Событие сорок четвёртое Пётр Пожарский колдовал над бумагой. Помощников у него было двое. Два пацана по двенадцать лет. Если про хрусталь и фарфор Пётр знал всё, про сыр – кое-что, то про изготовление бумаги только то, что прочёл в одной из книг про попаданцев. Ни времени, ни процентов, одни общие фразы. «Спименты» длились уже третий месяц. Бумагу-то он получил. Только писать на ней «Пурецкая волость» было рановато. Теперь же, с появлением белой глины, ситуация кардинально менялась. Бумага стала гораздо белее и более гладкая на ощупь. До тех листов, которые можно было купить в любом книжном магазине в будущем, разумеется, его поделке было ещё очень далеко. Получившаяся бумага больше походила на не очень хороший ватман времён его молодости. Сейчас они испытывали новые пропорции, добавив в кашицу ещё больше глины и всыпав пригоршню очень мелко истолчённой скорлупы яиц. Посмотрим через несколько дней, что получится. Прервал княжича осторожный стук в дверь. – Кто там, заходи, – окликнул Пётр скребущегося просителя. – Разреши, князь-батюшка! – В лабораторию, организованную в пристройке к его терему, вломились пятеро мужиков. И сразу бухнулись на колени. – Не погуби, отец родной, не холости сынка моего Петьку, у него ведь один всего мальчонка, да и тот хворый! – Один из просителей обхватил сапоги Пожарского и не отпускал их. Пётр узнал просителей. Это были бортники. Мужика же, что сейчас обнимал его сапоги, звали, кажется, Сидор Косой. Ничего было не понятно. Холостить – это значит кастрировать. Только вот почему Сидор решил, что Пётр собирается кастрировать его взрослого сына, и где этот сын сейчас? Зато, служа в армии, бывший генерал выработал привычку: если ты чего-нибудь не знаешь, а начальство с тебя спрашивает, отвечай так, чтобы начальство ни за что не догадалось о твоём неведении. Сейчас ситуация была схожей. Ну, поехали. – Где сейчас сын твой? – спросил Пётр. – Где же ему быть? Дома валяется. Я ему, заразе, все кости пересчитал. Здоровенный дрын об него сломал. Ситуация ясней не стала. Даже, скажем так, наоборот. – И ты думаешь, этого достаточно, чтобы я дал команду его не холостить? – Ну, нормальный вопрос. – Христом Богом молю, князь-батюшка, я ему больше даже квасу пить не дам, не то что мёду, будет одну воду колодезную до самой моей смерти пить. Понимаю, что дрына мало. Фоме ухо отрезали. Давай я сам ему тоже ухо отрежу, только не холости! – Сидор опять бухнулся на колени и обхватил ноги Пожарского. «Все страньше и страньше», – решил Пётр и сделал ещё одну попытку. – А что Фома теперь? – Неплохой вопрос. – Фома поставил свечку в храме за то, что уха, а не естества лишился. Пить и жену бить навек зарёкся, – отпустил княжьи ноги и перекрестился Сидор Косой. – Вот видишь, значит, не зря ему ухо отрезали. Может, и твоему сынку поможет? – Пётр начал врубаться в ситуацию. Кто-то отрезал его именем какому-то Фоме ухо за то, что тот напился и избил жену. Радикально, конечно, но ведь подействовало. Так вся Нижегородская губерния скоро пить бросит. Вот чего не хватало Горбачёву! Положительных примеров. – Князь-батюшка! – опять свалился Сидор. – Мы ведь бортники, как нам медовуху-то не попробовать? Что ж людям продавать? А вдруг не получилась? «Ага, – улыбнулся бывший генерал, – профессиональное заболевание виноделов – алкоголизм». – Всем обществом тебя просим, князь-батюшка, не холости Петьку. Мы всем миром за ним присмотрим. Если он ещё раз хоть каплю в рот возьмёт, всем нам уши режь! – Мужики тоже бухнулись на колени. – Добрый я сегодня, радость у меня, – поднял их с колен