— Тебе забавно, а я могу потерять все, — оборвала подругу Аравис. — Что? Ах да, понятно… Душенька, у тебя есть план получше? — Нет, — призналась Аравис. — Придется рискнуть. Когда выходим? — Сегодня никаких «выходим»! — воскликнула Ласаралин. — Никаких, слышишь? Сегодня вечером во дворце пир! Ой, мне же еще волосы уложить нужно! Будет столько молодых людей… Отложим до завтра, ладно? Аравис вынуждена была согласиться — все равно ничего другого ей не оставалось. День тянулся невыносимо медленно; наконец Ласаралин отправилась во дворец, и Аравис вздохнула с облегчением: она жутко устала от глупого хихиканья подруги, от бесконечных разговоров о нарядах, от всех этих придворных сплетен — кто на ком женился, кто с кем обручился, кто кого соблазнил или, наоборот, бросил. Она с радостью легла спать; было так приятно провести ночь в кровати, на чистых простынях и мягких подушках. Утро началось с небольшой размолвки. Ласаралин снова попыталась переубедить подругу. «Нарния — ужасная страна», твердила она. Там круглый год зима, сплошной снег и лед, ни травинки, ни зеленого деревца, и живут там одни демоны и колдуны. Пусть Аравис не обижается, но у нее, наверное, помрачился рассудок, раз она собирается туда. — Да еще с мальчишкой-простолюдином! — прибавила Ласаралин. — Душенька, одумайся! Это просто неприлично. Аравис вдруг поняла, что глупость Ласаралин утомила ее сверх всякой меры и что даже путешествовать с Шастой куда приятнее, чем вести светскую жизнь в Ташбаане. — Ты забываешь, что я теперь — никто, — ответила она. — Мы с ним друг друга стоим. Вдобавок я дала слово. — И это говорит девушка, которая могла бы стать женой великого визиря! — От праведного возмущения на глаза Ласаралин навернулись слезы, — Нет, ты точно разум потеряла! Аравис решила, что с нее довольно, и пошла проведать лошадей. — На закате грум отведет вас к Усыпальням, — сказала она, поглаживая спину Хвин. — Больше никаких мешков. Вас снова оседлают и взнуздают. Разве что у Хвин в седельной сумке будет еда, а у тебя, Бри, — бурдюк с водой. Груму велено как следует напоить вас на дальнем берегу реки. — А потом на север, в Нарнию! — прошептал Бри. — Но что, если Шасты в Усыпальнях не будет? — Мы его подождем, — ответила Аравис, — Надеюсь, с вами хорошо обращаются? — Стойло просто замечательное, — сказал Бри. — А вот насчет овса… Если муж твоей болтливой подруги дает старшему конюху денег на лучший в городе овес, значит, конюх его обманывает. Ужинали все в той же зале с колоннами. Около двух часов спустя тронулись в путь. Аравис надела наряд служанки; лицо девушки скрывала вуаль. Между собой подруги уговорились: на все вопросы Ласаралин будет отвечать, что привела свою рабыню и хочет подарить ее одной из принцесс. От дома Ласаралин до дворца тисрока и вправду оказалось рукой подать. У парадных ворот, разумеется, стояли стражники, но их командир был хорошим знакомым Ласаралин: солдаты взяли на караул, и первая преграда осталась позади. В Зале Черного Мрамора толпились придворные, слуги и рабы; на девушек никто не обращал внимания. Из этой залы они попали в Колонную Залу, а оттуда — в Залу Изваяний, прошли колоннадой мимо окованных медью дверей Тронной Залы; двери были приоткрыты, и можно было разглядеть убранство залы, потрясавшее воображение своей роскошью. Наконец вышли во внутренний дворик, уступами спускавшийся к реке, пересекли его и вступили под своды Старого Дворца. В лабиринте извилистых коридоров заблудиться было проще простого, тем паче что они почти не освещались: лишь изредка попадались факелы, вставленные во вбитые в стену скобы. Ласаралин остановилась и задумалась. Коридор в этом месте раздваивался, и надо было выбирать куда идти — направо или налево. — Пошли, пошли! — поторопила Аравис. Она испуганно озиралась, словно ожидая, что вот-вот из-за угла покажется ее отец. — Очень любопытно… — проговорила