Женщина по имени Пурния, завсегдатай у Сальной Сэй, торопится выйти вперед. – Осмелюсь доложить, сэр: преступник получил достаточное число ударов – для первого правонарушения. А смертные приговоры приводятся в исполнение особым отрядом. – Это местный стандартный протокол? – уточняет глава миротворцев. – Так точно, сэр, – отчеканивает Пурния, и кое-кто из ее товарищей согласно кивает. Правды никто из местных не знает. У нас, если человек появился в Котле с подстреленной дикой индейкой, один протокол: торговаться за дичь до последнего. – Отлично, девушка. Забирайте своего брата. А когда оклемается, пусть не суется на земли Капитолия, иначе я лично соберу особый отряд. Палач пропускает плетку через кулак, окатив нас кровавыми брызгами, потом аккуратно складывает ее колечками и удаляется. Миротворцы нестройным шагом идут за ним. Несколько человек отстает, чтобы унести оглушенного Дария. Наши с Пурнией взгляды встречаются. «Спасибо», – беззвучно шепчу я одними губами. Пурния не отвечает, но думаю, мы с ней друг друга поняли. – Гейл! – Я бросаюсь к нему, беспомощно тереблю узлы. Кто-то протягивает нож, и Пит перерезает веревки. Гейл валится на землю. Отнесем его к твоей матери, – командует Хеймитч. Носилок поблизости не достать, но старушка из магазинчика тканей продает нам широкую доску-прилавок. – Только не говорите, где взяли, – просит она, спеша убрать остатки товара. Площадь почти опустела. Страх пересилил тягу к состраданию. После всего, что случилось, я не могу никого винить. К тому времени, как мы укладываем бесчувственное тело на доску вниз лицом, рядом остается лишь горстка людей: Хеймитч, Пит и несколько шахтеров, товарищей Гейла по смене. Соседская девочка по имени Ливи берет меня за руку. – Помощь нужна? В серых глазах – и страх, и решимость. Когда-то мама спасла ее младшего брата от кори. – Можешь дойти до Хейзел? Прислать ее к нашему дому? – Ага. – Девочка разворачивается на каблучках и убегает. – Ливи!– бросаю я вслед. – Только пусть не берет ребятишек. – Я сама с ними посижу, – отвечает бывшая соседка. – Спасибо! Подхватив куртку Гейла, спешу догнать остальных. – Снег приложи, – советует Хеймитч, не оборачиваясь. Запускаю ладонь в сугроб и прикладываю к пострадавшей щеке холод. Боль притупляется. Левый глаз ужасно слезится, и в наступивших сумерках я бреду на звук шагов. По дороге сменщики Гейла, Брисл и Том, рассказывают, как все было. Из леса Гейл прямиком направился к дому Крея, но вместо ценителя диких индеек, никогда не скупившегося на деньги, наткнулся на нового главу миротворцев, человека по имени Ромулус Тред. Никто не знает, куда делся Крей. Еще с утра он купил в Котле бутылку белого, не заикнувшись о том, что намерен оставить пост, а потом вдруг бесследно исчез. Гейл появился со свежей тушкой в руках и, конечно, не смог отвертеться. Тред арестовал его, вывел на площадь, заставил публично покаяться и тут же приговорил к избиению плетью. К тому времени когда я прибежала на площадь, ему нанесли не менее сорока ударов. На тридцатом Гейл потерял сознание. – Хорошо еще, птица была всего одна, – прибавляет Брисл. – Появись он с обычной сумкой трофеев... – Парень соврал, будто нашел индейку на территории Шлака: дескать, она сама перепорхнула через забор, а он добил ее палкой, – вставляет Том. – Это тоже против закона. Но если бы Тред узнал, что Гейл шастал по лесу с луком, – убил бы на месте. – А Дарий? – интересуется Пит. Он уже на двадцатом ударе сказал, что пора прекращать. Только не так любезно, как Пурния: вывернул Треду руку, и тот его стукнул кнутовищем в лоб. Теперь бедолаге не поздоровится, – замечает Брисл. – Да уж, теперь нам всем придется несладко, – говорит Хеймитч. Мокрый снег валит все гуще, становится все тяжелее видеть. Я уже полагаюсь только на слух, шагая обратно к дому. Дверь открывается, и на сугробы падает сноп золотого огня. На пороге – мама. Она прождала меня целый день и еще ничего не знает. – Новый глава, – роняет мой ментор, словно других объяснений не требуется. Мама кивает и на глазах превращается из женщины, что не могла без меня убить паучка, в бесстрашного воина. Я всегда с восхищением, даже с благоговением наблюдала подобные перемены. Когда в дом принесут умирающего или больного... Можно сказать, только в это время она и знает, зачем живет на свете. За считаные секунды длинный кухонный стол очищают от лишних вещей, накрывают стерильной белой тканью и опускают на него Гейла. Переливая воду из котла в миску, мать посылает Прим в кабинет за лекарствами. Сушеные травы, настойки, аптечные пузырьки. Ее длинные тонкие пальцы добавляют в воду горстку того, пару капель сего, замачивают в миске льняную тряпицу, а Прим уже слушает наставления по поводу следующей