Дуг и раньше был зол на министерство юстиции, а мой арест окончательно вывел его из себя. Он знал, как и я, что рано или поздно Даунинг попытается обвинить меня во всех смертных грехах, однако столь наглое злоупотребление властью со стороны министерства юстиции и его отвратительное стремление унизить меня заставляли его кровь закипеть. Но я совсем не чувствовал себя униженным. Я сообщил Дугу, что планировал снова встретиться с представителями комиссии по ценным бумагам и Сената, однако теперь мои планы изменились. Даунинг давил на Гектора и Морана, чтобы меня доставили в министерство юстиции для «детального отчета». Возможно, он подумал, что шок от ареста заставит меня забиться в угол и заплакать. Я позвонил своим адвокатам и приказал им договориться о дате встречи. Пришло время для борьбы один на один. Через несколько дней я полетел в Вашингтон и вновь оказался в почтенном старом здании, где дорогая драпировка закрывала обнаженные соски у скульптуры. Со мной был Рик Моран. Он шел с опущенной головой, как ребенок, который ослушался родителей. Даунинг сидел в том же стерильном конференц-зале вместе со своей чихуахуа по имени Карен Келли и с помощником прокурора по имени Джефф Нейман. Этот парень выглядел так, как будто только что закончил юридическую школу. У него были черные волосы, уложенные гелем, и загар игрока в гольф. Он работал в офисе прокурора США в южном округе Флориды. Ростом он был не выше полутора метров и разговаривал раздражающим шепотом. Его брюки были сантиметров на пять короче, чем нужно, — было хорошо видно пару разных носков. Он был похож на адвоката-заику из классического фильма «Мой кузен Винни»[72]. Я долго не мог понять, что там делает этот Нейман. Было ясно, что Даунинг очень сильно разозлен тем, что судья в Новой Англии не ответил на его просьбу. Он хотел посадить меня за решетку, чтобы мучить меня столько, сколько захочет (как делают в Иране). А я все еще был на свободе. Он готов был сломать свой стол. — Так, Биркенфельд! Теперь мы хотим имена! Все имена. — Я уже все рассказал Сенату и налоговой службе, — ответил я, пожав плечами. — Если бы вы выдали мне повестку, когда мы ее просили, эти имена были бы у вас уже в прошлом году. Джефф Нейман внимательно посмотрел на Даунинга. Возможно, он думал: «И почему же ты не выдал ему повестку?» Но он промолчал, и я сразу понял, что главный в этой комнате Даунинг. — Ну что же, умник, — огрызнулся Даунинг. — Мы хотим их прямо сейчас. Но это была просто детская игра, и я знал, как в нее играть. Министерство юстиции, как и другие агентства, уже получило всю информацию от Сената. Даунинг просто пытался запугать меня угрозой ареста и обвинения. Он думал, что это станет той последней соломинкой, которая сломает мне спину. Он ни капли не напоминал логичного и зрелого профессионала в области криминальной юстиции. Я уже изобличил деятельность банка, я пришел к Даунингу сам, я, по сути, уже признался в незаконной деятельности, которую помог вывести на свет божий. Что еще он мог мне предъявить? Он просто хотел драматизировать ситуацию и устроить шоу для своих подчиненных. Я решил ему подыграть — вытащил копию длинного и детального списка швейцарских банкиров и клиентов, который уже передал Бобу Роучу и сенатскому комитету, и бросил листы бумаги через стол. — Пожалуйста, — сказал я. — Этот список уже есть у всех остальных правительственных служб, так что думаю, что могу отдать его и вам. Даунинг схватил его и гордо прижал к столу пальцем с таким видом, будто ему только что удалось расколоть Джона Готти[73]. Тем временем я вытащил из своего бумажника желтую карточку «Освобождение из тюрьмы», которую взял из своей квартиры в Женеве. Карточка полетела в сторону Даунинга вслед за бумагами. Даунинг, Келли и Нейман наклонились вперед и уставились на нее. — Ну что? — сказал я. — Эта карточка сработает? Все трое ошеломленно молчали. Возможно им казалось, что они сломали меня, но я только что разрушил их фантазии. — И кстати, — сказал я, — у меня тут назначены встречи с комиссией по ценным бумагам