А сейчас перед Евой стояла половина Маринки по объему. Элегантная, худая и стильная дама. С укладкой! К самолету — и с укладкой! Это своего рода вызов. Ева посмотрела вниз и почти потеряла дар речи: туфли. На маленьком, но элегантном каблуке. — Худая? — засмеялась Маринка. — Нервы. Жрать вообще не могу. Ну ладно: сила воли, нервы, люди худеют — это не фантастика, но променять кеды на каблуки в сознательном возрасте — это действительно радикально. Маринка устроилась напротив Евы, взяла из рук официантки чашку. — Рисую и нервничаю. Нервничаю и рисую. Вот уже две выставки сделала. Весной в Нью-Йорк поеду. Все от нервов. — Так это же хорошо, — сказала Ева, слегка удивившись. — В смысле — выставки. — Ой, я тебя умоляю! — Маринка махнула рукой, звякнув тяжелыми браслетами на запястье. — Звучит круто. Нет, не спорю, это прикольно. Весело. Движуха. Ну, ты знаешь, я люблю. Тусовка, открытие с шампанским. А так… три картины за год продала. Правда, за нормальную цену. — Она пожала плечами. — Жить на это нельзя, конечно. Приходится крутиться. Но я вот… украшения делаю. Слушай, меня ювелирка увлекла. Серебро — удивительный материал. Ну и продается лучше, чем живопись. — Она произнесла слово «живопись» с ударением на вторую «и». — Ты мой инстаграм видела? Когда Ева мотнула головой, Маринка извлекла визитку и едва уловимым, быстрым движением параллельно открыла приложение на смартфоне: — На вот, полистай. Ева уставилась на квадратные фото со всевозможными колечками, сережками, кулончиками. Сделано было талантливо. До вещиц хотелось дотронуться, подержать их, примерить. — Красиво! — похвалила она. — Тебе персональную скидку сделаю, если надумаешь заказать, — немедленно откликнулась Маринка. — Мне кажется, тебе вот эти сережки подойдут идеально. А еще я скульптурой занялась. Знаешь, весь стресс — туда-туда, в глину. Маринка выхватила у Евы свой телефон и открыла на нем ленту фотографий. — Да, действительно, м-м-м… Скульптуры были странными. Головы женщин на длинных змеиных шеях. Безглазые одинаковые лица с чувственными губами… А вместо волос на головах «росли» пальцы. На некоторых пальцы складывались в дерзкий ирокез, иногда они представляли собой что-то вроде тюрбана. — Глина — совершенно особенный материал. Совсем другие ощущения, когда ты мнешь массу… У Евы по спине и по рукам пробежали мурашки. — Мои девочки, — с гордостью сказала Маринка. — Как тебе? «Ее девочки» больше напоминали собрание Медуз Горгон, готовых превратить зрителя в камень. Ева осторожно подбирала слова, потому что жить с Маринкой предстояло пять дней в одном номере. И это очень большой миф, что художники любят, когда их работы критикуют. — Эм-м-м… они такие… такие… выразительные! «Отталкивающие», — хотелось сказать Еве. К счастью, ее ответ Маринку удовлетворил, и она спросила: — А ты сама как? Много работы? — Много. Первый отпуск за два года. Подумать страшно. Маринка покачала головой и назидательно произнесла: — Так нельзя. Труд из обезьяны сделал человека не для того, чтобы он превратился в лошадь. Объявили посадку. Ева вскочила и засобиралась, но Маринка продолжала расслабленно сидеть. — Ой, успеем, — сказала она. — Там даже не пускают наверняка, так, перестраховываются. Я еще не допила, давай уж спокойно посидим… В самолет они влетели, как две взмыленные скаковые лошади. Отдых начался! * * * Варфоломей проснулся от пристального взгляда. На собранном комоде, свесив волосатые ноги, сидели бесы. Радом пристроился Амадей. Троица