Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 1 из 19 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
* * * Часть первая Осень До колледжа я понятия не имела об «электронной почте». Но я о ней слышала и знала, что у меня будет некий «свой» имэйл. – Ты станешь такой модной, – говорила одна из моих теток, она была замужем за компьютерщиком, – будешь слать и-мэйлы, – она акцентировала «и» и делала паузу перед «мэйлы». Тем летом я слышала об электронной почте всё чаще. – Мир меняется с такой скоростью! – как-то сказал отец. – Сегодня на работе я бродил по Сети. Вот я в музее Метрополитен, а через секунду – уже в Аныткабире. Мавзолей Ататюрка Аныткабир – это в Анкаре. Я не представляла, о чем говорит отец, но заявление, что он в тот день побывал «в Анкаре», иметь смысла никак не могло, и я пропустила его слова мимо ушей. В первый день учебы я отстояла очередь к складному столику и в итоге получила электронный адрес с временным паролем. Этот «адрес» состоял из моей фамилии Karadag, начинался с маленькой буквы и без турецкой g, которая не читается. С раннего детства я поняла, что немая g – забавная штука. «Конечная g не читается», – повторяла я усталым голосом: доходило уже до смешного. Мне было неясно, что такого «адресного» в электронном адресе и что это вообще за сокращение – «email». – А с этим что делать – повеситься? – спросила я, беря в руки сетевой кабель – Просто воткните в стенку, – ответила девушка за столиком. Поскольку об этом всём у меня не было ни малейшего представления, электронная почта мне виделась чем-то вроде факса, но с участием принтера. Никаких принтеров, однако, не потребовалось. Совсем иной мир. Доступ в него давали лишь некоторые компьютеры, рассеянные внутри обычного ландшафта и с виду ничем не отличающиеся от прочих. И неизменно, в невидимой постороннему глазу конфигурации, там всегда присутствует светящийся список сообщений от знакомых и незнакомых людей – посланий, написанных одним шрифтом, словно универсальный почерк разума или всего мира. Какие-то сообщения соблюдают эпистолярные формальности – «Уважаемая», «Искренне Ваш», – а другие напоминают телеграммы: лишь строчные буквы и никакой пунктуации, словно проецируются прямо из мозга. И в каждом сообщении содержится предыдущее: твои собственные слова возвращаются к тебе – ты их бросил, а они вернулись. Словно история твоих отношений – история пересечения твоей жизни с жизнью других людей – постоянно записывается и обновляется, и ее можно просмотреть в любое время. * * * До начала учебы потребовалось выстоять массу очередей и собрать кучу раздаточного материала – в основном, инструкций: как реагировать на сексуальные домогательства, что делать при желудочных расстройствах, как подать заявку на студенческую ссуду. Нам показали ролик о выпускнике колледжа, он сломал ногу и просрочил выплату ссуды, – иными словами, неудачно спланировал бюджет: в правильном бюджете серьезные увечья предусмотрены. Щедрость банка не знала границ – по крайней мере, в части очередей и раздаточных материалов. Мне даже дали бесплатный словарь. В нем не оказалось ни статьи «Рататуй», ни статьи «Тасманийский дьявол». На лестнице, ведущей к новому жилью, я услышала немузыкальное пение и шлепанье пластиковых тапок. Моя соседка Ханна стояла на стуле и прикрепляла над своим столом табличку «Стол Ханны Парк», монотонно подпевая песне группы Blues Traveler в плеере. Когда я вошла, она обернулась, изобразив пантомиму удивления и покачиваясь из стороны в сторону, потом шумно спрыгнула на пол и сняла наушники. – Ты не думала о карьере мима? – спросила я. – Мима? Нет, дорогая, боюсь, родители отправили меня в Гарвард учиться на хирурга, а не на мима. – Она громко высморкалась. – О! А мой банк не дал никаких словарей! – В нем нет тасманийского дьявола, – заметила я. Она взяла словарь и пролистала его. – Здесь много слов. Я сказала, что она может оставить словарь себе. Ханна поставила его на полку рядом со словарем, который ей подарили в школе как лучшей выпускнице. – Вместе они неплохо смотрятся, – произнесла она. Я спросила, есть ли в ее словаре тасманийский дьявол. Его и там не оказалось. – Разве тасманийский дьявол – не персонаж из мультика? – Она недоверчиво на меня посмотрела. Я показала страницу своего старого словаря, где был не только тасманийский дьявол, но и тасманийский волк – на картинке он немного грустно смотрел через левое плечо. Ханна подошла вплотную и взглянула на страницу. Потом огляделась по сторонам и с жаром прошептала мне в ухо: – Эта музыка играет уже целый день. – Какая музыка? – Т-с-с… Не шевелись. Мы стояли, не шевелясь. Из-под двери нашей третьей соседки Анжелы тихо плыли романтические струнные. – Саундтрек к «Легендам осени», – прошептала Ханна. – Она крутит его всё утро, с тех пор, как я встала. Она просто сидит там за закрытыми дверьми и постоянно крутит эту запись. Я постучала и попросила убавить звук, но всё равно слышно. Чтобы заглушить, мне пришлось включить плеер. – Вроде не очень громко, – сказала я.