и Сенатом, так что я не хотел бы их пропустить. Мне показалось, что Даунинга хватит удар. Он с грохотом отодвинул свое кресло, вскочил и завопил, тыкая пальцем мне в лицо. — Вы не будете встречаться или беседовать ни с кем из Сената или комиссии по ценным бумагам! Это понятно, Биркенфельд? Чуть позже мои адвокаты сообщили в письменном виде Карлу Левину (сенатору) и Роберту Хузами (представителю комиссии по ценным бумагам), что, произнося эти слова, Кевин Даунинг совершил не одно, а целых два федеральных преступления. Они указали, что, согласно статье 1505 раздела 18 Свода законодательства США, федеральным преступлением считается любое препятствование или запугивание свидетеля, которого допрашивает комитет Конгресса или следственное агентство типа комиссии по ценным бумагам. Как и говорил судья Каплан о Даунинге и команде министерства юстиции в деле против KPMG, те самые люди, долг которых состоял в защите конституционных прав американских граждан, прямо нарушали их. Даунинг постепенно становился рецидивистом. Я поднял голову и улыбнулся Даунингу. А затем я посмотрел на Джеффа Неймана. Малыш-прокурор просто сидел на своем месте, не двигаясь, с лицом, невозмутимым, как у Библиотечного Льва[74]. Только что в его присутствии прокурор из министерства юстиции попытался запретить свидетелю сотрудничать с другими федеральными агентствами. С моей точки зрения, Даунинг переступил черту, однако Нейман не сказал на это ни слова. Позднее мои адвокаты сообщили об этом возмутительном поведении в министерство юстиции. Однако, насколько мне известно, Даунинг так и не понес за это никакого наказания. По всей видимости, дело KPMG не научило Кевина Даунинга тому, что свидетелей нельзя запугивать, а члены его команды были слишком застенчивы, чтобы открыть рот. Я сложил свои бумаги и собрался на выход. — Увидимся в суде, — огрызнулся Даунинг. — Не вздумайте пропустить заседание. — Мы придем, — ответил ему Рик. Насколько я помню, это были первые и последние слова, которые мой адвокат произнес в тот день. Слова капитуляции. На улице мы разошлись в разные стороны. Мне нечего было ему сказать. 19 июня 2008 года я вышел из самолета в Форт-Лодердейл и тут же оказался в еще одной жаркой «бане», которую приготовил для меня федеральный магистрат[75]Барри С. Зельцер из Южного округа Флориды. Рядом со мной в душном зале стоял Рик Моран, а по другую сторону от прохода расположились зевающий Даунинг и его оруженосец Джефф Нейман. Как только Зельцер поднялся по ступеням к своему столу, я тут же понял, каким будет ответ на мою просьбу о рассмотрении дела: «Виновен по всем пунктам». Судья был белым человеком среднего роста и средних лет. Он сидел в своей черной мантии с таким важным видом, будто был членом Верховного суда. На самом деле, магистраты располагаются на нижнем уровне пищевой цепочки федеральной судебной системы, и я чувствовал, что у этого человека точно есть комплекс Наполеона. Кроме того, я уже ознакомился с некоторыми решениями Зельцера. По всей видимости, он не любил банкиров, поскольку попытался в ходе заседания довольно лживым образом сравнить меня с Марком Ричем[76]— на госслужбе хватает негодяев. Заявить о невиновности было все равно что размахивать красной тряпкой перед разъяренным быком. Возможно, вас удивляет, почему я решил признаться в нарушениях, вместо того чтобы попытаться еще раз заявить о своей невиновности. Но я не был ангелом ни в глазах закона, ни в своих собственных. Я сам предоставил тонны свидетельств, подтверждавших мое участие в швейцарской схеме, поэтому знал, что любые попытки противостоять обвинению лишь заставят Даунинга и Зельцера ненавидеть меня еще больше. Если бы я захотел передать дело в следующую судебную инстанцию, то Даунинг подключил бы всех своих подручных и выжимал бы из них все соки, пока те не убедили бы суд в том, что я новый Чарльз Мэнсон[77]. Я не собирался помогать ему в этом. Я уже готовился к следующему этапу процесса — к слушаниям относительно моего приговора. Именно на нем мои адвокаты могли бы предъявить убедительные