княжич. – Замечательную переработку придумал. В честь этой радости прощаю я Петьку Косого. Только с одним условием. Ты, Сидор, будешь раз в два дня обновлять сыну синяк в течение двух седмиц и при этом говорить: «Не бей бабу, не пей мёду». Договорились? – Да я его месяц каждый день дубасить буду! – радостно заголосил бортник и снова бухнулся на колени. Еле выпроводил их Пётр. И пошёл искать Коровина, чтобы тот ему прояснил ситуацию. Событие сорок пятое Лукаш Донич, нижегородский ювелир, сидел за обеденным столом. По другую сторону стола сидела его жена Габриэла. Только на столе стояли не тарелки с едой. Там лежали две кучи денег. Не кучки, а именно кучи. Одна была из золота, вторая – из серебра. Золотая, понятно, была поменьше. Но, Пресвятая Богородица, это, скорее всего, было всё золото Нижегородской губернии. Княжич придумал ловкий ход для продажи «перьевых ручек». Они с Лукашем пришли вечером в гости к государеву дьяку Фёдору Фёдоровичу Пронину. Сначала хозяин угостил дорогих гостей китайским чаем с медовыми пряниками, а потом началось действо. – Хочу подарить тебе, Фёдор Фёдорович, несколько безделиц, что делают в Пурецкой волости. – И княжич поставил на освобождённый стол две большие корзины, прикрытые тряпицами белыми. – Али беда у тебя, княжич, кака случилась и просить чего пришёл? – не разгадал их намерения государев дьяк. – Нет, Фёдор Фёдорович, беда у тебя, и, наоборот, я пришёл тебе помочь. – Пётр Дмитриевич хитро улыбнулся. – Какая же это беда у меня, что я про неё и не знаю? – тоже улыбнулся, поддерживая игру, Пронин. – А беда у тебя такая, Фёдор Фёдорович, что попрятали купцы деньги в сундуки и боятся их оттуда доставать. Война ведь и разбой кругом. Только война на днях кончилась. Замирился государь с ляхами на четырнадцать с половиной лет. Пришлось, правда, Смоленск с прочими мелкими городками ляхам уступить. Но ничего. Это временно. Я вот подрасту, и Смоленск мне ляхи сами отдадут, да ещё половину Речи Посполитой, только чтобы я другую половину не трогал, – снова невесело улыбнулся князь, показывая, что шутит. А у Лукаша Донича от этих слов мороз по коже прошёл. Не шутит княжич. Так и будет. Пресвятая Богородица, как хорошо, что он, Лукаш, оказался среди друзей этого подростка, а не среди врагов. – Вот и надумал я провести встречу одну с твоей помощью, что и тебе на пользу будет, – продолжал меж тем Пожарский. – Что же за встречу ты затеял, Пётр Дмитриевич? – заинтересовался государев дьяк. – Хочу я, Фёдор Фёдорович, чтобы пригласил ты завтра, после обеда и отдыха, гостей торговых, которые побогаче, и дьяков с подьячими, какие с купцами дела ведут, – предложил Пётр. – И о чем ты с ними говорить хочешь? – понял Пронин. – Вот смотри, Фёдор Фёдорович, я тут диковин разных, сделанных моими людишками, принёс, хочу, чтобы купцы их увидели и заказ мне сделали. Я продам, пятину заплачу. Они продадут, заплатят. Так казна и наполнится у государя. И мне хорошо, и тебе почёт от царя-батюшки. С этими словами Пожарский вытащил на стол сначала два горшочка расписных с маслом сладким, потом последовали две пары валенок расписных, за которыми гонялся сейчас весь город. На этом первая корзинка опустела, и Пётр стал извлекать вещи из второй. Первыми на стол легли десять листов бумаги невиданной доселе ни дьяком, ни ювелиром белизны. Это было очередное чудо. Пётр взял аккуратно один листок и поднёс его поближе к свече. На бумаге появились прозрачные буквы, сложившиеся в два слова: «Пурецкая волость». Княжич убрал лист от огня, и буквы исчезли. – Не колдовство ли