И восстанут мертвые Глэд, с любовью Глава 1. Поющий полицейский Покончив с дневными трудами, Садился он у очага И за кружкой домашнего пива Пел старые песни, что знал[1]. В канун Рождества 1940 года инспектор Скотленд-Ярда Литтлджон вышел из хорошо освещенного ночного поезда «Лондон – Манчестер» в кромешную черноту затемненного вокзала в Стокпорте. Пассажиры и билетные контролеры старались украдкой прошмыгнуть из вагонов на перрон и обратно, чтобы не выпустить наружу ни единого лучика света, надежно закупоренного в железнодорожном составе. Неясные фигуры на вокзале брели ощупью в потемках словно тени из преисподней. Горы ящиков и почтовых мешков, бесчисленные грузовые тележки, скамейки, корзины, лампы, баки, щетки и всякая всячина, которая обычно загромождает подобные места, стремились, казалось, будто живые существа, превратить продвижение по платформе в нескончаемую безумную скачку с препятствиями. Детектив с трудом выбрался из-за груды посылок, которым суждено было прибыть по назначению значительно позднее Рождества, опустил на землю чемодан и принялся ждать появления какого-нибудь железнодорожного служащего, чтобы спросить у него, куда идти. Наконец в тоненькой полоске света, падавшей из дверей багажного вагона, возник силуэт мужчины в фуражке. – Эй, носильщик, где здесь поезд на Уотерфолд? – окликнул его Литтлджон. – Я из «Армии спасения», но, думаю, смогу вам помочь, – раздался из темноты вежливый ответ. В следующее мгновение инспектора крепко взяли под локоть и повели к черневшему во мраке составу, стоявшему с погашенными огнями на соседнем пути. – Вот ваш поезд. Я только что приехал на нем. Он отправляется через полчаса, – сказал инспектору провожатый, попрощался и растворился в ночи. Литтлджон кое-как забрался в вагон, нащупал в потемках сетку для багажа, легонько подергал ее, проверяя на прочность, и закинул чемодан наверх. Затем плюхнулся на жесткое сиденье, раскурил погасшую трубку и принялся терпеливо ждать, что будет дальше. Одна только жена могла уговорить Литтлджона совершить подобное путешествие в канун Рождества. Однажды поздним ноябрьским вечером он пришел домой и обнаружил, что все окна их квартиры в Хэмпстеде выбиты взрывом, а крышу дома снесло начисто. Самое ужасное, что его жена Летти оказалась среди пострадавших, ее доставили в местную больницу. К счастью, при немецком «налете устрашения» она получила лишь неглубокие раны и легкую контузию, но детектив, заваленный по горло служебными делами, не мог чувствовать себя спокойно, пока не отправит ее в безопасное место. Ему стоило немалых трудов убедить жену погостить у старой школьной подруги, чей дом стоял высоко в Пеннинских горах, отделяющих Ланкашир от Йоркшира. Там Летти ожидали не только тихие ночи без бомбардировок, но и чистый воздух вересковых пустошей, целительный эликсир для расстроенных нервов. Вот почему Литтлджон отправился под Рождество в Хаттеруорт, то ли деревню, то ли городок, где поселилась его жена. Десятидневный отпуск, что так долго откладывался, наконец наступил, и инспектор радовался, словно мальчишка на каникулах, пока не очутился в гнетущей чернильной темноте Стокпорта. Локомотив дернулся, вагон тряхнуло, и это вывело Литтлджона из задумчивости. Луч света из проезжавшего мимо товарного состава на мгновение осветил купе, и инспектор понял, что не один. Напротив в углу съежилась еще одна темная фигура. Пассажир, наверное, спал. Литтлджон не имел привычки навязывать людям свое общество или заговаривать с незнакомцами, но одиночество и ощущение потерянности заставили его обратиться к попутчику: – Этот поезд идет до Уотерфолда? Ответа не последовало. Спит, подумал Литтлджон, и тотчас интуиция подсказала ему, что это не так. Сам не зная почему, он чувствовал, что в темноте глаза незнакомца открыты. – Ну и черт с тобой, старый грубиян, – проворчал себе под нос детектив. В странной атмосфере погруженного во тьму купе его собственный голос звучал глухо и зловеще. Литтлджон ощущал себя отрезанным от остального мира. Вокруг него в городе множество людей радовалось наступлению Рождества, насколько это было возможно при подобных обстоятельствах. Семьи собирались тесным кругом в своих освещенных комнатах, отгороженные друг от друга беспросветной чернотой ночи. По какой-то причудливой ассоциации Литтлджон вдруг вспомнил, как он еще мальчишкой читал стихи на рождественском вечере. Отдельные строки показались ему вполне подходящими к случаю. Хотя с того дня прошло немало лет, он радостно просиял. О одиночество! Где то очарованье, Что покоряло стольких мудрецов, тебя познавших? Лучше дни влачить в страданьях и тревогах, Чем царить в ужасном этом месте[2]. Горькая ирония этих слов подстегнула фантазию Литтлджона. Он тихонько рассмеялся и внезапно почувствовал облегчение. А как там дальше? Здесь, вдали от людей, одному Суждено мне окончить свой путь; Сладкой музыки речи людской мне вовеки не слышать. Молчу. Меня собственный голос страшит. – Вы что-то сказали? – раздался