– Например, чтобы показать, что будет любой ценой защищать тебя. Зрители в Капитолии другого и не ждут. Разве он не вызвался добровольцем, лишь бы пойти на арену с тобой? – произносит она как ни в чем не бывало. – Вообще-то, – вмешивается Пит, – я написал портрет Руты. После того как Китнисс украсила ее тело цветами. Некоторое время все молча переваривают услышанное. – Ну, и чего ты хотел добиться? – очень уж сдержанным тоном интересуется ментор. – Не знаю. Пусть хотя бы на миг осознают, ведь это они убили маленькую девочку. – Кошмар. – Голос Эффи дрожит от подступающих слез. – Что за мысли... Разве так можно, Пит! Ни в коем случае. Ты только навлечешь беду на себя и Китнисс. – Вынужден согласиться, – цедит Хеймитч. Цинна и Порция не говорят ни слова, но лица у них чрезвычайно серьезные. Разумеется, они правы. Мне тоже не по себе – и все-таки здорово он придумал! – Кажется, сейчас не самое подходящее время упоминать, что я повесила манекен и написала на нем имя Сенеки Крейна, – срывается у меня с языка. С минуту никто не верит своим ушам, а потом на мою голову обрушивается неодобрение, равное по весу тонне кирпичей. – Ты... повесила... Сенеку Крейна? – выдает Цинна. – Ну да. Хвастала своими способностями вязать узлы, и он как-то сам собой очутился в петле. – Ох, Китнисс, – приглушенно вздыхает Эффи. – Как ты вообще обо всем узнала? – Разве это секрет? – бросаю я. – Президент Сноу не делал тайны из его казни. По-моему, даже был рад, что я в курсе. Она поднимается из-за стола, прижав салфетку к лицу, и уходит. – Ну вот, теперь и Эффи расстроилась. Надо было солгать, будто я стреляла из лука, словно пай-девочка. – Можно подумать, мы с тобой сговорились, – еле заметно улыбается Пит. – А разве нет? – осведомляется Порция, надавив пальцами на закрытые веки, будто бы от слишком яркого света. – Нет. Никто из нас до последнего не представлял, чем займется на индивидуальном показе... – Я смотрю на Пита с какой-то новой признательностью. – И знаешь что, Хеймитч? – подает он голос. – Мы решили обойтись без союзников на арене. – Вот и отлично, – цедит ментор. – Не хватало еще, чтобы мои старые приятели гибли там из-за вашей непробиваемой глупости. – Мы так и подумали, – отвечаю я. Остаток ужина проходит в молчании. Когда мы встаем, чтобы удалиться в гостиную, Цинна приобнимает меня. – Идем, поглядим результаты показов. Усаживаемся вокруг телевизора. Эффи с заплаканными глазами присоединяется к нам. На экране мелькают лица трибутов, дистрикт за дистриктом, и под каждым снимком – набранные очки – в пределах от одного до двенадцати. – А ноль еще никогда не давали? – интересуюсь я. – Все однажды случается в первый раз, – отзывается Цинна. И оказывается совершенно прав. Потому что мы с Питом получаем по дюжине – впервые в истории Голодных игр! Впрочем, никто не спешит обрадоваться. – Зачем они это сделали? – выпаливаю я. – Чтобы другим игрокам не осталось другого выбора, как прикончить вас, – ровным голосом поясняет Хеймитч. – Идите спать. Глаза бы мои на вас не глядели. Пит молча провожает меня до дверей и хочет уже попрощаться, но я обвиваю его руками, прижавшись лицом к могучей груди. Теплые ладони скользят вверх по спине, и он зарывается лицом в мои волосы. – Прости, если я все испортила, – вырывается у меня. – Не больше моего, – отвечает он. – Кстати, для чего ты это затеяла? – Сама не знаю. Может, хотела им показать, что я не просто пешка в руках Капитолия? Пит усмехается: наверняка вспомнил ночь накануне последних Голодных игр. Мы были на крыше, оба не в силах заснуть, и он сказал что-то в этом роде. Тогда до меня не дошло, о чем речь. А теперь доходит. – Мне это знакомо, – кивает Пит. – Не то чтобы я уже сдался. То есть мы опять сделаем все, чтобы ты выжила, но, положа руку на сердце... – Положа руку на сердце, ты сейчас думаешь: президент Сноу отыщет способ разделаться с нами, даже если мы победим. – Да, это мне приходило на ум, – признается он. Вот и мне тоже приходило. Не раз и не два. Но что, если обречена только я, а для Пита еще осталась надежда? В конце концов, кто вытащил те злосчастные ягоды? Зрители не усомнились, что им тогда двигала одна лишь любовь. Может быть, президент пожелает сохранить его, уничтоженного, с разбитым сердцем, как живой пример в назидание прочим? – По крайней мере, все ведь поймут, что мы не сдались без борьбы? – говорит Пит. – Поймут, конечно – киваю