Событие восьмое Воевода города Владимира Дмитрий Иванович Волховский проснулся ни свет ни заря, только петухи горло продрали, и он снова погрузился в сон, как тут на дворе поднялся шум, брехали собаки, и кричал на них псарь Федотка. Что ж за седмица-то такая выпала, пожаловался сам себе воевода и, став на колени перед образами, принялся молиться. Только прочитанная пару раз молитва «Отче наш» и один раз «Пресвятой Троице» шум за стенами терема не уняли. Пришлось, кряхтя, подниматься и выходить на крыльцо. Увиденное выбило дух из воеводы. Горе-то какое. Прибывший вчера поздно вечером сынок князя Дмитрия Михайловича Пожарского Петруша с ума сверзился. Ох, горе-горюшко родителю. Волховский князя Пожарского знал хорошо и ценил за преданность царю и радение отечеству. Сынка его Петю он тоже видел один раз, когда в 1614 году весной князь перевозил семейство из Нижнего Новгорода в Москву. Старший сын князя был тогда мал и соплив. Вчерась двое стрельцов забарабанили в ворота и на вопрос ключника, чего им спокойно не живётся, обсказали, что сопровождают княжича Петра Дмитриевича Пожарского в вотчину отцову по приказу самого царя и государя Михаила Фёдоровича. Волховский с семейством только повечеряли и уже ко сну собирались, но ради такого гостя снова накрыли стол и усадили за него князюшку. Молодой Пожарский вёл себя скованно и, отдав должное угощению, попросился почивать, но был с виду вполне здоров. А сейчас вьюнош вытворял чёрт знает что, свят, свят, свят. Петруша махал руками и ногами, прыгал, да ладно бы просто прыгал вверх или там в сторону – так нет, прыгал он, кувыркаясь через себя в воздухе почище любого скомороха. Потом княжич стал бить поклоны, да не просто так, а задевая затылком землю – так уже и скоморохи не умели. Что же теперь делать, как он сможет объяснить князю Пожарскому, почему, приехав здоровым к нему на двор вечером, утром ребёнок юродивым стал? Федотке, наконец, удалось унять собак. Во дворе наступила гнетущая тишина. Вся дворня, все боярские дети и боевые холопы стояли во дворе и дивились на то, что вытворяет малец. Сошлёт царь в Берёзов, решил для себя воевода и, троекратно перекрестясь, двинулся, распихивая дворню, к княжичу. – По здорову ли, Петруша? – На внятный ответ Волховский не надеялся: известно, что юродивые плетут невесть что. – Спасибо, Дмитрий Иванович, по здорову. Это я тренировку провожу. – Юноша широко улыбнулся. Ответ был сказан внятно, но полной ясности в ситуацию не внёс. – Что же это за тренировка такая, где надо бесом скакать? – поинтересовался воевода. – Это, Дмитрий Иванович, казачьи ухватки, – выдал уже апробированную версию бывший генерал. – Вот как. И что же это за ухватки такие? – Воеводе полегчало, так как отвечал молодой Пожарский вполне разумно, а значит, ссылка в Берёзов откладывалась. – А хотите спор, Дмитрий Иванович? Выставите против меня двух поединщиков на учебных саблях, и если они меня побьют, то я отдаю вам своих коней и пятьдесят рублей, а если я с помощью своих ухваток их побью, то вы мне – десять хороших самострелов и провизии до Нижнего Новгорода на два десятка стрельцов, что меня сопровождают. Сказано всё было по-русски, только смысл сказанного дошёл до воеводы не сразу. Нет, зря он радовался, всё-таки не здрав рассудком княжич, и Берёзова на старости лет не избежать. – Может, поснедаем и лекаря кликнем, – сделал последнюю попытку Волховский. – Дмитрий Иванович, я совершенно здоров, и пока слуги на стол собирают, поединок закончится… – Пётр опять дружелюбно улыбнулся, как старший младшему. И вот эта улыбка разозлила воеводу. Ну, погоди, бесёнок, сейчас получишь, может, тогда хоть успокоишься. Ишь, казачьи у него ухватки. Да ещё видел вчера Волховский, на каких жеребцах прискакал Пожарский. Два ляшских великана дистриэ, оба вороные, рублей по тридцать каждый. – Митрий, – тихо прошипел Волховский стоящему рядом сотнику городского ополчения, – кликни Ерёму Свиблова и пана Заброжского. Пусть возьмут учебные сабли. И круг для поединка расчисти. Поединщики вышли в круг минут через десять. Ерёма Свиблов был высокий и жилистый боевой холоп Волховского. От правого виска до скулы у него был шрам от сабельного удара и совершенно седая голова, как и усы, и борода, хотя на вид поединщику было не больше тридцати. Янек