– Уф. Ты такой лжец. – Я устал, что люди умирают из-за меня, – сказал Хэл в потолок. – Я устал. – Прости, – прошептала она. – Мне так жаль. Он повернулся, так что они оказались почти нос к носу в полумраке. – Ты сбиваешь с толку. – Как и ты. – Я не могу понять, чего ты от меня хочешь. – В его голосе едва заметно слышалась боль, но в глазах все еще читалось обвинение. – Если я буду держаться на расстоянии, ты уколешь меня. Если я буду уязвим, ты сожжешь меня. Я подпустил тебя, потому что ты первый человек за многие годы, который не боится меня – который, казалось, заботится обо мне больше, чем о моей магии. Рен поморщилась. – И вот чего мне стоило это доверие. И все же после всего, что ты сделала, я не мог оставить тебя умирать. Как я могу быть таким жалким? – Ты не жалкий, – мягко произнесла она. – Однажды ты сказал мне, что милосердие – самая сложная вещь. – От ее слов лицо Хэла смягчилось. – Я не знаю, смогу ли когда-нибудь показать тебе, как мне жаль. Я пойму, если ты никогда больше не сможешь мне доверять. Но я клянусь, на этом все. Я больше не хочу причинять тебе боль. Я не хочу возвращать свою должность, если ценой за нее будешь ты. – Почему для тебя это так важно? Возможно, это ничего не исправит, но она попытается объяснить. – На самом деле меня не волнует армия. Но она оказалась для меня спасением. Я говорила, что в аббатстве я не чувствовала себя на своем месте, но это… нечто большее. Быть там… значило, что я позволила королеве победить. Что я признала свою бесполезность. Свою бессмысленность. Словно я была не ее племянницей, а мусором. Я знала, что она никогда не полюбит меня, но могла заставить ее хотя бы признать. Поэтому я старалась сделать все, чтобы больше никогда не быть бесполезной. Рен сжала кулак, рассеянно наблюдая за мерцанием магии. – Целительство – единственное, в чем я хороша. Единственное, что делает меня полезной. Я должна была стать лучшей, иначе меня отправили бы обратно. – Это неправда, – возразил Хэл. – Ты стоишь больше, чем ты можешь сделать. – Возможно, – пробормотала она. – Тем не менее именно это рвение помогло мне пройти обучение и вступить в армию. А потом я встретила Уну. Она все еще помнила, как впервые увидела ее. Они встретились взглядами через поле. Уна перебросила волосы через плечо и посмотрела на нее с явным презрением. Рен ничего не могла с этим сделать. Она предположила, что это была любовь с первого взгляда. – Первые недели обучения были адом. Слухи быстро разлетаются, поэтому все знали, кто я. Большинство просто не общались со мной, но несколько новобранцев ужасно относились ко мне. – Она понимала причины. Ее тетя ничего ни для кого не сделала с тех пор, как взошла на трон, и Рен стала легкой отдушиной для разочарования, которое ее сверстники унаследовали от родителей. – Однажды Уна узнала об этом. У нее всегда было чувство черно-белой справедливости и никакого терпения к ерунде. Я никогда не забуду выражение лица той девушки, когда Уна направила на нее меч. Рен все еще дрожала, когда вспоминала саблю Уны, вынутую из ножен. Зашкаливающий пульс ее мучителя, когда лезвие задрожало в дюйме от ее горла. Праведный гнев, вспыхнувший в золотистых глазах Уны, когда она сказала: «Если ты хочешь настоящей драки, я с радостью соглашусь». Конечно, Уна отмахнулась от ее благодарностей. Тогда она владела своей уверенностью, как клинком, болезненно осознавая отсутствие магии. Но она всегда была предана делу, защищая тех, кто был слабее. Таких, как Рен. – С тех пор мы стали лучшими подругами. – Она закрыла глаза. Быть с Уной – все, в чем она когда-либо нуждалась, ее присутствие было подобно теплому и золотому свету. – Она стала моим новым смыслом. Я бы сделала для нее все что угодно, пошла бы за ней куда угодно, потому что любила ее. Я верила в нее. И я думала, что по-настоящему нуждалась в ней до недавнего времени, когда… Она взглянула на него и покраснела. Что именно изменилось? Дело было не только в Хэле – не в том, что он, теплый, лежал здесь рядом с ней. Но