доказательства и просить суд о снисхождении. В конце концов к тому времени Игорь Оленикофф уже вернулся к своей империи недвижимости в Калифорнии и спокойно зарабатывал миллионы, которые ему предстояло уплатить в виде штрафов. Он был свободен как птица, так почему бы не освободить и меня? Ведь было бы неправильно, если бы правительство позволило Игорю наслаждаться свободой, а меня заперло в федеральной тюрьме? Я полагал, что совсем скоро всех моих швейцарских боссов соберут в одном месте и те начнут каяться, как испуганные подростки, арестованные за торговлю марихуаной. Мне казалось, что правительство поймет, насколько важными могли бы стать мои показания на слушаниях против швейцарцев. Все же я был не простым информатором, я смог обеспечить возврат сотен миллионов американским налогоплательщикам. Им стоило бросить полотенце на ринг и отозвать обвинение. Правильно? Слушание продолжалось, и Кевин Даунинг то и дело усмехался. Он пытался обвинить меня во всех грехах, кроме вооруженного ограбления и жестокого обращения с детьми. Поскольку я уже предварительно согласился признать себя виновным, правительство подготовило документ под названием «Соединенные Штаты Америки против Брэдли Биркенфельда». В разделе «Основные факты» в начале первой страницы сообщалось о согласии всех сторон с тем, что, «если бы данное дело было передано в суд, Соединенные Штаты могли бы, вне всякого разумного сомнения, доказать следующие факты, которые истинны, точны и достаточны для признания ответчика виновным». Иными словами: «Ответчик все нам рассказал, но мы делаем вид, будто раскопали все сами». За этим следовали шесть страниц текста, напечатанного через один интервал. Они описывали всю мою гнусную деятельность, гамбит Оленикоффа и все грязные делишки UBS, названного в тексте просто «банк». И все содержимое этого обвинительного документа слово в слово повторяло мои показания, данные Сенату, налоговой службе, комиссии по ценным бумагам, а затем и министерству юстиции. Вы понимаете? Я пришел к ним и вручил ключи от империи зла и за это меня теперь хотели вздернуть! Значительная часть документа была посвящена Оленикоффу. Ему уже было предъявлено обвинение, а поскольку я был его доверенным лицом, с точки зрения министерства юстиции все было понятно. «Крупного зверя мы уже поймали, а теперь разбираемся с его прихвостнем». В последней строке документа говорилось о «налоговых потерях, связанных с заговором, направленным на избежание уплаты налогов на прибыль с суммы около 200 миллионов долларов, которую Игорь Оленикофф хранил на скрытом офшорном счете. Общая сумма потерь составила 7 261 387 долларов, не считая штрафов и процентов». Такая формулировка четко давала понять, что именно я отвечаю за эти потери, понесенные налогоплательщиками. Однако поверьте мне — если бы я мог вытащить чековую книжку и выписать чек на эту сумму, Даунинг порвал бы его на моих глазах. Он не жаждал правды или компенсации, он просто хотел наказать меня. Магистрат Зельцер задал несколько поверхностных вопросов, наслаждаясь звуками собственного голоса. — Итак, мистер Биркенфельд, вы постоянно проживаете в Швейцарии. Где именно? — В Церматте, ваша честь. — Мне доводилось там бывать, — сказал он с таким видом, будто хотел поразить нас своей умудренностью. — Город, в котором нет автомобилей. Рик Моран предпринял попытку внести позитивную ноту. — Ваша честь, мистер Биркенфельд обратился в правительство по своей собственной воле. Зельцер посмотрел на него. — Да, разумеется. Но я бы хотел увидеть выписки с его банковских счетов. — Видите ли, — ответил Моран, — Боюсь, что швейцарцы откажутся разгласить эту информацию. — Разумеется, — усмехнулся Зельцер. — Так же как в деле Марка Рича. «Какая объективность, — подумал я. — Почему бы теперь не сравнить меня с Мануэлем Норьегой или Саддамом Хусейном?» Затем Зельцер проинструктировал нас о процедуре формальной подачи заявления. На последней странице документа было место для подписей всех участников: Даунинга, Неймана, Морана и меня. Мы передали документ по