Она склонила голову набок, прищурив свои прелестные глаза. — Сомнительно… Хотя вполне возможно. Видимо, это действительно так. Видимо. Хорошо, предположим, я тебе поверила. Пока что. В таком случае ты весьма разумно поступил, приехав сюда. Хорошо, я подумаю. Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала. Тогда я решил воспользоваться тем преимуществом, которого, похоже, добился в этой загадочной игре с неведомыми мне игроками и слишком высокими ставками, о которых не имел ни малейшего понятия. — Уже одно то, что я приехал сюда, о чем-то говорит, — заявил я. — Разумеется, — ответила она. — Это я понимаю. Но ведь ты же хитрец, так что говорить твой приезд может о чем угодно. Поживем — увидим. Поживем? Увидим? Что увидим? Горничная принесла бифштексы и кувшин с пивом, так что я на время был избавлен от необходимости делать общемногозначительные заявления, которые моей собеседнице казались хитроумными и уклончивыми. Бифштекс был превосходный, розовый внутри и истекающий соком. Я впился зубами в кусок свежего, хрустящего хлеба, жадно запивая еду пивом. Она, смеясь, наблюдала за мной, отрезая маленькие кусочки от своей порции. — Мне нравится смотреть, с каким аппетитом ты относишься к жизни, Корвин. Мне будет крайне неприятно, если тебе придется ее утратить. — Мне тоже, — пробормотал я. Пожирая мясо, я размышлял. Она вдруг вспомнилась мне совсем в иной одежде: в бальном платье зеленого цвета — такого, каким бывает море на глубине, — с длинной пышной юбкой, с обнаженными плечами. Звучала музыка, вокруг танцевали, слышались голоса… Сам я был в черном с серебром… Видение исчезло. Но это явно было воспоминание из реального прошлого. Я знал это, я был в этом уверен. Проклятие! Я никак не мог восстановить картину во всей полноте. Что она в том зеленом бальном платье говорила тогда мне, одетому в черное и серебряное, ночью, полной музыки, танца и голосов?.. Я налил ей и себе еще пива и решил проверить себя. — Помнится, однажды ночью. Ты еще была в зеленом платье, а я, как всегда, в своих цветах… Все тогда казалось прекрасным, и музыка играла… Ее взгляд вдруг стал задумчивым, щеки порозовели. — Да, — промолвила «сестра». — То были дни… Так ты действительно ни с кем не встречался? — Слово чести, — произнес я торжественно, к чему бы это ни относилось. — Положение значительно ухудшилось, — сказала она. — Из Теней появляется столько ужасного, что и представить себе было невозможно. — И?.. — И у него по-прежнему множество проблем, — договорила Эвелин. — Неужели? — Ну конечно! И он, разумеется, захочет узнать, на чьей ты стороне. — Да на той же! — Ты хочешь сказать?.. — Во всяком случае, пока, — быстро добавил я. Может быть, слишком быстро, потому что глаза ее вдруг изумленно расширились. — Я ведь все еще не полностью представляю себе расстановку сил. Что бы это ни значило, пусть думает. — Ах вот как. Мы наконец покончили с бифштексами, остатки кинули псам. Потом мы пили кофе, и во мне вдруг проснулись братские чувства. Но я подавил их. — А как остальные? — спросил я. Это могло означать все, что угодно, но звучало вполне безобидно. На секунду у меня, правда, возникло опасение, что она спросит, кого конкретно я имею в виду. Но она ничего не спросила, а откинулась на спинку кресла и проговорила, глядя в потолок: — Как обычно. Ни от кого никаких известий. Ты, вероятно, поступил умнее всех. Мне, во всяком случае, это нравится. Но разве можно забыть?! Честь, славу?.. Я опустил глаза, так как не знал, что они должны в такой момент выражать. — Невозможно, — сказал я. — Забыть об этом невозможно. Последовало долгое и какое-то напряженное молчание. Потом она спросила: — Ты меня ненавидишь? — Конечно же, нет, — ответил я. — Как же я могу, памятуя обо всем, что ты для меня сделала? Это, казалось, ее успокоило. Она опять улыбнулась, показав очень белые зубы. — Спасибо тебе. Что бы ни случилось, ты всегда джентльмен. Я с улыбкой поклонился: — Ты мне льстишь. — Едва ли, — сказала она. — Памятуя обо всем, что ты для меня сделал. Тут я почувствовал себя неуютно. Гнев мой все еще пылал в груди. Интересно, подумал я, а она знает, против кого этот гнев должен быть направлен? Я чувствовал, что знает. И боролся с искушением спросить ее об этом напрямик. Искушение