У нее перехватило горло. Анжелика поняла то, что он хотел объяснить ей под черным небом Африки. По сути, все мы влюбляемся лишь в самих себя. Надеюсь, что ты архивировался с памятью о тех трех днях в Пурмагезе. Лишь бы это случилось быстро и безболезненно. Первая из женщин-огней добежала до Джудаса, схватила его двумя руками и разорвала в клочья. Гости смотрели с интересом. Мясо и кровь с мокрым звуком разлетелись на несколько метров во все стороны. Когда-то Анжелика видела, как две львицы рвут антилопу. Та была их пищей, поэтому они вели себя куда гигиеничней. Мандарин взорвался рассеянным облаком наноматической взвеси, и в этом образе бросился на убийцу. Объял ее высоким вихрем инфа; они исчезли за завесой пыли. Три оставшиеся копии развернулись и бросились прямо на Анжелику. Ее сердце замерло. Почему я? Почему я? Почему? Полгода с последней архивации. Куда переносится боль, если сперва вырвут позвоночник? Бежать. Догонят. Кровь в голову, кровь от головы, лед в груди. Она села. Замойский видел, как девушка сползает на лавку, почти без сознания, побледневшая под темным загаром. Вынул из ее руки стакан с остатками сока. Она не реагировала. Смотрела прямо перед собой широко раскрытыми карими глазами. Он проследил за ее взглядом, но не заметил ничего необычного. Музыка перестала играть, и гости отчего-то смотрели – в большинстве – в сторону противоположного конца газона. Что-то случилось? Но что именно? Он осмотрелся снова, дезориентированный. Может поймать кого-то из обслуги и спросить? Но здесь, возле линии деревьев, увы, не проходил ни один из них. – Мисс Макферсон?.. Что вы — Она яростно отмахнулась от него. Поднялась и энергично выпрямилась, словно хотела встать по стойке смирно. Адам нахмурил брови, стараясь воссоздать в памяти звук грома. Небо безоблачно. Может, она испугалась? Но почему перестала играть музыка? Чем дольше он вслушивался, тем явственней ему казалось, что некая музыка все же продолжает играть, все сильнее пробиваясь сквозь шум разговоров. Авария системы усилителей? Но репродукторы находятся с той стороны, и я должен — Девушка вскрикнула, Адам обернулся к ней, и нечто с огромной силой ударило его в грудь. Он перелетел через лавку, врезался затылком в ствол дуба. Выбитый из легких воздух вылетел сквозь стиснутую гортань, он услышал этот хриплый присвист. Над ним, в ореолах красноватой тьмы, взорвались картинки: Анжелика вскакивает на лавку, тянется к чему-то обеими руками. Поток огня, направленный прямо ему в лицо. Черная ладонь, красный глаз. Туман заволок все. Ему снова снился космос. Вместе со сном пришла невесомость. Словно он физически вырвался из плена гравитации – затуманенный взгляд, горячая голова, шум крови. Искусственно свежий воздух в легких. Адам выпрямил руку и до чего-то дотронулся. Ощутил под пальцами металл и понял, что сам он – не в скафандре. Потянулся к тому, за что зацепился. Вернулось зрение. Большая тьма, горизонтальный пояс звезд. Экран или окно; скорее – экран. Звезды двигались влево. Он осмотрел помещение и заметил невыразительные пятна угловатых предметов – кресла? пульты? Внезапно из-под них выстрелили тени: на экран выходила кривизна планеты. Прежде чем внезапный рывок вновь сбросил его на дно гравитационного колодца, он успел еще рассмотреть поверхность шара. Это была не Земля – это вообще не было ни одно из детей Солнца. – Господин Замойский! Господин Замойский!.. Он сел и вырвался из рук, что его трясли. – Вы хорошо себя чувствуете? – спросил доктор Сойден. Замойский кивнул. – Как ваше имя? – Замойский, Адам. Который