– Да нет же, дома. Что происходит, когда в Игре остается восемь финалистов? – Подняв мой подбородок, Пит заставляет меня посмотреть ему прямо в глаза. Добивается пристального внимания. – Ну, что? На последней восьмерке? Знаю, он искренне хочет помочь, и я задумываюсь. – На последней восьмерке... У родных и друзей игроков берут интервью. – Правильно, – хвалит Пит. – У родных и друзей. А как это сделать, если все они умерли? – Никак, – неуверенно отзываюсь я. Вот именно. Поэтому не волнуйся, Прим жива. Она же первая кандидатка на интервью, верно? Я хочу ему верить. Очень хочу. Просто... эти голоса... – Сначала Прим. Потом – твоя мама. Кузен. Подруга, – перечисляет Пит. – Китнисс, это была дурная шутка. Страшная. Но по-настоящему пострадать от нее можем только мы с тобой. Мы в Игре, а они – нет. – Ты сам в это веришь? – спрашиваю я. – Разумеется, – роняет напарник. Впрочем, ведь он в состоянии убедить людей в чем угодно. Повернувшись к Одэйру, я замечаю: тот ловит каждое наше слово. – А ты, Финник? – Пожалуй. Не знаю, – пожимает плечами тот. – Скажи, Бити, это возможно сделать? Взять чей-то спокойный голос и превратить... – Ну, конечно, – кивает тот. – Ничего сложного. Такая задачка по зубам даже младшему школьнику. – Согласна с Питом, – бесстрастно вставляет Джоанна. – Зрители обожают маленькую сестренку Китнисс. Если б ее и в самом деле убили, все дистрикты поднялись бы на восстание. – И вдруг, запрокинув голову, громко кричит: – Представляете, мятежи по всему Панему! Кому такое понравится? От изумления у меня отвисает челюсть. Никто никогда не произносил таких слов на Голодных играх. Можно не сомневаться, этот фрагмент обязательно вырежут. Но я-то все слышала – и уже не сумею смотреть на девушку прежними глазами. Конечно, медалей за доброту ей не дождаться, но вот за храбрость... Или за безрассудство... А она поднимает несколько ракушек и скрывается в зарослях, бросив только: – Я за водой. Когда Джоанна проходит мимо, я безотчетно ловлю ее за руку. – Не ходи. Эти птицы... Должно быть, они попрятались. И все равно, не хочу туда никого пускать. Даже ее. – Ну, мне-то на них наплевать. Я не то, что вы все. У меня не осталось любимых. – Джоанна с досадой выдергивает ладонь и уходит. А когда возвращается, я принимаю из ее рук воду и молча киваю, зная, как бы ее взбесил мой сочувственный голос. Пока девушка носит питье и собирает мои стрелы, Бити возится с проводом, а Финник идет купаться. Мне тоже не помешало бы привести себя в порядок, но я еще слишком потрясена, чтобы покинуть объятия Пита. – Кого же они использовали против Одэйра? – тихо интересуется он. – Какую-то Энни, – говорю я. – Энни Кресту, наверное, – Кто это? – Мэгз вызвалась добровольцем вместо нее. Энни была победительницей пять лет назад, – поясняет напарник. Другими словами, в то лето, когда наша семья жестоко страдала от голода, и мне пришлось начать всех кормить. – Я почти не помню те Игры. Это, случайно, не год большого землетрясения? – Ага, – подтверждает Пит. – Энни сошла с ума, когда ее напарника обезглавили. Сбежала от всех и долго пряталась. Потом от землетрясения рухнула дамба, и большая часть арены ушла под воду. Энни выжила потому, что лучше всех плавала. – А потом ей не стало лучше? – уточняю я. - Я имею в виду с головой? – Трудно сказать. Не помню, чтобы она мелькала во время следующих сезонов. Но, судя по Жатве, девчонке не полегчало. «Так вот кого любит Финник, – думаю я. – Не вереницу поклонников и поклонниц из Капитолия, а несчастную сумасшедшую девушку с родины». Грохот пушки заставляет нас всех собраться вместе на пляже. Планолет возникает, по нашим расчетам, в шестичасовом секторе. Челюсти опускаются не один, а пять раз, подбирая растерзанный труп по частям. Кто погиб, угадать невозможно. Что бы ни происходило в секторе номер шесть, я не желаю этого знать. Пит чертит на древесном листе новую карту, прибавив «Г» вместо «говоруны» на четырехчасовом участке и «тварь» там, где только что собирали расчлененное тело. Теперь нам известно, чем угрожают семь секторов. Выходит, и в нападении соек можно найти светлую сторону: по крайней мере, мы снова представляем себе, в какой части циферблата находимся. Финник сплетает еще одну миску для воды и рыболовную сеть. Я устраиваю короткое купание и вновь натираюсь мазью. А потом сижу у воды, чищу рыбу, пойманную Одэйром, и наблюдаю за тем, как солнце скрывается за горизонтом. Восходит луна, и арена наполняется таинственным полумраком. Мы уже готовы поужинать сырой рыбой, когда звучит гимн. И появляются лица... – Кашмира. Блеск. Вайресс. Мэгз. Женщина из Пятого дистрикта. Морфлингистка, отдавшая свою жизнь за Пита. Чума. Трибут из Десятого. Восемь покойников. Да еще восемь вчерашних. Это две трети участников, а ведь прошло каких-нибудь полтора дня. Своего рода рекорд. – Что-то быстро редеют наши ряды, – замечает Джоанна. – Кто