– Не важно, что я думаю. Важно, что он ранен. – Напротив, очень важно, что ты думаешь. Каждый раз, когда тебе в голову приходит подобная идея, все идет наперекосяк. – Это не так. – Тогда позволь напомнить, как ты настояла на том, чтобы остановиться и вылечить солдата во время марша на Донн. Это было лишним. Тщательное наказание со стороны начальства, а затем и королевы, гарантировало, что она никогда не забудет эту ошибку. – Или, может быть, тот раз, когда ты хотела спасти бездомную собаку, попавшую под перекрестный огонь? Теперь Уна была несправедлива. Рен почувствовала, как краснеет. – Сейчас все по-другому. – А вот и нет, – отрезала Уна. – Во всяком случае, ты болезненно предсказуема. Ты слишком легко отвлекаешься на чувства и весьма опрометчива. Мне нужно, чтобы ты была рядом, Рен, а королева уволит тебя за еще одно преступление. Его страдания – небольшая цена, которую нужно заплатить, особенно если он приложил руку к поимке Байерса. Он червяк, недостойный твоей жалости. Успокойся. Но Рен не могла. Она не станет этого делать. – Она не посмеет. Кто заменит меня? Уна выглядела так, словно хотела что-то сказать, но сдержалась. – У нее больше нет такого целителя, как я. Сколько жизней спас разработанный мной антибиотик? Сколько операций я помогла провести на поле битвы? – Талант нетрудно найти. Все достижения медицины в мире не смогут вечно спасать тебя от нетерпения королевы. – Зато спасет тот факт, что я лучший целитель в Гвардии. Рен говорила себе это каждый день, но прямо сейчас она не была уверена, верит ли сама этим словам. Изабель – или как ее незаконнорожденная племянница должна говорить? «Ее величество»? – до боли ясно дала понять, что еще одна ошибка приведет Рен обратно в Орден Девы. Она выросла в аббатстве, но оно не стало для нее домом. Там Рен была лишь изгнанницей: забытой, нежеланной, бесполезной. Она никогда больше не хотела себя так чувствовать. Медицина и магия помогли ей сбежать, но возвращение означало бы, что она действительно такая никчемная, какой ее считает королева. Поэтому она не могла позволить себе оплошать. Даже если их отношение к пленнику было жестоким. Даже если оно было неправильным. – Лейтенант Сазерленд, – произнесла Уна. Такой дешевый трюк – ссылаться на звание в такое время. – Как твой командир, я несу за тебя ответственность. Твои ошибки – моя вина. – О, давай обойдемся без этих речей. – Довольно. – Праведность звенела в голосе Уны, как металл, а каждый слог был острым, как лезвие. – Пока сюда не прибудут остальные, я не дам мальчишке ни малейшей возможности сбежать. Я знаю, что ты считаешь меня жестокой, но он – наша единственная зацепка, чтобы найти Байерса. Рен понимала это, но ее желудок все равно скручивало от чувства вины. – Я собираюсь еще раз прочесать местность, так что не делай ничего безрассудного, пока меня не будет, – сказала Уна. Слово «безрассудного» ударило Рен, как камешек в лоб. Она слышала его достаточно за эти годы, чтобы знать его истинное значение. Эмоциональная. Слабая. – Да, майор, – кисло пробормотала Рен. Бросив последний хмурый взгляд на мальчика, Уна направилась к темному безмолвному лесу. Ее черные волосы развевались, как веревка палача, а хрупкие ветки хрустели под сапогами, как ломающиеся пальцы. Посмотрев ей вслед, Рен вздохнула с раздраженной тоской. Хотя военная жизнь предлагала свободу от монастыря, клятва Рен Королевской Гвардии сама по себе мало что значила. Уна же всегда указывала ей цель. Несмотря на резкий характер, она заботилась о своей стране и своих подчиненных – о том, чтобы защитить их любой ценой. Следовать за ней – кредо, которое выбрала Рен, а не которое ей навязали. «Мне нужно, чтобы ты была рядом». И Рен будет рядом, даже если не всегда сможет переварить то, что повлечет за собой фраза «любой ценой». Она проклинала сочувствие, которое текло в крови, так же как и исцеляющая магия. Если бы только она могла избавиться от него, свести к чему-то излечимому, вроде болезни. Тогда все наверняка поняли бы, что ее место в Гвардии. Рен рухнула на пожелтевшую подстилку из сосновых иголок и застонала от головной боли, расцветшей в висках от напряжения, и влажного холода земли, просачивающегося под юбки. Деревья над головой блестели нежной корочкой льда. Теперь, когда они остались одни, она украдкой взглянула на мальчика. Его веснушчатое лицо было бескровным, таким же болезненно-бледным, как и обнаженная кость, – и благородным, но неубедительно стойким. Даже на расстоянии дрожь плеч выдавала в нем того, кем он был, – испуганным ребенком, сдерживающим слезы. «Будь невозмутимой, – резко напомнила себе Рен. – Будь сильной». Она