– Нравился, – не возражает Хеймитч. – Но, если помнишь, до изменения правил я не мог надеяться вытащить вас обоих. А Пит так усердно тебя защищал... Вот мне и пришло на ум: если три человека приложат столько усилий для спасения одного, этот один уж точно выиграет. – А-а... – только и говорю я. – Знаешь, порой приходится делать выбор. Если выпутаемся из этой передряги, ты тоже однажды научишься. Да я и сегодня усвоила новый урок. Здешние земли – не увеличенный вариант моего родного дистрикта. Наш забор не охраняется и почти никогда не бывает под напряжением. Наши миротворцы – хотя и не сахар, но не такие жестокие. От наших трудностей скорее выдохнешься, нежели рассвирепеешь. Зато местные жители не понаслышке знакомы с горьким страданием и отчаянием. Президент Сноу прав. Достаточно искры, чтобы вспыхнуло пламя. Все произошло так быстро, что в голове не укладывается. Предупреждение, выстрелы, осознание, что я нечаянно пробудила от сна нечто грозное и великое. До сих пор не могу поверить. Боже, как вообще я могла натворить столько бед? – Идем, – зовет Хеймитч. – Нас будут ждать к ужину. Я долго-долго стою под душем – покуда не появляется команда подготовки. Помощникам Цинны явно нет никакого дела до нынешних событий. Только и разговоров, что о грядущем вечере. Это в дистриктах они – важные люди, которых могут позвать на торжественный ужин, а в Капитолии с подобными приглашениями наверняка негусто. Троица наперебой тараторит, обсуждая меню, а перед моими глазами – старик, у которого от выстрела разлетается голова. Уже перед выходом, в зеркале, я замечаю, как надо мной поработали. Бледно-розовое платье без бретелек, до самого пола. Волосы убраны от лица, ниспадают на спину каскадом пружинистых завитков. Цинна подходит сзади, набрасывает на плечи мерцающую серебристую шаль – и ловит взгляд моего отражения. – Нравится? – Очень красиво. Как всегда, – отвечаю я. Давай проверим, как это будет смотреться с улыбкой, – вполголоса предлагает он. Действительно, через минуту нас ожидают яркие вспышки и телекамеры. Заставляю себя приподнять уголки губ. – Вперед. Мы собираемся всей компанией в коридоре, чтобы вместе спуститься. Эффи явно не в духе. Не может быть, чтобы Хеймитч ей рассказал обо всем, что случилось на площади. Не удивлюсь, если в курсе Цинна и Порция, но Эффи? Ее по негласному соглашению не посвящают в дурные новости. Впрочем, ведущая не заставляет нас долго гадать. – Какое счастье, – сердито цедит она, пробежав глазами свое расписание. – Скоро мы сядем на поезд – и прощай. Дистрикт номер одиннадцать! – Что-то не так, Эффи? – спрашивает Цинна. Не понимаю, почему с нами так обращаются. Запихнули в фургон, притащили сюда... И потом час назад я хотела прогуляться вокруг дворца, осмотреться. Я ведь немного смыслю в архитектуре если вы не в курсе... – Да-да, я слышала, – говорит Порция, не дожидаясь, пока молчание слишком затянется. – Так вот, в этом году развалины дистриктов – самый последний писк моды. Не успела я высунуть нос, как появились трое рассерженных миротворцев и чуть не взашей прогнали меня обратно. Один даже дулом в спину толкнул! – восклицает Эффи. Ого. Это наверняка из-за нашего с Питом и Хеймитчем исчезновения. По крайней мере, ментор, похоже, был прав, и никто не прослушивал пыльный купол, пока мы беседовали. Теперь-то думаю, спохватились, да поздно. У Эффи такой расстроенный вид, что я невольно ее обнимаю. – Ужасно, правда? Может быть, нам не спускаться к ужину? Сначала пускай принесут извинения. Знаю, она нипочем не пойдет на такое; зато мое предложение звучит, словно признание справедливости ее жалоб. Эффи на глазах расцветает. – Ничего, я справлюсь. Такая у нас работа – взлеты, падения. Не стоит из-за меня вам обоим лишаться ужина. Но все равно спасибо, Китнисс. И как ни в чем не бывало принимается разъяснять, в каком порядке положено заходить в зал. Сначала – команда подготовки, потом она сама, стилисты, Хеймитч. Мы с Питом, само собой, замыкаем шествие. Где-то внизу начинают играть музыканты, и мы приближаемся к лестнице. Пит берет меня за руку. – Хеймитч говорит, что я зря на тебя наорал. Ты просто выполняла его указания. Можно подумать, я сам никогда ничего не скрывал от тебя. Вспоминаю, как я разозлилась, услышав, как Пит ни с того ни с сего объясняется мне в любви перед всем Паяемом. Ментор предвидел мое потрясение – и не обмолвился ни словечком. – Кажется, я тогда тоже что-то разбила, после того интервью. – Да, вазон. – И порезала твои руки. Похоже, нет смысла хранить друг от друга секреты, верно? – Смысла – никакого, – соглашается Пит. Мы стоим на вершине лестницы, ждем. Эффи учила, что Хеймитч должен опередить нас на пятнадцать шагов. – А ты действительно только раз целовалась с Гейлом? От изумления у меня вылетает ответ: – Конечно. Неужели после всего, что сегодня случилось, его волнуют такие подробности? – Пятнадцать, – считает Пит. – Пора. Нас озаряют яркие вспышки. Я вторю им ослепительной улыбкой. Мы попадаем в мутный водоворот однообразных ужинов, церемоний, поездок в купе. Каждый день – такой же, как прежний. Просыпаемся. Нас одевают. Выступление перед ликующей толпой. В нашу честь произносят речи. Мы отвечаем заученными словами, не прибавляя ни запятой от себя. Иногда нас провозят по городу: там краем глаза увидишь озеро, тут – хмурый лес, безобразные фабрики, пшеничные поля, дымящие трубы очистительных заводов. Переодеваемся в вечерние наряды. Спускаемся к ужину. И снова в поезд. Во время церемоний мы храним почтительные и торжественные выражения на лицах, однако ни разу не расстаемся, не расцепляем рук. На ужинах ведем себя, точно вконец обезумели от страсти: танцуем, целуемся, то и дело кокетливо пытаемся улизнуть от камер, чтобы остаться наедине. В поезде – шепотом подводим мучительные итоги: хорошо ли у нас получилось. Но и без наших опасных речей (стоит ли упоминать, что выступление перед жителями Одиннадцатого дистрикта показали по телевизору в сильно урезанном варианте?) в воздухе словно витает нечто такое... Словно закрытый котел закипел и готов взорваться. Правда, кое-где зрители скорее напоминают усталый, замученный скот: с такими лицами в нашем дистрикте обычно встречали тур победителей. Зато номер восемь, четыре, три – там люди при виде нас чуть не захлебываются от возбуждения, сквозь которое явственно проступает злость. Когда они кричат мое имя, мне слышится не восторг, а призыв к мести. А когда миротворцы пытаются усмирить разошедшуюся толпу – та не сдается сразу, пытается дать отпор. Видимо, я уже ничего не смогу изменить. Самые убедительные спектакли не повернут эту реку вспять. Если ягоды на моей ладони – всего лишь знак помешательства, жители дистриктов готовы тоже сойти с ума. Цинне приходится ушивать мои платья в талии. Команда подготовки сетует на круги у меня под глазами. Эффи советует принимать снотворное, однако оно не действует. Вернее, почти не действует. Едва отключившись, я погружаюсь в мир новых и новых кошмаров, более ярких и сильных, чем раньше. Однажды Пит, который ночами бесцельно бродит по поезду, слышит крики из моего купе: опять я пытаюсь вырваться из мутной наркотической пелены, искусственно продляющей страшные грезы. Ему удается меня разбудить и слегка успокоить. Пит забирается под одеяло, мы прижимаемся друг к другу и засыпаем. Наутро я возвращаю Эффи ее таблетки. Но каждую ночь пускаю Пита к себе в постель, и мы отгоняем тьму, как тогда, на арене: сплетаем наши тела и руки в объятиях, оберегая друг друга от всех опасностей, которые могут настигнуть в любую минуту. Больше ничего не происходит, но вскоре в поезде о нас начинают сплетничать. В ответ на упреки Эффи я думаю: «Хорошо. Может, слухи дойдут и до президента Сноу? » А вслух обещаю вести себя благоразумнее. Вот только выполнять обещание не собираюсь. Особенно страшно в дистриктах номер два и номер один. Катон и Мирта вернулись бы целыми и невредимыми, не победи мы с Питом. Диадема и мальчик из Первого были убиты моими руками. Старательно избегая взглядов их родных, я вдруг выясняю: того паренька звали Марвел. Почему я не знала раньше? Наверное, перед Голодными играми было не до того, а потом – тем более. Ко времени возвращения в Капитолий мы впадаем в отчаяние. Кто-кто, а уж тамошние жители бунтовать не станут. Их имена никогда не стояли на лотерейных тессерах, их детям не придется умирать за преступления, якобы совершенные предками несколько поколений тому назад. В Капитолии все и так верят в нашу с Питом святую любовь, но еще остается слабенькая надежда: убедить сомневающихся из дистриктов. Кажется, что мы ни сделай – будет или чересчур мало, или слишком поздно. Вернувшись в Тренировочный центр, я сама предлагаю Питу прилюдно попросить моей руки. Он соглашается, однако потом запирается у себя на долгое время. Хеймитч советует оставить его в покое. Я удивляюсь: – Он сам этого хотел! – Да, но не в виде фарса, – говорит ментор, – Он мечтал, чтобы все было по-настоящему. Я ухожу к себе и долго лежу под одеялами, пытаясь не думать о Гейле – и думая лишь о нем. Вечером, выйдя на сцену возле Тренировочного центра, мы отвечаем на кучу разных вопросов. Цезарь