Ласаралин. — Яне совсем точно помню, какой коридор нам нужен. По-моему, левый… Я почти уверена, что левый. А вдруг правый? Ой, как забавно! Они свернули налево и очутились в полутемном проходе, неровный пол которого скоро сменился ведущими вниз ступенями. — Все правильно, — сказала Ласаралин. — Эти ступеньки я помню. И вдруг впереди возник огонек! Мгновение спустя показались двое мужчин: они держали в руках высокие свечи, разгонявшие полумрак, — и пятились вверх по ступеням! А ведь пятятся лишь перед венценосными особами. Аравис почувствовала, как пальцы Ласаралин стиснули ее локоть — крепко-крепко, изо всех сил — похоже, Ласаралин перепугалась до полусмерти. Странно, что подруга так боится «милого тисрока», с которым, по ее словам, она на короткой ноге… Впрочем, додумать Аравис не успела: Ласаралин кинулась обратно и потащила Аравис за собой. — Вот! — выдохнула она, пошарив рукой по стене. — Тут дверь. Девушки нырнули в дверь, тихонько притворили ее за собой и стали ждать. Их окружала непроглядная тьма. Ласаралин тяжело дышала, вне себя от страха. — Охрани нас Таш! — прошептала она, — Что мы будем делать, если он зайдет сюда? Куда мы спрячемся? Под ногами был пушистый ковер. Девушки опустились на четвереньки и поползли на ощупь; неожиданно их руки наткнулись на что-то невысокое и мягкое. Кушетка! — Залезай за нее, — шепнула Ласаралин. — И зачем только я согласилась пойти с тобой?! Свободного места между кушеткой и стеной оказалось не так уж много: Ласаралин ухитрилась поместиться целиком, а вот Аравис повезло меньше — как она ни старалась, верхняя половина ее головы все равно оставалась на виду. Всякий, кто войдет в эту комнату с факелом и бросит взгляд на кушетку, неминуемо заметит Аравис. Правда, на ней вуаль… Но что это меняет? Аравис попыталась подвинуть подругу и устроиться понезаметнее, однако Ласаралин ни в какую не желала двигаться: страх заглушил в ней все прочие чувства, и судьба подруги в этот миг тар кину нисколько не волновала. Поняв, что ничего не добьется, Аравис перестала толкаться. Обе девушки дышали прерывисто, и собственное дыхание казалось им громовыми раскатами. — Обошлось? — еле слышно шепнула Аравис немного погодя. — Похоже, да, — так же тихо отозвалась Ласаралин. — Мое бедное сердечко… И тут раздался звук, который они более всего страшились услышать, — скрип открываемой двери. Комната осветилась. И Аравис, выглядывавшая из-за кушетки, смогла все как следует рассмотреть. Первыми в комнату, пятясь, вошли два раба (Аравис предположила, что они — глухонемые, потому-то их и взяли с собой) со свечами в руках — вошли и встали у кушетки, что было просто замечательно: один из них полуприкрыл девушку своей широкой спиной. За рабами появился толстый, обрюзгший старик в диковинном остроконечном колпаке; по этому колпаку Аравис сразу признала в старике тисрока. Любой из самоцветных камней на его одежде наверняка стоил гораздо больше, чем все оружие и наряды всех нарнианских вельмож, вместе взятых. А платье его, все в оборках, кисточках, воланах и рюшах, подходило скорее женщине; во всяком случае, нарнианцы были одеты куда проще — и, скажем так, мужественнее. За тисроком вошел высокий юноша в расшитом каменьями тюрбане с пером; на боку у него висел ятаган в ножнах из слоновой кости. Юноша явно злился: глаза его метали молнии, а лицо то и дело искажала кривая усмешка. Последним переступил порог маленький сгорбленный старичок, в котором Аравис с дрожью узнала нового великого визиря и своего суженого — таркаана Ахошту. Раб плотно притворил дверь за великим визирем. Тисрок со вздохом опустился на кушетку, юноша встал рядом с ним, Ахошта же повалился на колени и простерся перед повелителем. Глава 8 Рабадаш разгневанный — О отец мой, свет очей моих! — угрюмо произнес юноша («Врешь! — подумала Аравис, — Никакой он тебе не свет — вон как ты на