я. И в первый раз личное горе, охватившее меня с той минуты, как объявили Квартальную бойню, отступает на задний план. Мысли вдруг возвращаются к старику из Одиннадцатого, застреленному на глазах у толпы. К Бонни и Твилл. К восстаниям, о которых почти ничего не известно. В самом деле, все дистрикты будут пристально наблюдать, как я отреагирую на смертный приговор, на эту последнюю жестокость президента Сноу. Будут ждать знака: не напрасны ли их труды, их терзания. Если я до последнего вздоха продолжу борьбу, Капитолий убьет мое тело... но не душу. Лучшего способа вдохновить мятежников и не придумаешь. Красота затеи еще и в том, что спасти другого участника ценой собственной смерти – само по себе акт неповиновения. Отказ выступать на арене по навязанным сверху правилам. И ведь как ловко он совпадает с легендой, придуманной для публики! Да, если уцелеет Пит... восстание только выиграет. Мертвая, я принесу больше пользы. Меня провозгласят мученицей за правое дело, мое лицо будет красоваться на знаменах. Людей это подстегнет куда сильнее, нежели все, что я сделала бы при жизни. Тогда как Пит нужен всем, даже с разбитым сердцем: уж он-то сумеет переплавить свою боль в слова, от которых мятежники переродятся. Если бы он только знал мои мысли – наверное, взорвался бы. Поэтому я просто спрашиваю: – Итак, нам осталось несколько дней. Чем займемся? – Я хочу одного, – произносит Пит. – Как можно больше времени провести с тобой. – Тогда заходи! Я увлекаю его в свою комнату. Какая необыкновенная роскошь – снова спать вместе. Я и не подозревала, как сильно изголодалась по человеческой ласке. По этому ощущению близости посреди темноты. Зачем, ну зачем нужно было запираться в прошлые ночи? Окутанная теплом, я погружаюсь в сон, а когда открываю глаза, за окнами уже светлый день. – Ни одного кошмара, – говорит Пит. – – Ни одного, – подтверждаю я. – А у тебя? Тоже. Я и забыл, что это такое – спать по ночам. Мы продолжаем лежать и не спешим устремляться навстречу новому дню. Завтра вечером – телеинтервью, так что сегодня нам предстоит выслушать уйму наставлений. «Каблук повыше, ухмылки – посаркастичнее», – думается мне. Но тут появляется рыжеволосая безгласая девушка и приносит записку от Эффи. Дескать, если судить по туру победителей, мы вполне справимся без ее с Хеймитчем напутствий. В общем, назначенная на сегодня встреча отменяется. – Серьезно? – Пит отбирает записку и перечитывает собственными глазами. – Понимаешь, что это значит? Мы целый день можем делать все, что душе угодно. – Жаль, никуда нельзя пойти, – говорю я с тоской. – Кто сказал, никуда? – возражает он. Крыша. Заказав побольше еды, мы берем с собой теплые одеяла и отправляемся на пикник. Пикник длиной от утра до вечера, в цветочном саду, среди звенящих на ветру музыкальных подвесок. Мы едим, загораем на солнышке. Сорвав несколько виноградных лоз, я вспоминаю недавно полученные навыки и вяжу сети. Пит рисует меня. Потом мы придумываем игру: один запускает яблоко в силовое поле вокруг нашей крыши, а другой – ловит. Никто нас не беспокоит. Смеркается. Я лежу, опустив голову на колени своему напарнику, и лениво плету венки, а он перебирает мои волосы, притворяясь, будто повторяет какой-то узел. И вдруг его пальцы замирают. – В чем дело? – интересуюсь я. – Вот бы растянуть этот день навечно – так, чтобы никогда не кончался. Обычно подобные замечания с его стороны, намеки на неувядающую любовь и все в этом роде, рождают во мне чувство вины. Но сейчас мне так тепло и спокойно, так не хочется волноваться о будущем, что я позволяю словечку «да» слететь с языка. – Разрешаешь? – По голосу слышно: он улыбается. – Разрешаю. Его ловкие руки вновь принимаются перебирать мои волосы, и меня начинает клонить ко сну. Но когда над капитолийским горизонтом разгорается оранжево-желтое зарево, я просыпаюсь от осторожного прикосновения. – Я подумал, тебе захочется на это взглянуть, – извиняется Пит. – Спасибо, – выдыхаю я. Сколько еще в моей жизни будет закатов? Можно по пальцам пересчитать. Каждый из них – событие, которое лучше не пропускать. К ужину мы не спускаемся, и никого за нами не присылают. – Я даже рад, – произносит Пит. – Устал видеть вокруг несчастные лица. Все то и дело плачут. А Хеймитч... Можно не продолжать, и так все ясно. Мы остаемся на крыше до самой ночи, а потом незаметно прокрадываемся ко мне, так никого и не повстречав.