теперь, вспоминая прошлое, Рен перестала понимать, почему она всегда думала, что так отчаянно нуждается в Уне. Она так привыкла к тому, что Уна спасает ее от самой себя, что поверила, будто ей это нужно. Но разве ее чувства в самом деле делали ее слабой? Мог ли кто-то любить ее из-за них, а не вопреки им? – До недавнего времени, – закончила Рен. – Вот почему должность больше не так важна для меня. Она наблюдала за тем, как Хэл переваривал ее слова, тщательно обдумывая каждое, как будто оно было хрупким. Затем, как только расставил все по местам, он сказал: – Я понял. Это было похоже на отпущение грехов. – На днях ты сказал, что больше не веришь в военное дело, – тихо произнесла она. – Что ты имел в виду? Когда он продолжил неподвижно лежать рядом, Рен подумала, что он может снова полностью погрузиться в себя. Притвориться спящим или сделать вид, что не понимает по-данийски. – Весрианская армия всего лишь пристанище для тех, кто скрывает свои истинные намерения за маской патриотизма. Они превратили благую идею в нечто уродливое и поощряли самых жестоких из нас. Я не всегда хотел быть солдатом. Но когда моя магия пробудилась, я был… – Он замолчал, пытаясь подобрать слова. – В тот первый раз это был несчастный случай. Мне сложно описать свои чувства, когда это произошло. Наступает момент, когда связь устанавливается и никто не может отвести взгляд. Холодно, а потом все заполняет страх – не мой. Это ужасно. – Кто?.. – Она захотела забрать слова обратно, но было слишком поздно. – Друг. – В его голосе сквозила горечь. Не было подходящих слов для подобного ужаса. Рен так четко могла представить эту картину. Хэл, еще невинный ребенок. Замешательство, переходящее в ужас. Видел ли это кто-нибудь? Помог ли ему кто-нибудь? – Я был опустошен. Но отец так мной гордился… – Что? – Я был первым магом за два поколения Кавендишей. Он сказал, что я не должен стыдиться содеянного. Что это благословение Бога. Что мне суждено восстановить утраченную честь нашей семьи. Именно тогда я понял, что у меня есть долг перед миром. Если я добьюсь высоких результатов в военном деле, то смогу вернуть титул своей семьи и ее положение в магистериуме – и убивать только тех, кто этого заслуживает. Я был полон решимости быть полезным, что, думаю, часть меня оказалась похоронена вместе с первой жертвой. И то, что осталось, превратилось в Жнеца Весрии. – Начальство сразу же заметило меня. Я упорно трудился. Я не заводил друзей. Я был целеустремленным. Именно тем чудовищем, которым вы меня считали, подпитываемым повышениями, похвалами, обещаниями политической власти. – Он ненадолго замолчал, а затем продолжил: – Но жертвы преследовали меня. Я должен был посмотреть им в глаза, чтобы убить. Я не могу забыть ни одного из них. Она поежилась, несмотря на тепло одеяла. – Со временем я не мог избавиться от растущего подозрения, что эта война была неправильной. Что я был неправ. Они говорили, что мы защищаем наш образ жизни. Они говорили, что мы спасаем вас от самих себя. – Стыд омрачил его лицо. – Ты видела меня в самый темный момент. Но потом я понял, что все, за что я боролся, было ложью, даже если мое начальство верило в это. Если война действительно была ради защиты Весрии, то зачем они приказывали убивать целителей и гражданских? Некоторым вашим солдатам едва исполнилось двенадцать. Что они могли нам сделать? Рен протянула к нему руку. В этот раз он не отпрянул. Хэл смотрел куда-то далеко за ее спину, его глаза были черными, как глубокая вода. – Эта война никого не защищала. Она была резней. – Мы все следовали приказам. Наше начальство говорило о вас то же самое. – Голос Рен прозвучал неправильно, слабо. – Что еще нам оставалось делать? Мы были слишком юны, чтобы что-то понимать. Мы все видели, что случалось с дезертирами. – Не оправдывай меня. – Он прерывисто вздохнул. – Моя жизнь была чередой сожалений. Но перед смертью, перед принятием наказания за все, что сделал, я возмещу Дану ущерб. Я положу конец этой войне. И я превращу Весрию в такое