него зыркаешь!») — В неизреченной мудрости своей обрек ты сына своего на посмешище и на погибель! Взойди я на рассвете на быстрейшую из галер наших, пустись я немедля в погоню за варварами, я бы наверняка их настиг! Но ты воспретил мне, отец! Сказал, что они, должно быть, ищут новое место для стоянки, — и так целый день был потерян! А теперь… теперь их уже не догнать! Эта лживая девка, эта… — И юноша разразился градом проклятий, воспроизводить которые на бумаге было бы не очень-то прилично. Вы, верно, уже догадались, что юноша этот был не кто иной, как принц Рабадаш, а «лживой девкой» и прочими неблагозвучными именами наделял он Сьюзен, королеву Нарнии. — Обуздай свой пыл, сын мой, — ответствовал тисрок, — Расставание с дорогими гостями всегда наносит нам сердечную рану, но разумный человек не станет бередить эту рану гневом. — Она должна быть моей! — вскричал принц, — Должна, отец! Я умру, если она не вернется! О, эта спесивая, жестокосердная, лживая дочь собаки! Я не могу спать, и самые изысканные яства не привлекают меня, и свет помутился в моих очах из-за ее красоты! Королева варваров должна стать моей! — Сказано мудрецом, — возгласил визирь, приподняв голову, — что, лишь отпив из источника рассудка, способны мы остудить пожар юношеской любови! Мгновенно ярость Рабадаша обратилась на великого визиря. — Пес смердящий! — воскликнул принц, принимаясь пинать Ахошту по обтянутому халатом седалищу. (Скажу по секрету — Аравис ничуть не было жалко своего суженого.) — Да как ты смеешь лезть ко мне со своими поучениями? Чтоб ты подавился своими мудрецами! Все это время тисрок хранил молчание, погруженный в раздумья. Наконец он соизволил заметить, что происходит, и невозмутимо молвил: — Сын мой, воздержись от столь неподобающего обращения с нашим достойнейшим и просвещеннейшим визирем. Ибо убеленным сединами, сколь бы ни были они нам отвратительны, всегда должно оказывать почтение — ведь бесценный самоцвет остается сам собой даже в навозной куче. Итак, воздержись от поспешных действий и открой нам свое сердце. — Сердце мое неизменно открыто для великого тисрока — да живет он вечно! — откликнулся Рабадаш. — Желаю же я, отец мой, дабы повелел ты нашему победоносному воинству вторгнуться в Нарнию и предать ее огню и мечу, а потом присоединить оный трижды проклятый край к твоим необозримым владениям! А их правителя, пресловутого короля Питера, надобно убить, заодно со всеми его родичами, и пощадить только королеву Сьюзен. Она должна стать моею женою — после того как я преподам ей хороший урок. — Да будет ведомо тебе, сын мой, — сказал тисрок, — что своими речами, сколь бы ни были они пламенны, не подвигнешь ты нас напасть на Нарнию. — Не будь великий тисрок — да живет он вечно! — моим отцом, — воскликнул Рабадаш, скрежеща зубами, — я бы назвал его трусом! — Не будь ты нашим сыном, о гневливейший из принцев, — ответствовал тисрок, — обрекли бы мы тебя немедля на долгую и мучительную смерть. («Какой ужас! — подумала Аравис, чувствуя, как кровь стынет у нее в жилах. — И как спокойно он это сказал!») — Но почему, отец мой, — спросил принц, уже куда почтительнее, — почему не можем мы вторгнуться в Нарнию без предлога? По мне, так напасть на них — все равно что казнить бездельника-раба или отправить на бойню старую больную лошадь. Страна эта вчетверо меньше самой малой из провинций нашей могучей державы. Тысячи копий вполне достанет, чтобы покорить ее в пять дней. Дай мне эту тысячу — и я уничтожу сей зловонный нарыв, мнящий себя пупом земли! — Несомненно, они заслуживают кары, — задумчиво проговорил тисрок. — Эти варвары похваляются своею свободой, но свобода их ненавистна богам, ибо скрываются за нею только лень и нежелание повиноваться законам, установленным благими небесами. — Тогда почему должны мы и далее терпеть эту свободу? — Да простит меня всемилостивейший