Делакруа обменялся взглядом с Шаттон, потом взял несколько листков из папки, лежавшей на свободном кресле. Сверился с ними. – Насколько нам известно, Андерсоны жили в деревне, отказавшись от современных технологий. Такой их выбор возмутил многих, вспомнила Мила. Если бы они не жили настолько уединенно, полиция успела бы вовремя. Или сам Энигма не явился бы к ним. – Кто-то их сравнил с амишами – сектой, проповедующей простоту жизни и отказ от современных технологий, но это не совсем так, – продолжил Делакруа. – Андерсоны лечились современными средствами и одевались нормально, вот только не пользовались электричеством. Никаких электроприборов – ни телевизора, ни компьютера, ни Интернета. Единственное исключение – сотовый телефон, на крайний случай. Мила была в курсе того, что существуют различные движения, отрицающие технологическую цивилизацию, – «луддиты», laggards[1]. Одни это делают по этическим или религиозным причинам, другие – по политическим. Тем временем проектор показал семейное фото: отец, мать и двойняшки счастливо улыбались в объектив, одетые в одинаковые красные свитера, – снимок, вероятно, был сделан на Рождество. Мила изумленно воззрилась на Андерсонов в их прежней жизни. – До того как заделаться фермером, Карл Андерсон работал брокером в торговом банке SPL&T. Имел завидный доход. Вначале Мила думала, что Андерсоны всегда жили на ферме. Она ошибалась. Но в самом ли деле они располагали средствами? И действительно отказались от роскоши, чтобы удалиться вместе с дочерьми на лоно природы? – Собственная квартира в центре, в престижном кондоминиуме. Страхование жизни на крупную сумму, вложения в акции и облигации. Яхта. В гараже – автомобиль класса люкс. Частная школа для девочек, отдых в дорогих экзотических местах. Как можно было перейти от подобного существования к другому, диаметрально противоположному? Жертвы и палачи иногда сближаются, повторила она себе. Может, и Энигма, до того как стал бомжом, был примерным гражданином, имел семью, работу и собственность. – По нашим сведениям, Андерсоны купили ферму около года назад. Снова взглянув на рождественскую фотографию, что красовалась на экране, Мила испытала странное ощущение – щекотку в ямке над ключицей, у самой шеи, что почти всегда было предупреждением. – Заплатили наличными. Остальное имущество отписали на девочек, но воспользоваться им сестры смогли бы только по достижении совершеннолетия. – Делакруа прервался, вчитываясь в текст, который держал перед собой, словно не веря собственным глазам. – Ближайшие родственники засвидетельствовали, что это муж принял решение и увез в глухомань жену и детей. Похоже, в один прекрасный день Карл Андерсон бросил работу, закрыл счета в банке и аннулировал все контракты: от платного телевидения и Интернета до водоснабжения и электричества. Значит, Карл сделал выбор за всех; у Милы это не укладывалось в голове. Зачем это было ему нужно? И тут в голове бывшего агента полиции зазвучали слова Судьи, которые та произнесла, едва войдя в ее дом на озере. «Не вижу у тебя телевизора, – сказала тогда Шаттон. – Нет даже подключения к Интернету?» – спросила потом, вовсе ошеломленная. «У нас есть книги. И радиоприемник», – ответила Мила. Точно как Андерсоны, призналась она себе, и это ее до крайности взволновало. Сходство не с Энигмой, сходство со мной. Мила, подобно Карлу Андерсону, бросила все и удалилась от мира, забрав с собой дочь, с мнением которой и не думала считаться. Хотя ее решение не было настолько радикальным, причина была налицо: она боялась за Алису, боялась, что тьма найдет ее. Какая там жизнь на лоне природы: Андерсоны бежали. Карл боялся за свою семью, поэтому они уехали как можно дальше. Тут она разглядела кое-что и вскочила на ноги. Подошла вплотную к экрану. – Что такое? – изумилась Шаттон. Мила заговорила не сразу. – Энигма и Карл Андерсон были знакомы, – изрекла она наконец без малейшего колебания. Все уставились на нее, совершенно опешив. – Ты-то, черт возьми, почем знаешь? – вспылил Бауэр. Мила подняла руку, указывая на изображение. – Часы на руке у мужчины, – только и сказала она. Все вгляделись. И поняли. На руке Карла Андерсона, между рукавом красного свитера и спортивным хронографом, виднелась татуировка. Число. 