кругу, и каждый его подписал. Даунинг расписался с видимой гордостью, а я нацарапал свое имя, как жертва неудачного развода. Зельцер даже не смотрел в мою сторону. Он отодвинул мои бумаги в сторону, его уже ожидало следующее большое дело. Судебный клерк с шумом поставил на документе печать с датой и временем, символизировавшую победу правительства, и по залу пронеслось эхо от удара. Затем Зельцер скрестил свои пухлые пальцы и уставился на меня. — Заявление о признании виновным принято, — прорычал он. — Мистер Биркенфельд, я назначаю для вас залог в сумме 100 000 долларов. Оплатите его в Бостоне, затем приходите в надзорное ведомство. Вы будете носить на себе следящее устройство. Дата слушаний относительно приговора будет определена позднее. Он ударил молотком. Я вышел из зала и отправился обратно на север. В самолете до Бостона я с негодованием думал о залоге. Деньги не были проблемой, но я решил воспользоваться услугами поручителя. Я знал, что не собираюсь сбегать или что-то утаивать, просто я терпеть не могу, когда мои собственные сбережения перестают приносить мне процент. Куда больше меня беспокоило следящее устройство, которое должно было днем и ночью связывать меня с Кевином Даунингом, как если бы он стоял у меня за плечом. У него уже был мой паспорт, куда я мог сбежать? В ущелье Дыра в стене в горах Биг Хорн, штат Вайоминг, как Буч Кэссиди[78]? «Возможно, он зарядит устройство взрывчаткой C-4, — подумал я, — Если ему покажется, что я собираюсь сбежать, он нажмет на кнопку и оторвет мне ногу». Я пытался понять, откуда у Даунинга такая психотическая одержимость в отношении меня. Но когда самолет начал приближаться к Бостону, я перестал глазеть в окно иллюминатора и осмотрелся. В салоне оказалось на удивление много хорошо одетых женщин со свежим загаром и пакетами, набитыми покупками. И это внезапно заставило меня подумать о женах тысяч американцев, прятавших свои секретные швейцарские счета. Многие из них даже не подозревали, чем именно занимались их мужья во время своих «командировок» в Цюрих и Женеву. Я задумался о том, многие ли из этих женщин знали о донжуанстве своих мужей, об их любовницах, о тратах на азартные игры и стриптизерш. Я представил себе, как многие из них соглашались на предложенные им условия развода, понятия не имея, сколько принадлежавших им миллионов долларов были надежно спрятаны от них. Швейцарцы смогли поиметь (в самом плохом смысле) не только обычных американских налогоплательщиков, но и сотни таких женщин. Пожалуй, адвокатам, представлявшим их в бракоразводных процессах, стоило бы пересмотреть условия соглашений, поскольку большинство из них явно были несправедливыми. * * * Июльская жара накрыла своим влажным облаком весь Вашингтон, а постоянный подкомитет Сената по расследованиям во главе с сенатором Карлом Левиным в полную силу приступил к работе и начал готовиться к открытым слушаниям по вопросу банков, налоговых гаваней и нарушения налогового законодательства США. Долгие годы в кулуарах Конгресса ворчали о том, как иностранные банки нарушают американское налоговое законодательство, но не могли этого доказать. Это были влиятельные мужчины и женщины, однако они были беспомощны, как артиллерийская батарея без снарядов. Теперь появился я и отдал им ящики с боеприпасами, и теперь они заряжали орудия, готовясь произвести первые залпы. Если члены Конгресса любят хоть что-то больше, чем свои раздутые зарплаты, бесконечные отпуска, бесплатную медицинскую страховку и кучу помощников, то это внимание прессы. И пока Комитет готовился к своему сценическому дебюту, в этом внимании не было недостатка. В мае Хейг Симонян опубликовал в Financial Times статью о руководителях UBS, которые официально запретили своим сотрудникам командировки в Соединенные Штаты после того, как Капитолийский холм наконец-то разозлился, причем с полным на то правом. Журналисты New York Times тут же начали собственное расследование, в основном посвященное деятельности богатых американцев, а министерство юстиции, налоговая служба и Специальный комитет