принц, — вставил визирь Ахошта, — но осмелюсь я заметить, что вплоть до того лета, в коем ваш несравненный отец, попирающий сапогами своих врагов, взошел на калорменский престол, просторы Нарнии были покрыты снегом и льдом. К тому же правила этой страной весьма могущественная чародейка. — Вести твои устарели, о велеречивый и скудоумный визирь, — холодно ответил принц. — Чародейка мертва, лед и снег давно растаяли, и Нарния ныне плодородна и многообильна, как никогда прежде. — Неужели мудрейший из принцев сомневается, что перемену эту вызвали чудовищной силы заклинания, сотворенные теми злодеями и злодейками, кои нынче именуют себя правителями Нарнии? — Я держусь того мнения, — усмехнулся Рабадаш, — что переменой этой мы обязаны движению светил и прочим естественным причинам. — Оставим этот спор нашим придворным мудрецам, — вмешался тисрок. — Нам доподлинно известно одно: столь великая перемена, да еще погубившая чародейку, не могла произойти без помощи магии. А уж где, как не в Нарнии, твориться всякому чернокнижию и гнусной ворожбе — ведь населяют ее демоны в зверином обличье, говорящие на языке людей, и жуткие чудища, наполовину люди, наполовину звери. И многажды нам сообщали, что верховному королю этой богопротивной земли — да поразит его Таш-громовержец! — прислуживает наимерзейший и наизлобнейший демон, что является в обличье громадного льва. Вот почему не посылаем мы туда наше победоносное войско, вот почему будем мы и впредь избегать войны с Нарнией. — Сколь счастлив Калормен, — возгласил визирь, припадая к стопам тисрока, — что правит им государь, осененный милостью небес и равный богам в своей предусмотрительности! И все же, как рек наш несравненнейший тисрок — да живет он вечно! — отказываться от столь лакомого кусочка было бы верхом неразумия. Ибо сказано мудрецом… — Тут Ахошта бросил взгляд на принца Рабадаша и, заметив, как тот шевельнул ногой, счел за лучшее замолчать. — Наш просвещенный визирь, увы, прав, — согласился тисрок. — Каждую ночь мучают нас дурные сны, каждое утро солнечный свет бежит наших очей — и все потому, что Нарния остается непокоренной. — Отец мой, — проговорил Рабадаш, — если я докажу, что до Нарнии твоя длань может дотянуться и что ты всегда успеешь ее отдернуть, отвернись от нас удача, позволишь ли ты мне выступить в поход? — Докажи нам, Рабадаш, — отвечал тисрок, — и мы назовем тебя лучшим из сыновей! — Выслушай же меня, отец мой! В эту самую ночь, в тот самый миг, как даруешь ты мне свое соизволение, возьму я две сотни всадников и поскачу через пустыню. И все будут думать, что собрал я этот отряд втайне от тебя и вопреки твоей воле. Через две ночи окажемся мы в Арченланде, у стен Анварда — крепости короля Луна. Мы застанем их врасплох — ведь Арченланд в мире с Калорменом, — и Анвард падет, прежде чем успеют они взяться за оружие. Дальше направлю я свой путь по горному ущелью, что ведет в Нарнию, и двинусь напрямик к Кэйр-Паравелу. Верховного короля в замке не будет: когда я покидал Нарнию, он собирался идти с войском на север, чтобы сразиться с великанами. Значит, замковые врата будут распахнуты настежь, и никто не сможет мне помешать. Лестью и посулами, не проливая нарнианской крови без нужды, я захвачу замок и буду ждать, пока не войдет в гавань «Пенящий волны» и не сойдет на берег королева Сьюзен. А едва ступит она на твердую землю, схвачу я ее, посажу впереди себя на коня и помчусь обратно в Анвард! — Эта женщина будет не одна, сын мой, — возразил тисрок. — С нею король Эдмунд. И в битве любой из вас может расстаться с жизнью. — Их будет немного — тех, что сойдут с корабля, — сказал Рабадаш. — Я прикажу десяти своим воинам разоружить короля Эдмунда и связать его, и не стану убивать его, пускай даже мне невыносимо того хочется, чтобы не давать повод к войне между Нарнией и Калорменом. — А если «Пенящий волны» опередит тебя?