припарки. Мама бросает взгляд в мою сторону. – Глаз не задело? – Нет, это просто опухоль. – Приложи еще снега, – велит она. Но Гейл сейчас явно главнее. – Ты можешь его спасти? Мама не отвечает, лишь молча отжимает тряпицу и растягивает руками, чтобы скорей остудить. –Не волнуйся, – говорит Хеймитч. – До Крея тоже стегали жителей почем зря, и всех доставляли к ней. Надо же, я и не помню такого времени, чтобы глава миротворцев пускал в ход плетку. В те годы маме было столько же, сколько мне сейчас, и она трудилась в аптекарской лавке вместе с родителями. Значит, уже тогда у нее были руки целительницы. Теперь она с превеликой осторожностью принимается отмывать иссеченную плоть на спине Гейла. Я бесполезно стою в углу, с твердым комком в животе; с перчаток на пол накапала целая лужица. Усадив меня в кресло, Пит прикладывает к щеке тряпицу со свежим снегом. Брисла и Тома Хеймитч отсылает по домам, и я вижу, как он сует им в ладони по крупной монете. – Еще неизвестно, что станется с вашей сменой. Шахтеры кивают и принимают деньги. Появляется Хейзел – красная, запыхавшаяся, со снегом на волосах. Не говоря ни слова, она садится возле стола, берет Гейла за руку и подносит се к губам. Мама не обращает ни на кого внимания. Она у себя, в особенной зоне, наедине с больным. Разве что Прим иногда потребуется. Прочие не существуют, они могут и подождать. Но даже мама с ее искусными руками безумно долго промывает раны, обрабатывает края уцелевших лоскутов кожи, накладывает целебную мазь и легкую повязку. Теперь, когда крови нет, я могу четко видеть каждый рубец от удара; от этого зрелища начинает мучительно подергиваться щека. Мысленно умножаю свои страдания в два, три, сорок раз... Остается надеяться, что Гейл как можно дольше пролежит без сознания. Но, конечно, чуда не происходит. Едва наложена последняя повязка, как с его губ срывается стон. Хейзел гладит сына по голове, что-то шепчет, а мама и Прим тем временем роются среди скудных запасов болеутоляющих средств. Эти лекарства ужасно дороги, их трудно достать из-за повышенного спроса; к тому же нужно быть настоящим врачом. Сильные средства мама приберегает для самых серьезных случаев, но что такое серьезный случай? Мне кажется, боль – она боль и есть. Не могу смотреть, когда люди страдают. Я бы, наверное, перевела все запасы за день. А мама их бережет – в основном для умирающих, чтобы облегчить беднягам переход в иной мир. Раз уж Гейл понемногу приходит в себя, ему предлагают выпить травяного настоя. – Этого мало, – возражаю я. Мама и Прим поворачиваются в недоумении. – Этого мало. Я представляю себе, что он чувствует. А ваши травки хороши от мигреней. – Добавим успокоительного сиропа. Настойка скорее от воспаления, Китнисс... – ровным голосом начинает мама. – Дай же ты ему нормальное лекарство! – воплю я. – Дай! Кто ты такая, чтобы решать, вытерпит он или нет! Гейл шевелит рукой, словно пытается до меня дотянуться. От этого на бинтах выступает свежая кровь, а с его губ слетает душераздирающий стон. – Уведите ее, – велит мама. В ответ я ору на нее непристойными словами. Хеймитч и Пит буквально выносят меня из комнаты и силой удерживают на постели в одной из спален, покуда я не сдаюсь. Из заплывшего глаза даже слезы текут с трудом. Сквозь судорожные всхлипы я слышу, как Пит полушепотом рассказывает о президенте Сноу, о восстании в Дистрикте номер восемь. А в конце концов говорит: – Она предлагает бежать. Если у ментора есть какие-то соображения на этот счет, он оставляет их при себе. Некоторое время спустя приходит мама и обрабатывает мое лицо. Потом берет меня за руку и нежно поглаживает, слушая рассказ Хеймитча о том, что произошло с Гейлом. – Значит, опять началось? – говорит она. - Как раньше? – Похоже, – кивает ментор. – Кто бы подумал, что мы когда-нибудь вспомним старину Крея добрым словом? Прежний глава миротворцев не вызывал к себе нежных чувств уже из-за одного своего мундира, однако по-настоящему жители дистрикта ненавидели его за другое – за мерзкий обычай подарками заманивать в постель изголодавшихся, нищих девушек. В худшие времена вечерами они толпились у его порога, вымаливая возможность заработать хоть пару монет, чтобы прокормить семью. Будь я постарше, когда умер отец, – и сама оказалась бы среди них. А вместо этого научилась охотиться. Я не понимаю, что значит «опять началось» но слишком вымотана, чтобы переспросить. Видимо, в голове все же откладывается мысль о возвращении худших дней, потому что, когда звонят в дверь, я мгновенно вскакиваю с кровати. Кто может явиться в такой час? Миротворцы. Больше некому. – Они его не получат! – говорю я. – А может, пришли за тобой, – возражает Хеймитч. – Или за тобой, – отвечаю я. – Дом-то ваш. Ладно, пойду отопру.