час? – Вы были без сознания девять часов. – Проклятие! Что случилось? – Вы опрокинулись и ударились головой о дерево. Превосходная шишка. Не нужно было столько пить. Замойский пощупал у себя на затылке. И вправду, дородный шишак. Он лежал в своей комнате, в западном крыле замка. Встал с софы и подошел к окну. Оттуда, с высокого первого этажа, видел две трети газона. Уже горели лампионы, созвездия разноцветных шаров света, отгоняющих вечерний сумрак за прямоугольную площадку зелени, – а там все еще продолжалось веселье. Музыка долетала даже сквозь закрытые окна. На террасе, в легкой дымке теней, двигались танцующие пары. Скрипнула дверь. Замойский оглянулся: это вошла Нина. Вошла, взглянула на доктора Сойдена, на Адама, вздохнула с облегчением. – А я уже боялась, что сотрясение мозга или что похуже, – сказала она, подходя. – Лучше всего, если б мы считали этого негодника, пользы было бы больше, – пробормотал доктор, обращаясь к Нине. – Если так пойдет и дальше, мне придется написать его наново. Скажи Джудасу, чтобы наконец вынул его из тела и вложил в словинское Чистилище, через два часа дам ему миллион выфренованных Адамов Замойских, и может среди них попадется френ более полезный, чем пьяный клоун. Что? Ну что? Зачем тебе — Нина подошла к Замойскому – он отступил. Вытянула руку – отвел ее. Не смотрел на женщину, смотрел на Сойдена. – Господин доктор, – начал неторопливо, обходя кресло с противоположной стороны, – господин доктор, не были бы вы столь любезны повторить, что вы, собственно, сказали? Доктор Сойден глянул на Нину. – Что происходит? – Именно, Нина, – усмехнулся Замойский, – может объяснишь нам, что происходит? Нине, похоже, совершенно не понравилась эта усмешка. – Успокойся, Адам, я сейчас все — Доктор Сойден смотрел на приближающегося Замойского с удивлением, которое граничило с восхищением. – Он что же, поколотить меня собрался? Нина со вздохом упала на обитое кожей кресло, громко скрипнула черная кожа. – Не исключено. – Бить меня собрался! – крикнул высоким голосом Сойден, почти радостно. Замойский опустил взгляд на свои сжатые кулаки. Был он без пиджака, покрой белой рубахи не мог скрыть широкие плечи и крепкие руки. Сгорбившись, Адам сильно напоминал приготовившегося к атаке быка. – Ну да. Ну да, – двигал он челюстью, пережевывая эти слова, будто камни, они почти слышали, как те скрежещут у него на зубах. – Ну да. Да. Да. Да. Ну да. Сойден театральным жестом отер со лба пот. – Ах, палец Божий, что-то в нашем големе заклинило, – доктор поклонился Нине. – А тебе бы лучше самой засветиться, пока Джудас тебя не ресетнул. Пойду-ка я в рыцарскую, что-нибудь съем; еле на ногах держусь, с полудня – тревога за тревогой, что за день, словинец бы не успелу… Он вышел, продолжая что-то бормотать себе под нос. Замойский окрутился на пятке, сделал два больших шага и навис над Ниной. Та приподняла бровь. – Ого. – Говори! Она показала ему язык. – Я ударился головой о ствол, – начал он медленно. – Кто-то… что-то меня толкнуло; я помню. Что там произошло? Что с Анжеликой Макферсон? – А что с ней могло бы статься? Может тебе лучше лечь и поспать, а? – Я девять часов спал! – Ха-ха, если бы только девять! – Что это за игры? Ты снова меня — – Снова? – усмехнулась она, машинально покручивая кольцо на пальце. – Снова? Какое там «снова»? Хочешь развлечься? Да? Если уж и так тебя распахало – если уж и так мы оба окажемся на помойке и мне можно больше не гладить тебя по головке, может и правда молот окажется полезней – ну так скажи мне: кто я такая? – Нина — – Да?