Заброжский был лях, самый что ни на есть настоящий, бритый под ноль, в дорогом светло-зелёном жупане, а на голове – шапочка «рогатывка» с оторочкой из соболя, разрезанной надо лбом. Длинные висячие усы, явно крашеные хной. Колоритнейшая личность для Владимира. Видя удивление Петра, Волховский снизошёл до объяснения: – Прибился к нам, какая-то пря у него вышла с самим Ходкевичем, вот теперь скрывается от своих подале, рубака на саблях наипервейший. Не передумал ли, Петруша? – Чтобы русские да ляхов злякались? Не бывать тому! – выдал, удивляясь себе, отставной генерал и принял из рук Митрия учебную саблю. Дворня оживлённо переговаривалась, предвкушая забаву. Учебные поединки на дворе воеводы проводились регулярно, и все к ним привыкли. Тут же было совсем другое дело: против двух лучших бойцов, в том числе и заносчивого ляха, выходил совсем мальчишка, да ещё и сын известного князя Пожарского, спасителя Москвы от ляхов. Все ждали зрелища. Пётр надел нательную рубаху и закатал рукава. Фехтовать он толком не умел, тем более как природный шляхтич: не тому учили. Так он и не собирался. Противники шагнули к нему одновременно, Ерема – на полшага впереди. Пётр шагнул влево, стараясь уйти от двух ударов одновременно, затем, когда соперники чуть изменили направление, разгадав его уловку, он обозначил ложный удар, наоборот, сделал два быстрых шага влево и выстроил их всё-таки в одну линию. Пора было заканчивать поединок. Он подставил под удар Свиблова саблю, и когда тот наотмашь рубанул по ней, чуть провалившись вперёд, Пётр подскочил под его левую руку и врезал кулаком в пах бедняге. Кувырок вправо, в ноги ляху, и удар концом сапога в левую голень противника. Так, теперь подняться и встретить удар саблей. Поляк был хорош, он пропустил удар в голень, но устоял на ногах и успел прикрыться от удара саблей по правой руке. Ответный выпад Пётр пропустил: ну не фехтовальщик он, да и поляк был очень хорош. Сабля вылетела из рук учителя первых десантников, и лях уже вздымал руки, предвкушая победу. Пётр сократил дистанцию, схватил поляка за левую руку, выбил из того дух ударом коленом в солнечное сплетение и, уже падающему, добавил кулаком по лопатке. Когда лях, пропахав носом землю, остановился, бывший генерал вывернул ему руку назад и взял милицейским приёмом кисть на излом. Янек завизжал, как недорезанная свинья, прокричал все положенные ругательства по-польски про псов и затих, так как малейшее движение грозило сломанной кистью. Всё. Поединок окончен. Прошло всего полторы минуты. Ни тебе звона сабель, ни красивых па. Не танцы чай. Суровая правда спецназа, никакой красоты, голая эффективность. – Сдаёшься, пан? – поинтересовался княжич у поверженного противника и, выслушав утвердительное бульканье, отпустил руку. За обедом всё семейство Волховских сидело смирно и о поединке не вспоминало. Княжич позавтракал, выбрал десяток арбалетов, сказал, что ужасно рад возобновить знакомство и, забрав подводу с продуктами, убыл со своими стрельцами, наотрез отказавшись передохнуть после дальней дороги денёк-другой. Воевода был ужасно доволен всем, что произошло. Во-первых, он теперь сможет отписать князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому грамотку, что достойный сынок у того подрастает и что отправил он того в целости и сохранности в родительскую вотчину, снабдив провизией на дальнюю дорогу. Во-вторых, он сможет отправить грамотку и царю-батюшке, что всемерно помог Петру Пожарскому и оружием, и провизией, и даже провожатого дал до Нижнего Новгорода. В-третьих, он избавился, наконец, от заносчивого ляха. Тот по предложению княжича согласился поехать в княжескую вотчину учить отроков и прочих охочих людей владению саблей, а сам будет учиться у княжича новому боевому стилю – «ухваткам». Лях и Волховскому обещал выучить его холопов сабельной рубке, но рубился больше с бабами на сеновале да с кабатчиками. Лях с возу – городу Владимиру легче. Событие девятое Стрельцы, пока княжич гостил у воеводы, поспрошали на торгу купцов о дальнейшей дороге на Нижний. Путь был длиной в двести пятьдесят верст, и на этом пути в двух местах, где-то на полдороге, чуть не доезжая Вязников, орудовала шайка атамана Сокола, а за Гороховцом, возле озера Пырское, – русско-татарская шайка Медведя. В целом же дорога