4 Она ошибалась насчет Карла Андерсона. Когда Энигма приблизился к ферме, Карл вышел, чтобы с ним поговорить. Но о чем? Может быть, уже знал о его намерениях и хотел его остановить? А жена? Фрида знала, кто это такой? Из ее звонка в полицию ничего подобного не следовало. Но спустились сумерки, электричества не было, дождь стоял стеной, и татуированный человек находился далеко от дома. Однако у Милы складывалось ощущение, что женщина ни о чем не догадывалась. Зато Карл боялся Энигмы. Поэтому и увез семью из города, отказавшись от денежной работы и вольготной жизни. Где другие видели лишь ничем не объяснимый выбор, бывший агент полиции явственно различала признаки бегства. В истории семейства Андерсон зловещим образом отражалась жизнь Милы, ее выбор. Это ей не нравилось. Естественно, она не ожидала, что бывшие коллеги из Управления согласятся с ее предположениями. И пока она в коридоре размышляла об этом, из-за запертой двери кабинета Судьи до нее доносились отдельные реплики оживленной дискуссии, проходившей там. Судья и Коррадини, вместе с Бауэром и Делакруа, спорили о том, следует ли принять в расчет версию Милы Васкес. Она предполагала, что у резни был мотив, в то время как они легко могли выйти из положения, приписав бешеную расправу больной психике монстра, после чего закрыть дело. Но татуировка на запястье Карла Андерсона все усложняла. Дверь кабинета распахнулась, и Коррадини кивком пригласил ее войти. Вид у всех был недовольный. – Переехать за пятнадцать километров от города не значит сбежать, – тут же выпалила Шаттон. – Я бы еще в это поверила, если бы Андерсоны бросили все и уехали из страны. – Думаю, дело не в расстоянии, а в отказе от технологий. – Мила была в этом убеждена, хотя еще и не могла связать концы с концами. – Энигма окружает себя неисправными компьютерами, Андерсоны отрекаются от прогресса: вам не кажется, что здесь есть связь? – Одни только предположения, госпожа Васкес, – покачал головой Коррадини. – Рискованные предположения. – Чтобы подкрепить твою версию, нам нужны вещественные доказательства, – вступил Делакруа. – Разве татуировка на запястье Карла Андерсона таковым не является? – Изображение нечеткое, – отмахнулся Бауэр. – Может быть, это блик. Я не вижу никакого числа, только смутное пятно. Мила не верила себе. – Меня вызвали сюда с определенной целью, – напомнила она. – И не вы меня позвали, а человек, заключенный в тюрьму. – (Как до них не доходит такая простая вещь?) – Вам не кажется, что во мне – ключ к разгадке? Никто не возразил: добрый знак. – Я не знаю татуированного, и это факт. Но, может быть, я знаю что-то такое, о чем сама не догадываюсь, – продолжила Мила. – Ясно одно: Энигма показал, что хорошо меня знает. Шаттон явно была в замешательстве. Мила затруднялась сказать, доверяет ли ей хоть кто-нибудь в этом кабинете. – Если поспешить, я успею на поезд, который отходит через полчаса: вернусь домой пораньше. Решайте сами, Судья. Та на минуту задумалась, потом повернулась к Коррадини: – Ты что скажешь? Советник пожал плечами. – Хорошо, – решилась Шаттон. – Устроим ей встречу с задержанным. До сих пор о встрече никто не заговаривал. Наоборот, Судья исключила такую возможность, когда заявилась к Миле домой, чтобы просить ее о помощи. У Милы не было ни малейшего намерения оказаться лицом к лицу с Энигмой. Она уже пожалела о том, что согласилась выслушать краткий отчет о результатах следствия. Но вывод, к которому она пришла, породил ряд сомнений. Чтобы разрешить их, ничего другого не оставалось, как только привести ее к человеку, который впутал ее в это дело. Отступать было поздно. Тюрьма особого режима находилась в каких-то трех кварталах от Управления. То был небоскреб из бетона, похожий на полую башню. Хотя он и возносился вверх, его называли «Ямой», ведь тот, кто попадал внутрь, никогда не выходил наружу. На внешних фасадах не было ни единого отверстия. Окна камер выходили во внутренний двор. Солнечный свет проникал в этот узкий колодец всего на несколько минут, как раз в полдень, отчего заключенные еще сильнее чувствовали, что они погребены заживо. Именно в этот час Бауэр и Делакруа подвезли Милу к зданию, у которого толпились в поисках информации корреспонденты газет, телерепортеры и сотрудники новостных сайтов. Собрались здесь в честь вновь прибывшего, подумала Мила, выглянув из окошка машины. Праздник начинается, и герой торжества – Энигма. Пока машина въезжала в первые из трех ворот, преграждавших единственный вход в супертюрьму, Мила в последний раз подняла глаза к небу и смерила взглядом впечатляющий серый монолит, казалось поглощавший лучи солнца, которое в данный момент находилось почти в зените. Кто знает, что испытывают заключенные, переступая этот порог в первый и единственный раз, зная, что обратной дороги нет. Машину завели в гараж, ее должны были осмотреть охранники. То была стандартная процедура, даже для автомобиля, приписанного к полиции, из опасения, что без ведома водителя и пассажиров кто-то исхитрится подложить туда взрывное устройство. Среди заключенных были видные члены мафии и террористы, которых кому-то из оставшихся на свободе выгодно ликвидировать, пока строгий тюремный режим не заставит их раскаяться в содеянном и заговорить. – Добро пожаловать в «Яму», госпожа Васкес, – поприветствовала ее охранница из-за стойки наисовременнейшего пункта регистрации, оснащенного мониторами и сложными электронными устройствами. – Я – лейтенант Ражабьян, мне поручено сопровождать вас. Она тут же выдала Миле бедж с штрихкодом.