– Боже правый, Оливия. Это и вправду хуже. – Кто бы спорил. И сдается, это происходит со мной после еды. Господь свидетель, Изабель, отныне я намерена проверять, надела ли я мой дурацкий какашковый подгузник. Даже моя внучка выросла из них – много лет назад! Изабель смеялась до слез. Отсмеявшись, она поведала Оливии, как она вечно смущается, покупая эти подгузники, когда ее вместе с другими стариками привозят в магазин на мини-фургоне (машины у нее не было); каждый раз она старается улизнуть и совершить эту покупку так, чтобы никто не видел. – Черт, да я куплю тебе все что хочешь. Поеду в «Уолмарт» в шесть утра, к открытию. – Оливия, – выдохнула Изабель, – как я рада, что познакомилась с тобой, ужасно рада. * * * Вернувшись к себе в квартиру, Оливия не стала писать мемуары; она просто сидела в кресле, глядя на птиц в кормушке за окном, и думала, что она уже не несчастна. * * * Так прошел год. На Рождество Оливия познакомилась с Эми Гудроу и ее мужем, азиатом, о чем Оливия была уже осведомлена благодаря фотографиям, и при встрече Эми удивила ее: выражение лица у девочки было одновременно доброжелательным и отсутствующим. Такое сочетание поставило Оливию в тупик, но после отъезда Эми с мужем – они прилетали на три дня – она сказала Изабель, что у нее очень милая дочка. – О-о, она прелесть, – ответила Изабель, и Оливия подумала, сколь беззаветно любит Изабель свою девочку. Семья Оливии на Рождество осталась в Нью-Йорке. – У них столько маленьких детей, которым нужна елка и прочие глупости, – объяснила Оливия подруге. – А как же иначе, – сказала Изабель. * * * Снова неспешно наступила весна. Однажды вечером Оливия обнаружила, что Берни Грин ужинает не один, но с гостями. Она заметила это еще с порога столовой. За столиком Берни сидела пара лет за пятьдесят, и вдруг Оливия сообразила: да это же девочка Ларкинов! И Оливия подошла к их столу. – Здравствуйте, вы – дочка Ларкинов? Женщина взглянула на нее, стянула потуже полы темно-красного кардигана и ответила немного пугливо: – Да. – Так я и думала, – сказала Оливия. – Вы похожи на свою мать. Я Оливия Киттеридж. Мы с вашей матушкой вместе работали в школе, она была у нас психологом. – Ну а я Сузанна, – ответила женщина, – а это мой муж. Мужчина любезно кивнул. Оливия нашла Сузанну красоткой, но от женщины веяло неизбывной грустью, словно грусть была у нее в крови. – Вы знаете, однажды, это было давным-давно, – Оливия уселась на свободный стул за столиком, – ваша мама назвала меня пиздой. Ладонь Сузанны Ларкин потянулась к горлу, она посмотрела на мужа, потом на Берни. Берни явно разбирал смех. – Я это заслужила, – продолжила Оливия. – Я пришла ее навестить после смерти моего первого мужа, и пришла только потому, что думала: ее проблемы потяжелее моих, и она сразу смекнула, почему я явилась, и это было так неожиданно и необычно, что запомнилось на всю жизнь. Но помилуйте, надо же было ей употребить именно это слово. Выражение лица Сузанны Ларкин вдруг сделалось сочувственным. – Я прошу прощения за нее. Оливия отмахнулась, мол, тут и прощать-то нечего. – Она скончалась на этой неделе, – добавила Сузанна. – Боже, – сказала Оливия. И после паузы: – Что ж, мне жаль. Особенно вас. Сузанна легонько коснулась руки Оливии: – Не о чем жалеть. – Она наклонилась к Оливии: – Совершенно. * * * В основном Оливия и Изабель разговаривали о своих мужьях и немножко о своем детстве; Оливия с самого начала оповестила Изабель о том, что ее отец покончил с собой на кухне у них дома, когда ей было тридцать лет, и на лице Изабель отразилось искреннее сочувствие. Для Оливии это было очень важно. Выскажись Изабель осуждающе, Оливия еще подумала бы, стоит ли с ней дружить. Внуков они упоминали крайне редко, и однажды Оливия спросила Изабель, почему она больше ничего не рассказывает о своем внуке, том парне, что трудится в Калифорнии по компьютерной части. Изабель подперла рукой подбородок, размышляя. – Ну, разговоры о внуках часто бывают скучны другим людям, и потом… – Изабель вздохнула и окинула взглядом гостиную Оливии – они ходили друг к другу в гости по очереди, – и потом, я не очень хорошо его знаю, если честно. Дело в том, Оливия, что да, Эми хорошо ко мне относится, но живет она в Айове, и порой я думаю, что когда дети уезжают так далеко, то на самом деле они хотят убежать от чего-то, и в данном случае, подозреваю, от меня. В определенном смысле лишь в тот момент Оливия осознала целиком и полностью, почему Кристофер живет в Нью-Йорке. – Наверное, ты права, – медленно проговорила она, и боль пронзила ее от макушки до пяток. Затем она вспомнила Эми. Вот откуда у девочки этот налет отчужденности: Эми любит мать, но она с ней не близка. То, что происходило в детстве, остается с людьми навсегда. – Я люблю внука, – говорила Изабель. – Да, люблю, но он не часть моей жизни, должна я признать. Оливия качнула ногой вверх-вниз. Помолчав, она рассказала Изабель о том, как она написала два письма, одно маленькому Генри, другое его старшему брату, который внезапно повел себя с Оливией очень мило, и оба мальчика ей ответили. А затем позвонил Кристофер: «Мама, нужно, чтобы ты написала и девочкам тоже». Это задело Оливию, она написала девочкам и не получила ни строчки в ответ. Изабель выслушала ее и развела руками: – Даже не знаю, что и сказать. – Вот и я не знаю, – завершила тему Оливия. * * * Однажды Изабель не пришла на ужин. Оливия отправилась к ней и громко постучала в дверь; Изабель открыла – хотя и очень не скоро, – и, как только Оливия вошла, Изабель показала ей свою руку, всю в синяках. – Ох, Оливия… Я упала. Оказалось, что, забираясь под душ, Изабель упала, и сперва ей казалось, что она не сумеет подняться, но все же она встала, и теперь ей страшно. Слезы блестели под ее очками. – Я боюсь, что меня отправят за мост. Оливия прекрасно понимала, о чем она. * * * В тот день они обменялись запасными ключами от своих квартир, и было решено, что каждое утро и каждый вечер они будут наведываться в квартиры друг дружки, проверять, все ли в порядке, и тихонько удаляться. К удивлению Оливии, в первый же вечер она ощутила себя в такой безопасности, когда услышала, как Изабель отпирает дверь в восемь часов и затем входит в ее квартиру. Оливия помахала ей, Изабель помахала в ответ и ушла. С тех пор у них так и повелось: Оливия в восемь утра проверяла, все ли хорошо с Изабель, а та в восемь вечера являлась с проверкой к Оливии. Они почти не разговаривали, ограничиваясь приветственными жестами, и обе таким положением дел были весьма довольны. * * * В очередной раз поутру Оливия открыла дверь в квартиру Изабель – немножко раньше обычного, поскольку проснулась ни свет ни заря – и уже собралась гаркнуть: «Это всего лишь я!» – как услышала голос Изабель и попятилась к двери, решив, что Изабель не одна.