной семьей. Давно уже он не думал о ней так много. Он открыл золоченый кран и некоторое время с удовольствием смотрел, как вода веером летит в блестящую ванну, быстро и весело наполняя ее, а потом стал расстегивать рубашку. Нужно сунуть вещи в пакет, чтобы завтра ему все постирали и погладили, все-таки целый день он просидел в машине, мокрый и жаркий. Он долго лежал в ванне, добавляя то холодной, то горячей воды, и вылез из нее абсолютно счастливым человеком. Не вытираясь и не одеваясь, он прошлепал к телефону и позвонил начальнику своего питерского филиала, который ждал звонка, отвечал быстро и толково и ничем Кирилла Костромина не расстроил. Договорившись, что завтра в десять Кирилл Андреевич ждет его в «Рэдиссоне» к завтраку, они попрощались. Визитки, вытряхнутые из кармана пиджака, лежали на покрывале, как карты. В казино, что ли, сходить? Кирилл ничего не понимал в азартных играх и слишком любил свои деньги, чтобы неизвестно зачем рисковать ими, и про казино подумал просто так, потому что слово лучше всего соответствовало вечерней отельной праздности. Он перебрал визитки, которых было много, собираясь выкинуть ненужные, и перед ним вдруг мелькнула Анастасия Сотникова, набранная бодрым черным шрифтом. Кто такая Анастасия Сотникова? Да. Конечно. Покойная бабушка, островерхий дом, Финский залив, зажженный солнцем, Аполлон по имени Кира, чахоточная машина и неизвестно почему вылетевшие пробки. Девушку он помнил хорошо, а вот имя позабыл. Она очень старалась не плакать и сварила ему кофе. В таком кофе черти в аду, наверное, топят грешников. У нее были независимые плечи, тугой хвост темных волос, белые зубы и очки. Да, и портфель. В отличие от большинства знакомых ему девиц, она выглядела… как бы это сказать… очень интеллигентно. Он даже не знал, что у него есть ее визитная карточка. В карточке было написано, что она менеджер по связям с общественностью. Организация именовала себя «Научно-производственное объединение „Орбита“». Кирилл усмехнулся. Интересно, кто придумывает эти названия? Чем, судя по названию, может заниматься НПО «Орбита»? Только запуском межпланетных спутников или на худой конец проектированием космических кораблей На самом деле они скорее всего выполняют заказы на полиграфию или что-то в этом роде. Кирилл задумчиво почесал нос кусочком белого картона. Выбросить? Вряд ли ему когда-нибудь понадобится Анастасия Сотникова, менеджер по связям с общественностью.