остался? Мы пятеро, и еще Второй дистрикт? – Рубака, – прибавляет Пит, не задумываясь, видимо, не забыл совет Хеймитча. С неба опускается парашют с корзинкой квадратных булочек размером на один укус. – Это из твоего дистрикта, Бити? – подает голос мой напарник. – Да, из Третьего, – кивает тот. – Сколько их там? Финник пересчитывает, пристально вглядываясь в каждую булочку и аккуратно складывая их обратно. Его обращение с хлебом все еще кажется мне подозрительным. – Ровно две дюжины, да? – уточняет Бити. – Двадцать четыре, – кивает Одэйр, – Как будем делить? – Пусть каждый возьмет по три штуки, – предлагает Джоанна, – а те из нас, кто доживет до завтрака, сами как-нибудь разберутся. По жребию, например. Я отчего-то прыскаю в кулак. Может, из-за того, что она права? Девушка отвечает почти одобрительным взглядом. Или нет, не совсем одобрительным, но слегка довольным. Подождав, пока десятичасовой участок накроет волна и прилив уляжется, мы возвращаемся на берег и разбиваем лагерь. Теоретически, если держаться подальше от джунглей, теперь можно хоть целые сутки напролет оставаться в безопасности. Из сектора номер одиннадцать доносится режущий ухо стрекот какого-то – скорее всего, смертоносного – насекомого, но пляж вроде пуст, На всякий случай мы стороной обходим подозрительный участок: вдруг эти букашки, или как их там, только и ждут наших неосторожных шагов, чтобы напасть? Не представляю себе, отчего Джоанна до сих пор не свалилась с ног. С начала Игры ей удалось поспать не более часа. Мы с Питом вызываемся караулить первыми: во-первых, потому что лучше других отдохнули, а во-вторых, нам хочется просто побыть вдвоем. Остальные мгновенно отключаются. Финник спит беспокойно, мечется, то и дело бормочет: «Энни...» Мы сидим на сыром песке, смотрим в разные стороны. Я прижимаюсь к напарнику правым плечом и бедром. Он наблюдает за джунглями, а мне досталась вода. Хороший расклад, потому что меня все еще преследуют голоса соек-говорунов, к сожалению, неспособные потонуть даже в неблагозвучном назойливом стрекоте. Проходит время, и я опускаю голову на плечо Питу. Чувствую, как его ладонь поглаживает мои волосы. – Китнисс, – подает голос он. – Нет смысла притворяться, будто нам неизвестны намерения друг друга. Может, и нет. Но и обсуждать это бесполезно. По крайней мере, нам это ничего не даст. А зрители Капитолия... представляю, как они припадут к экранам, лишь бы не пропустить ни единого слова. – Я не в курсе, какую сделку вы заключили с Хеймитчем, но ты должна знать: он и мне кое-что обещал. – Ну разумеется. Ментор посулил напарнику спасти мою жизнь, чтобы усыпить его бдительность. – Следовательно, одному из нас он сказал неправду. А вот это уже привлекает мое внимание. Двойная сделка. Двойная игра. И только Хеймитчу наверняка известно, кто обманут. Я поднимаю голову и смотрю Питу в глаза. – Для чего ты сейчас это говоришь? – Чтобы напомнить, насколько разные у нас обстоятельства. Если ты умрешь, мне не будет покоя в Двенадцатом дистрикте. Ты – вся моя жизнь, – заявляет он. – Я уже никогда не нашел бы счастья. Мне хочется возразить, но Пит прижимает палец к моим губам. – Ты – другое дело. Не скажу, что придется легко, но есть люди, ради которых тебе стоит жить на свете. Тут он снимает со своей шеи цепочку с золотым медальоном. Поворачивает его в лунном свете, так чтобы я могла разглядеть пересмешницу. Потом касается большим пальцем потайной кнопки, совершенно не заметной прежде, и диск открывается. Оказывается, он полый внутри. На правой половинке – снимок мамы и Прим. Они радостно над чем-то смеются. Слева – Гейл, и на лице у него искренняя улыбка. Сейчас ничто не могло бы сломать меня быстрее, нежели эти три портрета. После всего, что я слышала считаные часы назад... Это удар ниже пояса. – Ты нужна родным, Китнисс, – произносит Пит. Родные. Мама. Сестра. Мнимый кузен. Замысел Пита слишком легко разгадать. Он хочет, чтобы однажды Гейл и вправду сделался частью моей семьи. Чтобы я победила и вышла за него замуж. Чтобы даже не сомневалась по поводу выбора. Пит задумал отдать мне... все. Я жду, когда он заведет речь о ребёнке, ради следящих за нами камер, но этого не происходит. Значит, наш разговор не был частью Игры. Пит на самом деле искренне дал мне понять, что чувствует. – А я никому не нужен, – говорит он без нотки жалости к самому себе. Это верно, семья без него проживет. Поскорбит для приличия, так же, как и кучка приятелей, но вполне продержится. Даже Хеймитч смирится с потерей – при помощи дополнительных доз алкоголя. Лишь один человек на свете действительно пострадает от этой невосполнимой утраты. И это я. – Мне, – возражаю я. – Мне нужен. Он с расстроенным видом набирает в грудь воздух. Готовится к долгому спору, а это нехорошо, это плохо, потому что разговоры о Прим и матери еще больше собьют меня с толку. И я закрываю напарнику рот поцелуем.