молча смотрела на Варфоломея. Черт запустил в них подушкой и крепким словом. — И тебе доброе утро! Как дела? — До этого момента — неплохо… Варфоломей поднялся и почесал мохнатую грудь. Амадей хрюкнул, рыло его смешно дернулось: — Как тебе новый мир? Варфоломей был мрачен, как любой нормальный человек с утра. То есть зол, как черт. — Нормально. Амадей перешел сразу к делу: — Ты ж еще работу не нашел? — Нет. — Ну и отлично! Я решил, что нельзя тебя так просто бросать, как котенка, поэтому собирай вещички. Прокатимся, музыку послушаем. Мой долг — заняться твоим образованием. А то, знаешь ли, душа за тебя болит. Варфоломей криво улыбнулся: — Ага, конечно… душа. — Ну ладно, чтобы быть честными, оставим душу в покое. Меня немного тревожит факт, что в моей родной и любимой Москве появился дикий черт из Ада, который ничем не занят, а дни напролет просто шатается по городу. Да у меня мех на жопе взмок, когда я за тобой по «ИКЕА» таскался! А вчера в ресторанчике ты так на официанта посмотрел, что меня ужас разобрал… Но поздравляю, ты прошел первую проверку на выживаемость. — Хм… отлично. Значит, цели нет, а проверки есть. Варфоломей недоверчиво хмыкнул, чуть подумал и решил не обижаться на «дикого черта из Ада». — Еще бы! Но сейчас проверка — это тьфу. Но нынче не то что давеча… Вот раньше — один неверный шаг, и на кол могли посадить. Или четвертовать… Тоже не айс. А сейчас… Ну в полицию заберут, ну в психушку… Хотя там такие очереди, что не всех берут еще! Но я в тебя верил! Бесы спрыгнули с комода и забегали вокруг Варфоломея. Завертели хвостами, и он рассеянно почесал им лысые макушки. — Верил он в меня, — проворчал черт. Амадей продолжил: — Да, между прочим. Я покой потерял. Сначала показалось хорошей идеей предоставить тебя самому себе. Так сказать, в омут с головой. Бросить в мир, чтобы ты тут сам варился. Устраивался. Но проклятая гиперответственность! Надо сказать, меня волнует, чем ты собираешься заниматься. А то знаешь: «Как дорожит своим деньком малюточка-пчела… бла-бла-бла… Всегда для праздных рук найдет занятье Сатана». Цитата неточная, но неважно. — Амадей был крайне взволнован. — Убивать тебя случайно не тянет? Нет? Ну… не знаю… Крови теплой выпить не хочется? — Хм… — неопределенно промычал Варфоломей, — даже не знаю. Если только прямо сейчас. Амадей замер, а потом его лицо расплылось в улыбке: — Ты шутишь, а я уж подумал… Не пугай меня так. Я ж не зря тебе сказал, что можешь делать все, что люди делают. А люди убивают. Некоторые — вообще кровожадные. — Тогда в чем проблема? — поинтересовался Варфоломей. Не то чтобы он планировал заняться убийствами, спросил скорее из принципа. — Понимаешь, — тут в голосе Амадея прорезалась сталь, — свобода воли — на то она и свобода. Я не могу диктовать тебе, что делать. Но у меня тоже есть эта самая свобода. Я тут давно, и у меня сложилась прямо железная уверенность: черт-убийца здесь не нужен. Варфоломей посмотрел в глаза своего собеседника, в них взметнулось адское пламя. Лицо Амадея утратило расслабленность и благодушие, обнажилась звериная сущность. В этот момент Варфоломей отчетливо понял, что его лучше иметь среди своих друзей, чем среди врагов. Амадей деловито посмотрел на золотые часы («Картье», если это имеет значение) и сказал: — Заболтались мы тут с тобой. Собирайся быстрее. В Венецию поедем. * * * Варфоломей сидел в частном самолете и заметно нервничал: — И эта штука летает?! Да пошло оно… — пробурчал он, поглядывая в иллюминатор.