– Просто как-то дико, что она там вот так сидит. В наш блок на трех человек Анжела въехала вчера в семь утра и заняла одноместную спальню, оставив нам с Ханной спальню с двухъярусной кроватью. Приехав вечером, я застала яростно орудующую там Ханну, она двигала мебель, чихала и отпускала громкие реплики про Анжелу. – Я ее даже ни разу не видела! – прокричала Ханна из-под стола. Две странные штуковины, которые она тянула в разные стороны, вдруг рассоединились, и Ханна ударилась головой. – УУУ! – завопила она. Потом выползла наружу и в гневе указала на Анжелин стол. – Видишь книги? Они фальшивые! – Она схватила предмет, с виду похожий на стопку из четырех книг в кожаном переплете с надписью «Библия» на одном из корешков, потрясла им у меня перед носом и с шумом швырнула на место. Предмет оказался деревянной коробкой. – Что хоть там внутри? – она постучала по Библии. – Ее последний завет? – Ханна, пожалуйста, аккуратнее с чужой собственностью, – произнес мягкий голос, и тут я заметила двух сидящих на банкетке корейцев – очевидно, Ханниных родителей. Тут вошла Анжела. Милое выражение чернокожего лица, гарвардская ветровка и гарвардский рюкзак. Ханна тут же высказала всё, что думает по поводу одноместной комнаты. – Ну да, – сказала Анжела. – Просто я приехала ужасно рано, и у меня столько чемоданов. – Уж чемоданы-то я заметила, – Ханна распахнула дверь в Анжелину комнату. Единственное крошечное окошко было украшено куском желтой ткани и гирляндой матерчатых роз, а в темноте виднелись четыре или пять чемоданов величиной с человека. Я предложила занимать эту комнату по очереди, треть года каждая, а Анжела пусть будет первой. Появилась мать Анжелы, волоча еще один чемодан. Она встала в дверях Анжелиной комнаты. Ее тело заполняло весь проем. – Сойдет, – сказала она. Отец Ханны встал и вынул фотоаппарат. – Вот вы и соседи по общежитию! Вы надолго запомните вашу дружбу! – Он несколько раз снял Ханну и меня, а Анжелу снимать не стал. * * * Ханна купила холодильник в нашу общую комнату. Она сказала, что разрешит мне им пользоваться, если я тоже что-нибудь куплю – типа плаката. Я спросила, какие плакаты ей нравятся. – Психоделические, – ответила она. Я понятия не имела, что такое «психоделический плакат», и она показала свою психоделическую записную книжку. По флуоресцентной пестрой спирали шагали, исчезая в центре, лиловые ящерицы. – А если в магазине такого нет? – спросила я. – Тогда фотку Альберта Эйнштейна, – ответила она решительно, словно эта альтернатива – первое, что должно прийти на ум любому. – Альберта Эйнштейна? – Да, какую-нибудь из тех черно-белых фоток. Ну, сама знаешь: Эйнштейн. В книжной лавке кампуса выбор плакатов с Альбертом Эйнштейном оказался огромным. Эйнштейн у доски, Эйнштейн в машине, Эйнштейн с высунутым языком, Эйнштейн с трубкой. Я не вполне понимала, почему у нас на стене должен висеть Эйнштейн. Но не покупать же себе отдельный холодильник. Плакат, который я выбрала, был абсолютно ничем не хуже и не лучше остальных Эйнштейнов: но Ханне, похоже, он не понравился. – Хм-м! – сказала она. – Думаю, он будет хорошо смотреться там, – она указала на стенку над моей книжной полкой. – Но тогда он будет не виден тебе. – Всё нормально. Там – лучше всего. Теперь все, кому случалось заглядывать в нашу комнату – соседи с просьбой что-нибудь одолжить, местные компьютерщики, кандидаты в студсовет и прочие, у кого мои скромные увлечения, казалось бы, должны вызывать весьма ограниченный интерес, – принимались из кожи вон лезть, лишь бы избавить меня от пиетета перед Эйнштейном. Он изобрел атомную бомбу, мучил собак, наплевал на своих детей… – Есть масса гениев куда более великих, – сказал мне один сосед по коридору, зашедший взять почитать «Двойника» Достоевского. – Альфред Нобель терпеть не мог математику и ни одному из математиков свою премию не присудил. А ведь было немало тех, кто действительно ее заслуживал. – Ага. – Я протянула ему книжку. – Ладно, пока, увидимся. – Спасибо, – сказал он, сверля взглядом плакат. – Этот человек избивал жену, заставлял ее решать для него математические задачи, выполнять всю грязную работу, а потом отказался упомянуть в соавторах. И ты вешаешь его фото на стенку. – Слушай, избавь меня от этих разговоров, – ответила я. – Это вообще не мой плакат. Долго объяснять. Но он не слушал. – В этой стране Эйнштейн – синоним гения, в то время как многие более гениальные люди никому не известны. Почему? Скажи мне. Я вздохнула. – Может, это потому, что он и есть лучший и даже ревнивым злопыхателям не удается умалить его звездный статус, – ответила я. – Ницше бы сказал, что гений такой величины вправе поколачивать жену. Это его заткнуло. Когда он ушел, я подумала снять плакат. Мне хотелось слыть смельчаком, которого не могут поколебать чужие недалекие суждения. Но какое именно из суждений следовало считать недалеким – то, что Эйнштейн самый великий, или то, что он хуже всех? В итоге плакат остался на стенке.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!