и без этих двух больших шаек была неспокойная: после Вязников орудовали и мелкие разбойничьи ватажки, так как время неспокойное – Смута. До самих же Вязников дорога была вполне безопасна: казаки атамана Сокола конкурентов повыбили с той стороны, а воевода – со стороны Владимира. Было до тех Вязников больше ста вёрст. Пётр ехал на вороном жеребце в центре немалого каравана. Сначала – десяток стрельцов, за ними – все их одиннадцать возов, потом – княжич с ляхом и его слугой Мареком, в хвосте колонны – снова десяток стрельцов. Чуть ли не на четверть версты растянулись. Княжич ехал и размышлял. Было два основных вопроса. Тех самых. Кто виноват и что делать? Первый делился на целую кучу подвопросов. Кто на него покушался? Тут понятно, кто-то из стрельцов. Только вот кто именно? Зачем? Тоже понятно, подкупил боярин Колтовский, других врагов у Петра просто не было. Что делать? Либо выявить и убить, либо выявить и перекупить. Второй вариант гораздо лучше: будет свидетель на суде, если таковой случится. Как выявить? Хороший вопрос. Будем посмотреть. Будут ли повторные попытки отравить или убить иным способом? Хороший вопрос. Будем подождать. Ну и поостеречься надо. Пить и есть нужно будет только вместе со стрельцами и из общей посуды, желательно чуть позже остальных. Что можно ещё предпринять? Нужно попробовать всё-таки перекупить убийцу. Объявить на привале, что отравитель, если он с глазу на глаз признается, то получит в два раза больше, чем обещал Колтовский. Теперь вторая группа вопросов из серии «Кто виноват?». Какого лешего он вечно ввязывается в поединки? Ответ вроде бы тоже на поверхности: юношеские гормоны Петра. Что делать? Следить за языком. Сто вёрст до Вязников. Получается, что на них могут напасть на третий день. Могут, возможно, и не напасть. Два десятка стрельцов. Не войско, конечно, но ведь тогда разбойников должно быть не меньше тридцати-сорока. А чего мы хотим: чтобы напали или чтобы не напали? Очень хочется пожить ещё в новом молодом теле. Но. Нужно для всех его планов где-то брать деньги. Лучшего варианта, чем экспроприация экспроприаторов, не придумать. Банда атамана Сокола, по слухам, бесчинствует на этой дороге больше трёх лет, должна быть у атамана неплохая заначка. Как нападают разбойники на обозы? По кинофильмам, подрубают большое дерево и валят перед первой телегой. Затем обстреливают из кустов и остатки охраны уже берут штурмом. Вывод. В первых двух телегах должны быть вооружённые до зубов стрельцы, и их не должно быть видно, чтобы не подставиться под выстрелы. Вопрос легко решаемый: нужно завалить стрельцов корзинами и какими-нибудь мешками, набитыми сеном или травой. По пять стрельцов на телегу, каждому в руки – по заряженному мушкету, рядом положить ещё один заряженный мушкет и взведённый арбалет. От леса до дороги в месте засады будет не больше десятка метров, но если быть готовыми, то сделать эти три выстрела в набегающих казачков должны успеть. Ещё десяток стрельцов, лях и сам Пётр едут, чуть отстав от обоза, и при первых выстрелах на полной скорости спешат авангарду на помощь. Что ж, план неплох. Вечером на привале Пётр Дмитриевич собрал всех в круг и план этот озвучил. – Есть возражения? – закончил свой блестящий план вопросом княжич, уверенный, что услышит одобрительный гул голосов. Куда там. Возражений было хоть пруд пруди. Самым же частым возражением было, что так воевать невместно: они, мол, царёво войско, а не тати, чтобы из засады нападать. Нужно принять честный бой и взять татей в бердыши. Бред. Полный бред. – Вы что, юродивые все? – попытался пробиться к разуму этих «рыцарей» бывший генерал. – Они ведь разбойники, убийцы, у них руки даже не по локти в крови, а по самые плечи, они три года грабят купцов, разоряют деревни и городки, они даже на церкви и монастыри нападают. Это не люди. Это специально из ада прислали чертей в людском обличье, чтобы род человеческий извести. Для них даже кол слишком лёгкое наказание. Проняло. Не всех и не сразу. Но через час план будущего сражения был намечен, однако с одним исправлением. На передней телеге будет не пять стрельцов, а три стрельца, пан Янек и Пётр. Они – лучшие бойцы: и стреляют лучше, и на саблях первейшие. На том и порешили. На следующий день на привале все сделали по несколько выстрелов