место, где дети вырастут счастливыми гражданами, а не солдатами. Единственный способ сделать это – стать верховным магистром. А для этого – раскрыть это дело. – Хэл… Она не знала, что сказать. Рассказ не оправдывал его, но Рен так четко смогла увидеть обстоятельства, которые сформировали его: одиночество, отчаяние, травма. Как и она, Хэл верил, что магия была единственной вещью, которую он мог предложить. Ее сострадание пугало. Он все еще был военным преступником. Людей, которых он убил, никогда не вернуть. Но это было так несправедливо. Их страны заставили солдат притупить эмоции, сражаться, прежде чем они начинали понимать происходящее. Война требовала жертв, на которые они не были готовы пойти, цену чему не могли понять. Таких людей, как Хэл, не должно было существовать. И Дану, и Весрия создали чудовищ, когда опустились до призыва в армию детей. Она никогда не забудет три месяца боевого задания, бесконечные часы, проведенные над телами, слишком маленькими для выданной униформы, в палатках, настолько переполненных, что ее тошнило от приторного запаха гниения. Она никогда не забудет, как помогала копать могилы до тех пор, пока на ладонях не появились мозоли, а лопата не затупилась. Она никогда не забудет ночей, проведенных прижавшись к Уне, так близко, что не оставалось места для снов. – Почему ты плачешь? – прохрипел он. Она оплакивала Хэла Кавендиша. Себя. Сломленных людей, которыми они были, и детей, которыми они должны были быть. Погибших товарищей. Всех людей, которые закончат как они – или умрут, – если их страны вступят в очередную войну из-за преступлений Лоури. Она выдавила: – Богиня знает, что ты не сделаешь это в одиночку. Хэл молчал. Он выглядел так, словно мог в любой момент сломаться. – Дай мне еще один шанс помочь тебе. – Она вытерла слезы с щек. – Пожалуйста. Я не успокоюсь, пока не увижу Лоури за решеткой, а тебя – на должности верховного магистра. Мы можем вместе остановить эту войну. Ее слова что-то высвободили в них обоих. Он потянулся к ней, словно хотел смахнуть слезу, но опустил руку, перед тем как дотронулся. Рен никогда не чувствовала такого разочарования. Она никогда так сильно не хотела, чтобы кто-нибудь прикоснулся к ней. – Ты можешь, – сказала она более низким и томным голосом, чем намеревалась. Его глаза потемнели, удивление превратилось в голод. Рен пыталась не поддаваться панике. Пыталась отмахнуться от бурлящего внутри жара, как от естественной гормональной реакции: прилив окситоцина от их разговора, ничего больше. Но было уже слишком поздно строить теории об этом влечении. Хэл осторожно, медленно приподнялся на одном локте. Пружины матраса застонали под весом, и его жар окатил ее, как прилив. Когда он наклонился ближе, кончики его волос защекотали ей лицо. Его губы почти касались ее губ, его дыхание было сладким, как бренди и чай с медом. Расстояние между ними было вопросом времени. Было бы так легко обнять его и притянуть к себе. Но это никогда не будет так просто. Он весрианец, а она данийка. Даже если они установят мир между своими странами, они пойдут разными дорогами. Это будет слишком больно. В последнее время она потеряла слишком много дорогих ей людей. Она отвернулась от него. – Уже поздно. – Ты права. – Хэл снова сел рядом с ней. Разочарование и облегчение смешались в его голосе. Чары рассеялись. Ее чувства вернулись. Она будто бы вынырнула на поверхность из воды – болезненно, но необходимо. Зрение затуманилось, и, когда она осмелилась снова взглянуть на него, он уже чутко спал. Его грудь поднималась и опускалась, уверяя, что он переживет эту ночь. Пока она наблюдала за его умиротворенным выражением лица, узел тоски в животе снова затянулся. На этот раз это была тоска по дому. Отчаяние. Ничто и никогда не будет по-прежнему. Как она могла вернуться в свою жизнь, будто все осталось как есть, когда ее восприятие мира изменилось, когда она сама изменилась? Но она может поволноваться о своих чувствах завтра. Глубокое душевное изнеможение утащило ее в царство снов. 23