удалось подавить. — Ну хорошо. А что ты намерен делать теперь? — спросила она наконец. Я был к этому вопросу готов и тут же ответил: — Ты, конечно, мне не поверишь… — Конечно. Как мы можем? Я отметил это «мы». — Что ж. Пока что я намерен оставаться у тебя, где ты сможешь присматривать за мной непосредственно. — А потом? — Потом? Посмотрим. — Что ж, разумно, — кивнула она. — Весьма разумно. И ты к тому же поставишь меня в двоякое положение. Я сказал так только потому, что мне просто некуда было идти, а денег, заработанных шантажом, надолго не хватило бы. — Конечно, — продолжала Эвелин, — ты можешь оставаться у меня. Но должна тебя предупредить, — и она ткнула пальцем в какой-то предмет, висевший у нее на шее, который я принял было за кулон. — Это свисток для собак. Ультразвуковой. Вот Доннер и Блицен, а еще у них есть четыре брата, все приучены заботиться о надоедливых людях и на сигнал мой реагируют мгновенно. Так что не вздумай совать нос куда не следует. Перед моими псами не устоишь даже ты. Ведь именно благодаря этим собачкам в ирландских лесах перевелись волки. — Знаю, — сказал я. И действительно, я это знал. — Хорошо, — продолжала она. — Эрику будет приятно думать, что ты мой гость. И он, наверное, перестанет тебя преследовать. Ведь ты именно этого и хочешь, n'est-ce-pas?[2] — Oui,[3] — ответил я. Эрик! Я знал какого-то Эрика, и это имело значение. Когда-то давно. Но тот Эрик, которого я знал, все еще был где-то здесь, и вот это было действительно важно. Почему? Я его ненавидел, вот почему. Ненавидел так сильно, что готов был убить. Может быть, даже пытался. Но, кроме этого, нас с ним связывало что-то еще. Тем, что мы… родственники? Да, точно. Обоим нам не нравилось, что мы братья. Я вспомнил, наконец я вспомнил… Огромный, могучий Эрик, борода вся мокрая и кудрявая, а глаза — как у Эвелин! Меня потрясли эти проснувшиеся воспоминания, в висках застучала боль, от затылка к шее разлилась горячая волна. Но выражение моего лица оставалось неизменным. Я лишь позволил себе лишний раз затянуться сигаретой да отхлебнул еще глоток пива. Итак, Эвелин действительно оказалась моей сестрой! Только звали ее вовсе не Эвелин, как именно — не помню, но точно не Эвелин. Осторожнее, сказал я себе. Не надо вообще называть ее по имени, пока не вспомнишь. Ну а сам я? Кто я такой и что со мной происходит? И внезапно меня осенило: Эрик имеет какое-то отношение к той автокатастрофе! Я должен был в ней погибнуть, но выжил. Значит, это он все подстроил? А Эвелин работает с ним, это она платила «Гринвуду», чтобы меня держали в отключке. Конечно, лучше, чем смерть, хотя… И тут мне стало ясно, что, приехав к Эвелин, я, таким образом, умудрился угодить прямо в лапы Эрику. Я его пленник, он сделает со мной все, что захочет. Если я останусь тут, разумеется. Однако Эвелин сказала, что если я буду жить у нее, он оставит меня в покое. Я колебался. Доверять не следует никому, конечно, и стоит все время быть начеку. Может, лучше все-таки куда-нибудь уехать и подождать, пока полностью не восстановится память? Но меня не преследовало ощущение жуткого цейтнота. Я должен как можно скорее выяснить всю историю, и как только узнаю достаточно — действовать сразу же. Жажда деятельности прямо-таки переполняла меня. Если опасность — цена воспоминаний, а риск — плата за возможность их обретения, что ж, так тому и быть. Я остаюсь. — А еще я помню… — сказала Эвелин, и до меня дошло, что все это время она о чем-то рассказывала, а я ее не слушал. Может быть, она и не заметила этого, потому что целиком погрузилась в какие-то воспоминания. Я же не слушал ее потому, что то, о чем я непрестанно размышлял, было для меня гораздо важнее. — …помню, как однажды ты побил Джулиана в его любимой игре, а он запустил в тебя бокалом вина. Как он тогда ругался!.. Но ты все-таки выиграл приз. А он еще потом испугался, что слишком дал себе волю. Но ты только посмеялся, и потом вы с ним снова пили вино. Мне кажется, он тогда очень сожалел, что так разозлился: он ведь прекрасно умеет владеть собой. А в тот день страшно тебе завидовал и не смог скрыть своих чувств. Помнишь? По-моему, с того дня он и начал во всем тебе подражать. И все равно я его терпеть не могу, надеюсь, скоро он сойдет с дистанции. Думаю, он…