Часть 3 из 12 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Замка.
Стервятники не прилетят на север Англии, но можно не сомневаться – вместо них будут вороны. Или дикие собаки.
Папа: «Каждый год на Земле остается все меньше животных».
Но это не имеет отношения к диким собакам. Диких собак становится все больше. И они, как все другие, голодны.
Вот уже чего не захочешь видеть на своем склоне холма – это стаи голодных собак.
Тело, вообще-то, можно съесть. При одной только мысли о поджаренном на огне мясе у меня слюни текут. Кроме револьвера, у меня есть еще и нож, так что я легко могу отрезать кусочек мяса и как-то его приготовить. А покойнику все равно, как он вернется в землю – через меня или через ворон. Да и мальчику все равно. Хотя он, может, и не захочет есть мясо своего спутника, но это уже ему решать. Теперь каждый сам решает, как ему поступить.
Но разводить огонь неразумно: дым выдаст твое местоположение не только дронам, но и людям, которые позарятся не только на твою еду, но и на твои документы. К тому же у меня есть сыр, который я украла два дня назад, и горбушка хлеба. Тело лучше использовать как средство отвлечения внимания. Положу его с подветренной стороны от убежища, и собаки, которые забредут на холм, выберут труп, а не меня.
Просто скатить труп с холма не получится – будет застревать в поваленных деревьях, так что придется его волочь на себе. Обслюнявив палец, уточняю направление ветра, потом высвобождаю зацепившуюся за ветку штанину мужчины и поднимаю его за подмышки.
Волоку мертвеца, не забываю смотреть под ноги и выбираю дорогу, но тем не менее застреваю. На этот раз обломок ветки разрывает штанину от колена вниз по щиколотке. Мальчик наблюдает за моим медленным и неуверенным продвижением, сидя у вершины холма. Он не идет за мной, не пытается помочь или, наоборот, помешать утащить своего спутника.
И он не плачет.
Папа говорит: «Только люди способны плакать».
В пустыне твое тело настолько обезвожено, что ты даже плакать не можешь. У тебя нет слюны во рту и слез на глазах.
Возможно, этот мальчик оставил частичку себя в пустыне.
Я точно оставила.
7
Немой
Тело я оставляю у ручья, но не слишком близко, чтобы, если скатится, не отравило воду. Чистая вода бесценна. По эту сторону границы маленькую речку называют ручей, по другую – протока. Еще одна мелочь, которая на деле вовсе не мелочь. Когда я выйду к первой протоке, то буду в Шотландии.
Наполняю флягу свежей водой. Эту металлическую бутылку с закручивающейся крышкой я научилась беречь как зеницу ока. Оказавшись рядом с источником воды, всегда наполняю ее заново – это давно вошло в привычку. Вода в этой части Англии часто стекает с торфяных холмов, и поэтому ручьи кажутся коричневыми, но, когда набираешь воду в ладони, она прозрачная, холодная и восхитительно вкусная. Думаю, вода навсегда останется для меня чудом. Меня не мучает жажда, но я все равно набираю воду в ладони и пью.
Кто испытал настоящую жажду, тот ее не забудет.
Потом поднимаюсь обратно на холм. Мальчик наблюдает за мной, сидя в треугольнике, который образовывает самое большое поваленное ураганом дерево. Мое дерево. То самое, под которым я планировала заночевать.
Северу приходится платить за повышение глобальной температуры, и ураганы входят в цену. Но ураганы сошли на нет. В отличие от жары в экваториальном поясе. Тот, который повалил мое дерево, видимо, был особенно сильным. Дерево похоже на гигантский гриб, ствол – ножка, а мохнатый диск из корней и земли – шляпка.
Подойдя ближе, я вижу, что мальчик расчистил место под стволом: убрал ветки, и большие, и самые тонкие. Сразу видно – научился находить укрытие в любой обстановке. Он даже камни убрал, хотя тут я могу ошибаться.
Получается теперь мое место – его место.