не дрогнет. Не перед весрианским шпионом. Они находились так близко к весрианской границе… Вполне логично предположить, что именно они похитили солдат, пусть доказательств пока и не было. Хотя ни одна из сторон официально не нарушила перемирия, Рен знала, что это только вопрос времени. Она выросла рядом с войной, чувствовала, как она надвигается, словно буря на горизонте. И как только она начнется… Данийцы жили по основным принципам Триединой Богини, Тройственному Закону: что бы с вами ни сделали, пусть это будет возвращено в троекратном размере. Рен повидала достаточно за военную службу, чтобы знать, что произойдет дальше. Города будут гореть в огне. Множество людей погибнут. Кровь будет платой за кровь, пока она не прольется вся, до последней капли. На этот раз ни одна из стран этого не переживет. Сдавленный всхлип вырвал ее из мыслей и сжал предательское сердце. Она обязана была перестать обращать на это внимание, но из-за магии сопереживала мальчику и чувствовала пульсацию в его искалеченной руке. Это причиняло сильную боль. Так было всегда. «Все так неправильно», – подумала она. Если она позволит мальчику страдать, пока они не приведут его к королеве, чтобы он ответил за свои преступления, насколько она будет лучше весрианцев? Рюкзак Уны лежал рядом на припорошенной снегом траве, его передний карман был соблазнительно открыт. «Лучше попросить прощения, чем разрешения», – решила она. Прежде чем передумать, она взяла ключ. В ее руках он казался оружием, отражающим солнечный свет, как нечто острое и смертоносное. Когда она приблизилась к мальчику, он посмотрел на нее с такой яростью, что у нее скрутило живот. Это был дикий и злобный взгляд – такой она видела только на передовой. Ненависть. – Не подходи ко мне, – прорычал он. Его акцент заставил ее остановиться. Не весрианский. Он был ей совершенно не знаком. Хотя она никогда особо не прислушивалась, как говорят весрианцы. Их язык был далеким воспоминанием, его ритмы смутным эхом отдавались в кошмарах. Стряхнув наваждение, она сказала: – Я не причиню тебя вреда. Я целительница. Он прижался к дереву. – Я тебе не верю. – Ладно. – Рен нетерпеливо вздохнула, поставив медицинскую сумку на землю. Она поискала в ней обезболивающее. – Как тебя зовут? – Что бы ты ни собиралась сделать, давай. – Его голос надломился. – Я не боюсь смерти. – Конечно нет. – Рен достала пузырек с маковой настойкой из сумки. – Но, возможно, тебе понадобится обезболивающее. Вправление руки может показаться хуже смерти, по крайней мере на минуту. – Со мной все будет нормально. Он все еще думал, что она причинит ему вред. – Как хочешь. – В его пристальном взгляде Рен увидела Уну, жесткую и недоверчивую. Это наполнило ее нежностью. – Послушай. Не важно, виновен ты или нет, в любом случае неправильно оставлять тебя в таком состоянии. Так что будем делать? В тишине она отмечала время звуком его напряженного неглубокого дыхания. Наконец мальчик зажмурился и отвернулся: – Ладно. Сделай это. Наконец-то хоть капля доверия. Она ухватилась за нее. Рен сняла наручники с поврежденного запястья и крепко схватила его. Когда она призвала магию, вторая сеть вен, фола, засверкала серебром. Сияние было похоже на лунный свет. – Готов? Мальчик кивнул. Он выглядел суровым и опустошенным в холодном мерцающем свете. Рен ободряюще сжала его запястье – единственное средство, которое она могла предложить. Затем ее магия потекла в него, он всхлипнул от перестройки костей, быстрого деления клеток. Исцеление заняло несколько минут, под конец мальчик тяжело дышал и стал липким от пота. Он провел пальцами по неповрежденной коже и линии предплечья с благоговейно отвисшей челюстью, как будто Рен совершила чудо. Она просияла от удовлетворения. Ее исцеление было далеко не чудом – всего лишь биологическим феноменом. В любом случае она не была уверена, что когда-нибудь привыкнет к благодарности пациентов, к их широко раскрытым глазам. – Спасибо. – Пожалуйста. – В голове крутилась тысяча вопросов, но его доверие было хрупкой вещью, как позвоночник кролика. Оно легко сломается при нажатии. – Уверена, что ты не воин. Мальчик фыркнул: – Что ты знаешь? – Думаю, ничего. Через мгновение он заговорил едва слышно: – Ты не поймешь. Там, откуда я родом, это единственный вариант. Семья больше не может меня защищать. – Я понимаю. – Рен грустно улыбнулась, несмотря на усталость. Война сделала их всех сиротами. Внезапно неуверенность начала покалывать кожу. Она не должна говорить с ним таким образом. Не имела права. Не важно, каким жалким он выглядел, баюкая руку, как сломанную куклу, он связан с исчезновением ее товарищей.