из угла слабый старческий голос. Литтлджон вздрогнул: неужели так увлекся, что начал декламировать вслух? – Если вы что-то говорили, вам придется повторить погромче. Я немного глуховат, – прошамкал попутчик, нещадно искажая слова и глотая целые слоги. – Я лишь спросил, идет ли этот поезд до Уотерфолда. – Что? Говорите громче. Литтлджон повторил свой вопрос, перейдя на фортиссимо. – Ну да, он идет прямиком до Уотерфолда. Я еду дальше, так что подскажу вам, где сойти. Да-да, я скажу, где вам сойти. Старик повторял дважды каждую фразу, будто гордился своей дикцией и получал удовольствие от того, что цитировал себя снова и снова. Поезд рывком дернулся вперед. Вагоны качало, трясло и подбрасывало. Состав замедлял ход у семафоров и останавливался на каждой станции, которым, казалось, не было конца. Судя по тому, как натужно пыхтел и скрежетал локомотив, рельсы тянулись на подъем. – А что, эти поезда не освещают? – громко поинтересовался Литтлджон. – Вам необязательно кричать, мистер. Теперь, когда поезд тронулся, я вас отлично слышу. Странно, правда? Когда поднимается шум, я слышу, что мне говорят. Литтлджон согласился, что это действительно странно. – Эти поезда не освещают, поскольку забыли, что в Уотерфолде и подобных местах существует железная дорога. Судя по освещению в пригородных электричках под Олдемом, местное начальство больше заботится о своей безопасности, чем о таких вещах. В вагонах тьма кромешная. Туда и войти-то невозможно, не то что читать или разглядеть лицо соседа. Откуда вы, мистер? – Из Лондона. – А-а. Крепко вам досталось: одна бомбежка за другой, верно? Хотя нам тут тоже пришлось несладко. Налет был ночью дней десять назад. Два фугаса! Они упали на пустошь в миле или двух от города, однако тряхнуло нас основательно, скажу я вам. – Последнюю фразу старик повторил несколько раз с нескрываемым удовольствием. Вскоре попутчик замкнулся – то ли уснул, то ли задумался о последних событиях, – и инспектор оказался предоставлен самому себе. «В Стокпорте ты пересядешь на поезд до Уотерфолда, – писала миссис Литтлджон. – А из Уотерфолда до Хаттеруорта доберешься автобусом. Они ходят редко, раз в час, и, надеюсь, твой поезд прибудет вовремя, потому что в запасе у тебя будет только десять минут. Автобус проезжает семь миль, дорога ведет прямо в горы». Поезд остановился и снова тронулся с уже привычными равномерными рывками и скачками. Одна станция сменяла другую. Иногда с перрона доносились чьи-то шаги, а порой, словно в насмешку, царила мертвая тишина, будто все железнодорожники разошлись по домам, а забытый поезд, брошенный на произвол судьбы, продолжал сам собой катиться по рельсам. Временами мимо окна проплывала мрачной тенью сигнальная будка, светились в темноте зеленые или красные семафорные огни. По обе стороны от полотна не было видно ни малейших признаков человеческого жилья. Состав, судя по звукам, двигался через бесконечную череду туннелей: протяжные гудки напоминали мощные зевки невидимого великана; когда же путь лежал вдоль узких проходов между горами, снова слышались грохот локомотива и ритмичное клацанье колес по рельсам. На одной из станций Литтлджон опустил окно и выглянул наружу. Горластый носильщик бессвязно выкрикивал название этого загадочного места, ни к кому не обращаясь. «И-и-глуп, И-и-глуп, – голосил он, потом гаркнул: – Посторонись!» – после чего поезд тронулся. Ночь была ясной и звездной, а воздух холодным и бодрящим, словно вино. – Я попросил бы вас закрыть окно, если не возражаете, мистер, – раздался голос в углу: порыв колкого морозного ветра вернул старика к жизни. – У меня слабые легкие, а здесь и без того зябко, ни к чему напускать еще больше холода. Ни единого человеческого лица, вздохнул Литтлджон. Кто знает, где мы теперь? Лишь голоса да мешанина звуков. Подавленный, несчастный инспектор начал подозревать, что злополучное путешествие никогда не закончится. – Следующая остановка – Уотерфолд, мистер. Боже, какое облегчение! Поезд замедлил ход, затормозил рывком и, тяжело переваливаясь, подполз к станции. Литтлджон попрощался со своим попутчиком, пожелал ему счастливого Рождества и услышал в ответ троекратно повторенную фразу. Станция Уотерфолд казалась совершенно пустой и заброшенной. Ледяной ветер метался по перрону, обжигая щеки и уши, но в нем чувствовалось свежее дыхание вересковых пустошей. Мимо, тяжело волоча ноги, прошаркал носильщик. – Эй, носильщик, где останавливается автобус до Хаттеруорта? – спросил его инспектор. – Он ушел примерно четверть часа назад, – ответил тот. Литтлджон мысленно выругался: «Вот невезение! Чтоб я еще раз поддался на уговоры!» Если и дальше так пойдет, пожалуй, встретиться с женой удастся только под Новый год! Откуда-то слева из темноты донесся веселый голос с заметным йоркширским выговором: – Это вы, инспектор Литтлджон? – Да, – отозвался детектив, удивленный, что в этом Богом забытом месте кто-то может знать его. – Я Хауорт, суперинтендант Хауорт из Хаттеруорта.