Только меньше. Ровно для одного мальчика.
В Прошлом я бы рассмеялась.
Но сейчас я становлюсь на колени и начинаю расширять очищенное мальчиком место. Он наблюдает. Я раскидываю крупные ветки, выметаю место ветками поменьше, потом проверяю, нет ли камней. Если хочешь ночью спать, избавься от камней, даже от самых мелких. С наступлением ночи мелкие камни увеличиваются в размерах.
Вот так. Порядок.
Похоже, ночь мы проведем вместе. В этом нет ничего страшного. Завтра так и так наступит, от нас это не зависит. И утром я пойду дальше.
Пойду быстрее, чем он.
Наконец я сажусь и развязываю свой узелок с едой. Платок когда-то был белым, но сейчас он серый. Сыр, немного покрошившийся, и горбушка хлеба. Запах какой-то горьковатый. Сначала меня это удивляет, но потом я понимаю: это не сыр так пахнет, а мальчик. Я принюхиваюсь. От него пахнет немытым телом, это такая смесь запахов рыбы, мочи, пота и плесени. Думаю, от меня пахнет так же.
Мальчик смотрит на мой хлеб.
Смотрит на мой сыр.
Он мне никто, я за него не отвечаю. Завтра уйду и не оглянусь на него. Он не сможет за мной угнаться, а если и сможет, границу ему не перейти. Он не доберется до безопасного места. Глупо делиться ресурсами с теми, кто так и так не выживет.
Откусываю кусочек хлеба. Маленький кусочек. Съедаю. Потом – кусочек сыра.
Мальчик смотрит на мой рот. Смотрит, как я жую.
Но молчит.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я.
Тишина.
Есть еще вопросы, которые я могла бы ему задать.
Куда ты идешь?
Откуда ты?
Что видел?
Толку от этих вопросов – ноль. Все идут на север, все идут от экваториального пояса. Все на пути повидали немало. Любому с лихвой хватает историй о собственных лишениях.
– Меня зовут Мари, – показываю на себя пальцем.
Потом повторяю:
– Мари.
Вообще странно, что я решила назвать свое имя. Если представляешься кому-то, значит собираешься продолжить с этим человеком общаться. Но я не собираюсь общаться с этим мальчиком. Так было с Мохаммедом, и эту ошибку я больше не повторю. Хотя, если быть честной, я с ним и не знакомилась. Зачем знакомиться с сыном шофера родителей? Ты с кем-то знакомишься, а потом получается так, что ты за него отвечаешь. Так получилось у меня с Мохаммедом. Только потому, что я была старше, мои четырнадцать против его десяти. Эту ошибку я больше не повторю.
А мальчик все молчит.
И глаза его ничего не выражают.
Тут мне в голову приходит одна мысль.
Я говорю:
– Открой рот.
Он открывает рот. Я вижу его язык – маленький, бледно-розовый.
– Покажи, – говорю я. – Покажи язык.
Мальчик показывает язык.
– Хорошо. Так хватит.
В пустыне рассказывали, что солдаты иногда отрезают у детей языки. Я сама такого не видела, так что не знаю, правда это или нет. Правда в том, что мальчик молчит не потому, что ему отрезали язык, он, скорее всего, молчит, потому что не хочет говорить. Когда захочет, тогда и заговорит.
А он так и сидит с высунутым языком.
Я кладу ему на язык маленький-маленький кусочек сыра.
А потом завязываю остатки еды в платок и прячу.
8
Сны
Мальчик не жует сыр, он его сосет. Его рот, челюсти и щеки двигаются так, будто сыр, который он сосет, гораздо больше того, который я ему дала. То есть настолько большой кусок, что его трудно проглотить. Доев сыр, мальчик достает из кармана шортиков серый голыш. Камешек гладкий, размером где-то с половину моего большого пальца. Мальчик кладет голыш в рот, как будто это леденец, потом смотрит на меня в последний раз, ложится калачиком на землю, спиной ко мне, и засыпает.