Сената принялись все чаще тыкать пальцем в сторону UBS. После того как мое заявление было принято судом во Флориде, Хейг рассказал о моей истории на страницах газеты. Спустя десять дней министерство юстиции подало в федеральный суд иск против «Джона Доу»[79], в котором потребовало, чтобы UBS открыл имена 19 000 анонимных американцев, имевших незадекларированные счета. Каждый значительный факт в этом иске был основан на документах, которые я добровольно передал в министерство юстиции, комиссию по ценным бумагам, Сенат и налоговую службу — 19 000 имен, более 52 000 счетов и 20 миллиардов долларов в активах. Министерство юстиции просто скопировало мои данные в свой документ и получило за это всю славу. По справедливости, это должен был быть иск от имени Брэдли Биркенфельда! Разумеется, UBS отверг все обвинения и заявил, что его руки связаны швейцарскими законами в отношении банковской тайны. Такой оскорбительный ответ серьезно разозлил американских законодателей. В своей очередной статье в Financial Times Симонян предупредил, что швейцарцев ждет сокрушительная атака со стороны американцев. Сразу после этого раздался залп из всех орудий. Правительство США обратилось в федеральный суд с просьбой о том, чтобы UBS раскрыл все имена. Судья сказал: «Конечно да, черт побери!» — и вынес соответствующее решение. Статьи в New York Times выходили уже практически каждый день. Мои бывшие начальники чувствовали, как их задницы поджариваются. Они понимали, что, если они откажутся выползти из своего убежища в Швейцарии, в сотни отделений UBS Americas придут федеральные агенты, вооруженные ордерами и висячими замками. Я провел время между подачей своего заявления во Флориде и слушаниями, назначенными на середину июля, в Бостоне, злорадно наблюдая, как разгорается пожар. Дуг ходил на работу в юридическую контору, а я оставался в «бункере» — спальне, наполненной папками с материалами, пачками свежих газет и журналов. Кроме того, в спальне были компьютер и постоянно звонящий мобильный телефон. В основном я общался со своими адвокатами, хотя моя вера в них слабела. Со мной пытались связаться многие репортеры, однако я разумно отказывался от общения с ними. Я знал себя слишком хорошо и понимал, что начну откровенно говорить все, что думаю — особенно о министерстве юстиции — и это точно не помогло бы мне на слушаниях по моему приговору, дата которых еще не была назначена. Летом я ношу шорты, и черное следящее устройство выглядело на моей ноге, как огромные часы G-Shock. Попробуйте принять душ с этой штуковиной! Она постоянно напоминала мне о том, что мы все — рабы правительства, просто не все носят свои ошейники напоказ. 3 июля Пол Гектор позвонил мне и сообщил новости. — Брэд, с нами только что связался Боб Роуч. Он хочет, чтобы ты вернулся в Вашингтон и помог Комитету в его расследовании. — Всегда готов помочь, — сказал я. — Дата уже назначена? — 9 июля. — Я приеду. Это было очень хорошим знаком, или, по крайней мере, так я думал в то время. Сенат в отличие от министерства юстиции не хотел притворяться в том, что я уже не обладаю для него никакой ценностью. Эти люди четко понимали, что я играю ключевую роль в их деле и что именно я — тот человек, который поможет им прижать швейцарцев. Каждый вечер, когда Дуг возвращался домой, мы обсуждали события прошедшего дня. Он согласился, что приглашение Комитета — это хорошая новость. Однако все пошло не так, как я рассчитывал. Я встретился с Роучем и одним из его следователей. Им была нужна помощь в раскрытии роли Мартина Лихти как главы UBS, я был рад им помочь, и все прошло хорошо. Я отправился обратно и стал ждать приглашения на слушания Карла Левина, но мне позвонили Гектор и Моран и огорошили плохими новостями. — Тебя не будет на слушаниях, Брэд. Они не хотят, чтобы ты давал показания. — Какого черта? Почему? — Мы не знаем, но они сказали «нет». Мы думаем, это Даунинг. — Эти подонки из министерства юстиции боятся того, что я могу рассказать. — Возможно. — Гектор и Моран вели себя как побитые собаки. — Нам очень жаль.