Фликермен в мерцающем костюме цвета полночного неба, с волосами, губами и веками зеленовато-голубоватого цвета, блестяще ведет интервью. Когда он заводит речь о будущем, Пит опускается на колено, изливает передо мной свою душу и умоляет стать его женой. Разумеется, я согласна. Цезарь вопит от радости, публика беснуется, нам показывают крупные кадры со всех концов страны: везде исступленное ликование. Неожиданно приходит сам президент. Он поздравляет нас, дружески хлопает жениха по плечу, обнимает меня и порывисто чмокает в щеку. Опять эти запахи – кровь и розы. Когда Сноу с улыбкой уже отстраняется, впившись ногтями мне в руку, я собираюсь с духом и поднимаю брови. Это немой вопрос, который не смеют вымол-нить губы: «Я отдала вам все, играла по правилам, обещала выйти за Пита. Я справилась? Вы довольны?» В ответ он почти незаметно покачивает головой из стороны в сторону. 6 Этим слабым движением Сноу рушит мои надежды. В нем – начало уничтожения дорогого мне мира. Не представляю, каким будет наказание. Знаю одно: потом уже ничего не останется. Неудивительно, если сейчас я впаду в беспросветную тоску. Но вот что странно. Вдруг накатывает волна облегчения. Это конец, можно выходить из игры. Самое громкое «нет» – лучше томления в неизвестности. Раз уж отчаянные времена требуют отчаянных действий, значит, мне теперь дозволено все. Только не здесь, не сейчас. Главное – благополучно вернуться в Двенадцатый дистрикт, потому что моя задумка включает и маму, и Прим, и Гейла с его родными. И Пита, если он согласится бежать. Хеймитчу тоже находится место в списке. Мы скроемся вместе в лесах. Не знаю, как мне удастся всех убедить, куда мы отправимся среди лютой зимы, как уйдем от преследователей. На эти вопросы я еще не нашла ответа. Зато хотя бы наметила цель. Вместо того чтобы рухнуть на сцену и зарыдать, я расправляю плечи и улыбаюсь, почти как безумная, впервые за много недель – от всего сердца. А когда президент, сделав публике знак замолчать, предлагает: – А не сыграть ли нам свадьбу здесь, в Капитолии? – я без подсказки визжу, словно готова свихнуться от радости. Цезарь Фликермен интересуется точными сроками. – Ну, прежде чем назначать дату, нужно сперва побеседовать с мамой Китнисс, – отвечает Сноу и под оглушительный хохот зрителей обнимает меня за плечи. – Может быть, если вся страна пожелает, мы поженим вас до наступления тридцатилетнего возраста. – О, тогда вам придется менять законы, – хихикаю я. – Надо будет – изменим, – заговорщически подмигивает он. С ума сойти, как весело. Вечер, который устроили ради нас в банкетном зале, в личном особняке президента, совершенно бесподобен. Потолок на высоте сорок футов преобразился в звездное небо, точно такое же, как у нас дома. Возможно, над Капитолием тоже ночами раскидывается восхитительный купол – да кто его видит? Город пылает сотнями тысяч огней, за ними не разглядеть ни единой звезды. Примерно посередине между полом и потолком, стоя будто бы на мягких белых облаках, парят музыканты. Вместо традиционных столиков – бесчисленные диваны и кресла: некоторые расположены возле каминов, другие почти утопают в благоухающих цветах, из третьих видны искусственные озера, полные экзотических рыбок. Отдыхай, веселись, делай все, что душа пожелает. Участок в центре комнаты выложен плиткой. Здесь танцуют, здесь выступают артисты, здесь можно просто смешаться с пестрой толпой гостей. Но настоящий гвоздь вечера – это еда. Чего только нет на столах, выстроившихся вдоль стен! Все, о чем можно мечтать, и о чем даже не мечталось. На вертелах подрумяниваются коровьи, свиные и козьи туши. На огромных тарелках теснится дичь с начинкой из ароматных орехов и спелых фруктов. Обитатели океана переливаются под готовыми соусами, либо так и просятся в хрустальные миски с душистой приправой. Я уж не говорю о несметных видах хлеба, сыров, овощей, сластей, водопадах вина и потоках других напитков, загадочно мерцающих бликами пламени. Вместе с решимостью возрождается и мой аппетит. Неделями не могла смотреть на еду из-за треволнений – а тут вдруг словно с цепи сорвалась. – Хочу перепробовать все, что нам подали, – заявляю я Питу. Он пытается по глазам понять причину моего удивительного преображения. Питу еще неизвестно, что, по мнению президента, мы провалились. Должно быть, он думает: наоборот, все в порядке. Или даже, чем черт не шутит, воображает, будто я по-настоящему рада помолвке. По его лицу пробегает легкая тень изумления, но лишь на краткий миг, ведь на нас направлены камеры. – Тогда лучше поспеши, – советует он.