из мушкетов, выявляя самых проворных и самых метких. Отдача у этой ручной пушки была огромная, и княжич себе чуть ключицу не сломал. Оказывается, приклад надо не в плечо упирать, а зажимать под мышкой. Но приноровился быстро. Не хватало только мушки и целика. В будущем это нужно обязательно исправить. С самого утра третьего дня были настороже, ждали засады. Пётр ехал на первой телеге, прикрытый двумя корзинами. В борту телеги был сделан небольшой заруб топором для лучшей фиксации ствола мушкета. Рядом лежал второй заряженный мушкет, так, чтобы его было удобно подтянуть правой рукой. Утром их засадный десяток немного потренировался, чтобы быстрее сменить разряженный мушкет на второй. Под левой рукой лежал взведённый арбалет, короткая стрела была воткнута в борт возка под правой рукой. Они должны были успеть сделать по три выстрела каждый. Пётр слегка мандражировал. Именно не генерал-лейтенант воздушно-десантных войск, сотни раз бывавший в засадах, в том числе и в таких, на живца, а Пётр Пожарский, тринадцатилетний пацан с незнакомым оружием в руках и первой настоящей схваткой не на жизнь, а на смерть. Началось, когда и ждать-то уже перестали. Всё как и намечалось. Треск падающего дерева, и из леса вылетают разбойники. Человек десять на лошадях, а следом – целая орава пеших. – Целься в конных! – проорал Пётр и поднёс тлеющий трут к полке. Бабах. Залп был нестройный, у кого-то мушкет выстрелил чуть раньше, у кого-то – чуть позже, но грохоту и дыму было предостаточно. Княжич подтянул второй мушкет, проверил порох на полке и снова поднёс трут. Бабах. Этот залп даже залпом назвать было нельзя. Так, стреляли беглым огнём с двух передних телег. Генерал нашарил рукой арбалет, выдернул правой рукой стрелку из борта телеги и положил трясущимися руками её на ложе. Сквозь дым ни черта не было видно, кто-то орал, кто-то выл, ржали перепуганные кони. Полный Армагеддон. Наконец, дым чуть снесло ветром, и Пётр увидел набегающих казаков. Время было, он выбрал самого нарядного и, прицелившись, выпустил в того стрелу. Попал. Всё, отбросить арбалет и спрыгнуть с телеги. Дым уже полностью снесло ветром. Конных казаков выбили всех, лошади бегут в сторону леса, одна бьётся в судорогах, достав копытом незадачливого станичника. До ближайшего пешего противника – метра три. Кувырок под занесённую в замахе руку и удар левым кулаком в промежность. Рывок в сторону, удар саблей по голени второму, кувырок вперёд. Подняться. Всё, все противники позади, развернуться и оглядеться. Удар по шее ближайшему. Наши верховые в лихой сабельной атаке метрах в пятидесяти – дело нескольких секунд. Прямо впереди Янек рубится с тремя. Подбежать и рубануть от души по спине в зелёном кафтане; один тать стал поворачиваться, почуяв угрозу сзади, но не успел. – Сдавайтесь, сучьи дети, всех положим! – заорал во всё горло Пожарский. И ведь подействовало. Казаки поняли, что попали в западню, и стали бросать сабли. На ногах их к тому времени осталось семь человек. Событие десятое Иван Пырьев огляделся. Всюду валялись раненые и убитые разбойники. Отдельной группой, зажатые в кольце гарцующих всадников, толпились небольшой кучкой пленные. – Борода, дай своим команду, чтобы пленным руки связали за спиной, – услышал стрелец команду Петра Пожарского. Этот отрок, которого так неудачно попытался отравить Иван, был сущий бес. Он был везде, бегал по полю, осматривал убитых, добивал тяжелораненых, оказывал помощь двум своим раненым. Митюха Хромцов из десятка Бороды был ранен в руку, княжич сам стянул с него кафтан, разорвал рукав на рубахе, оторвал его и туго перетянул руку повыше сабельной раны, затем усадил стрельца на телегу и укрыл попоной. Второй раненый был из этого же десятка. Ефимию Куцеватому отрубило левое ухо, но не полностью, половинка осталось. Княжич отвёл его к телеге, промыл рану приготовленным с утра хлебным вином и замотал также запасливо приготовленной тряпицей. И снова бегом бросился к лесу, прихватив с собой двоих стрельцов и пяток возчиков, чтобы ловить разбежавшихся казацких лошадей. А потом Иван поучаствовал в допросе пленных, организованном Пожарским. Стрельцы по его приказу принесли двоих раненых казаков к телеге и привязали руки к колёсам. Княжич подошёл к одному и спокойно, почти шёпотом поинтересовался: