– Посмотри на нее – и узнаешь, – отрезала Оливия. Эшли уже вышла из дома и теперь забиралась на заднее сиденье автомобиля Оливии. – Вели водителю «скорой», если тот, конечно, появится, прижать меня к обочине. Распахнув заднюю дверцу, Оливия взглянула на Эшли и поняла: началось. Девчонка сейчас родит. – Снимай трусы, – приказала Оливия. Эшли честно попыталась, но ее корчило от боли; тогда Оливия дрожащими руками порылась в своей сумке и вынула портновские ножницы, которые всегда носила с собой. – Ляг на спину. Согнувшись пополам, она сунула голову в машину, но, побоявшись проткнуть девушке живот огромными ножницами, ринулась к противоположной дверце, и с этой стороны ей удалось довольно ловко разрезать трусы. Вернувшись к первой дверце, она стянула их с Эшли. – Лежи, не двигайся, – грозно предостерегла Оливия. Ну да, школьные учительницы бывшими не бывают. Девушка раздвинула колени, и Оливия остолбенела. Ее потрясла… pudendum, вспомнила она латинский термин. Никогда прежде она не видела молодой… pudendum. Ничего себе, сколько волос! И она была раскрыта – широко! Кровь пополам с какой-то склизкой дрянью вытекала из нее, с ума сойти! Эшли хрипло, прерывисто дышала. – Ладно, ладно, сохраняем спокойствие. – Оливия понятия не имела, что ей теперь делать. – Спокойно! – заорала она. И раздвинула колени Эшли пошире. Спустя несколько минут – хотя кто их считал, эти минуты, – Эшли издала оглушительный гортанный звук, не то стон, не то вой. И из нее что-то вывалилось. Оливия подумала, что девушка вовсе не ребенка родила, но какой-то комок, похожий на глину. А затем она разглядела лицо, глазки, ручки… – Боже правый, – выпучила глаза Оливия. – Ты стала мамой. Она даже не почувствовала, как мужская рука легла ей на плечо. – Хорошо, а теперь дайте-ка посмотреть, что у нас тут. Он был из «скорой», Оливия не слышала, как они подъехали. Но когда обернулась и увидела лицо этого человека, такое сосредоточенное, невозмутимое, она была готова расцеловать его. Марлин стояла на лужайке перед домом, слезы ручьем текли по щекам. – Оливия, – всхлипнула Марлин, – ну ты даешь! * * * Оливия поднялась и отправилась бродить по дому. Но разве это дом? Скорее уж нора, в которой обитает мышь, – таким она ощущала свое жилье с некоторых пор. Посидела недолго на маленькой кухне, опять встала, миновала комнату, откуда видно все, как они с Генри именовали свою спальню, с кушеткой под окном, кое-как застеленной сиреневым одеялом, – здесь спала Оливия со дня смерти мужа, – и вернулась в гостиную, где на обоях по обе стороны от камина виднелись потеки – следы, оставленные прошлогодними снегопадами. Она опустилась в глубокое кресло у окна и принялась качать ногой. Вечера становились бесконечными, а ведь некогда Оливия любила долгие вечера. Над заливом сверкало солнце, опускаясь все ниже. Дорожка солнечного света тянулась по дощатому полу до ковра. Досада и растерянность только усиливались, и Оливия начинала злиться. Она подбрасывала ногу все выше и выше, а когда стемнело, произнесла вслух: – С этим надо разобраться раз и навсегда. И набрала номер Джека Кеннисона. Месяцем ранее она лежала рядом с этим мужчиной, либо ей это приснилось. Значит, так, если к телефону подойдет Берта Бэбкок – или любая другая женщина, – Оливия просто положит трубку. Джек ответил на втором гудке. – Алло? – будто нехотя отозвался он. – Мне звонит Оливия Киттеридж? – Откуда ты знаешь? – ужаснулась Оливия, вдруг вообразив, что он может видеть ее, сидящую в своей гостиной. – А у меня есть такая штучка, «определитель номера» называется, поэтому я всегда знаю, кто мне звонит. И штучка утверждает… погоди-ка, дай еще разок взгляну… точно, звонок от Генри Киттериджа. И поскольку мы знаем, что это не может быть Генри, я предположил, что звонишь ты. Привет, Оливия. Как поживаешь? Я очень рад, что ты позвонила. Я уж думал, мы больше никогда не поговорим друг с другом. Мне тебя не хватало, Оливия. – Два дня назад у меня случились роды. – Сдвинувшись на край кресла, Оливия смотрела на почерневший залив. Секундная пауза, и Джек переспросил: – Что у тебя случилось? Роды? Она поведала ему все как было, слегка откинувшись в кресле и перекладывая трубку из одной ладони в другую. Джек хохотал как сумасшедший. – Восхитительная история, Оливия! Господи, ты приняла роды. Это же замечательно! – Ну, когда я позвонила сыну, он не нашел это таким уж замечательным. Голос у него был… даже не знаю какой. Он явно предпочел бы поговорить о своих делах. Ей казалось, она слышит, как Джек обдумывает ее слова. – Ох, Оливия, – сказал он наконец, – твой мальчик, увы, – великое разочарование. – Так и есть. – Приезжай ко мне, – сказал Джек. – Садись в машину и приезжай в гости. – Сейчас? На улице уже темно. – Если ты не ездишь в темноте, я сам за тобой приеду. – Я пока езжу в темноте. До скорого свидания, – закончила она разговор. В ванной она сняла новую куртку с веревки, пятно высохло. * * * Джек встретил ее в рубашке с коротким рукавом. Кожа у него на руках заметно обвисла, тонкая рубашка обтягивала огромный живот, но и у Оливии живот не маленький, и она это знала. По крайней мере, зад был прикрыт. Зеленые глаза Джека поблескивали, когда он с поклоном впустил ее в дом. – Здравствуй, Оливия. И она пожалела, что приехала. – Можно я повешу твою куртку? – спросил он. – Ни за что, – ответила она и пояснила: – Это часть моего наряда. Джек оглядел ее куртку: – Очень мило. – Я вчера ее сшила, – сообщила Оливия. – Сшила? Сама? – Ну да. – Что ж, я потрясен. Давай присядем. – И Джек повел ее в гостиную, за окнами была тьма кромешная. Кивком головы он указал Оливии на кресло и сел напротив. – Ты нервничаешь, – сказал он. Не успела Оливия ответить, мол, с какой такой чертовой стати ей нервничать, как он добавил: – Я тоже. – И, помолчав, продолжил: – Но мы люди взрослые, и мы с этим справимся. – Надеюсь. – Оливия подумала, что Джек мог бы и подольше расхваливать ее куртку. Оглядевшись, она была разочарована тем, что увидела: резная деревянная утка, лампа с рюшами, присобаченными к подставке, – вся эта ерунда здесь и раньше была? Вероятно, а она и не заметила, и как ей только это удалось? – Дочь возмущена моим поведением, – сказал Джек. – Я говорил тебе, что она лесбиянка. – Да, говорил. А я сказала тебе… – Помню, Оливия. Ты сказала, что это свинство с моей стороны цепляться к ней из-за ее ориентации. Потом я долго размышлял и пришел к выводу, что ты права. И позвонил ей несколько дней назад и попытался – в моей простецкой манере – донести до нее, что я знаю, какой я урод. Она не поверила. По-моему, она думает, что папаша просто страдает от одиночества после смерти ее матери, вот и решил помириться с дочкой. – Вздохнув, Джек провел рукой по своей редеющей шевелюре; выглядел он усталым. – Она права? – спросила Оливия. – Хороший вопрос. Я думал об этом. Ответа не нашел. Может, и права. Но правда и в том, что твои слова заставили меня задуматься. – Джек медленно покачал головой, глядя вниз, на свои носки; проследив за его взглядом, Оливия обнаружила, что на одном из носков дырка, а из нее торчит палец. Ему стоило бы постричь ногти на ногах. – Черт, как некрасиво, – сказал Джек и накрыл палец другой ступней, а потом убрал ее. – Так к чему я клоню – дети. Твой сын. Моя дочь. Мы им не нравимся, Оливия. Оливия обмозговала эту сентенцию. – Да, – согласилась она. – Не похоже, чтобы я нравилась Кристоферу. Почему, интересно знать? Подперев голову рукой, Джек пристально смотрел на нее. – Ты была никудышной матерью? Что толку гадать, Оливия? Может, он просто таким уродился. Оливия опустила голову, сцепила руки в замок. – Погоди-ка, – встрепенулся Джек. – У него только что родился еще один ребенок, верно?