это, отрок? – нахмурился государев дьяк. – Вся бумага освящена настоятелем нашим, отцом Матвеем, вот о том грамотка. – Пётр достал исписанный ровным почерком ещё один лист бумаги. Внизу была печать с крестом. – Как же сделано сие? – Пронин недоверчиво поднёс исписанный лист к свече. Буквы проявились. – Если я расскажу этот секрет, то все станут так делать, а я лишусь прибыли. Между тем Пожарский продолжал доставать из второй корзины диковины. Теперь настала очередь тарелок сетчатых и чудесным образом расписанных. Тарелки казались такими хрупкими, что их страшно было брать в руки. Княжич взял такую тарелку, поднял невысоко над столом и уронил. Диковина упала на стол с лёгким звоном и не разбилась. – Они, конечно, бьются, но любая посуда ведь бьётся. И напоследок на стол легли две перьевые ручки и чернильница-непроливайка. – Это, Фёдор Фёдорович, – княжич взял одну ручку и снял с пера колпачок, – заменитель гусиного пера. Называется эта диковина перьевой ручкой. Писать ею гораздо удобней. – Пётр обмакнул перо в чернильницу и вывел на сверкающем белизной верхнем листе бумаги два слова: «Пурецкая волость». – Попробуй сам, Фёдор Фёдорович! – И княжич протянул Пронину одну из лучших ручек, сделанных ювелиром, с золотым пером и гранёным лалом в лапе орла на колпачке. Государев дьяк взял ручку дрожащими руками, затем обмакнул в странную чернильницу и пониже первой надписи вывел: «Нижегородская губерния». – Зачинять эти ручки не надо никогда. Иногда только промывать, лучше хлебным вином, – продолжал Пожарский. – Хитрая это придумка, Пётр Дмитриевич. – Дьяк осмотрел внимательно одну ручку, потом вторую. Эта была с серебряным пером и без каких-либо украшений. – Это всё образцы, Фёдор Фёдорович, и по окончании разговора с купцами и дьяками останутся они у вас – подарок мой на Рождество Христово. Чуть-чуть не успел только. – Боюсь я, Пётр Дмитриевич, прогневать Господа, приняв такие подарки. У государя чай таких диковин нет, – бережно положил золотую ручку на стол Пронин. – Государю я тоже готовлю подарки. Только нельзя, чтобы подарки мои раньше купцов в Москве оказались. Прознают в немецкой слободе, и лишусь я части прибыли. – Добро, княжич, соберу я завтра побольше купцов. И не только самых тороватых. Много соберу. А хватит ли у тебя на всех товара? – Дьяк представил, сколько казна с этой сделки поимеет пятины. – Надо не так ставить вопрос, Фёдор Фёдорович. А хватит ли у нижегородского купечества денег на все мои диковины? Не дешёвые это вещи. Представь, сколько сия ручка стоить может… – Пётр кивнул на ручку с гранёным лалом. – Да, вещица цены огромной, поди, и у англицкого короля такой нет. – Дьяк бережно поднял ручку и прочитал на деревянной палочке сбоку: «Пурецкая волость». – Ты, Фёдор Фёдорович, первый во всём мире владелец перьевой ручки, нету ещё их ни у кого. Назавтра был ужас. Купцы рвали друг другу бороды, пинались и орали так, что пришлось вызвать стрельцов с воеводой, чтобы навести порядок. Только под утро кончились торги на первой нижегородской бирже. Так назвал это побоище Пожарский. А к обеду к ювелиру стали заходить купцы и валить на стол пригоршни золота и серебра. И вот теперь сидел Лукаш Донич за столом, готовым прогнуться от веса драгоценных металлов, слушал, как жена мечтает уехать с такими богатствами в Прагу и открыть там маленькую ювелирную мастерскую на первом этаже и с небольшой квартиркой на втором. Глупая женщина. Кому нужна Прага, если есть Вершилово. – Собирайся, Габриэла, – сказал Лукаш. – Мы через неделю переезжаем в Вершилово, княжич для нас терем заканчивает.