– Для этого тут сегодня была я, – сказала Инесса Перцева. – Если задачей Ивана было защитить Аллу от настоящего покушения, то я, по ее замыслу, должна была первой оказаться у тела, сообщить, что именинница мертва, и накрыть ее куском ткани, достаточным для того, чтобы скрыть от посторонних глаз. Лежа под столом, невидимая, она могла дышать, не привлекая вашего внимания. Расчет был на то, что мало кто захочет приближаться к трупу, и он оправдался. – Ну да, самое трудное заключалось в том, чтобы, слушая вас, не рассмеяться. Хотя в некоторые моменты, признаюсь, я была готова заплакать из-за осознания того, как меня, оказывается, ненавидят одни и любят другие. – Мама, кажется, я сейчас сам тебя убью! – взорвался вдруг Александр Миронов. – Это жизнь, а не книга, реальность, а не кино. Не мучай ты нас больше, скажи, кто пытался тебя отравить? Миронова повернулась к Бунину и кивнула. Тот шагнул к Валентину, доставая из кармана пиджака наручники. – Гражданин Воронцов, вы задержаны по подозрению в покушении на убийство гражданки Мироновой Аллы Евгеньевны. – Что-о-о-о? – закричала Вера. – Да вы с ума сошли! Валя бы никогда так не поступил, он просто не способен причинить никому боль. Он композитор, творческий человек, а не убийца. – Разве? – спросил Бунин у Воронцова, и тот поник, опуская руки с защелкнутыми на них наручниками. – Дядь Валь, но почему? – недоумевающе спросил Миронов-младший. – Вы же сами сказали, что единственный из всех присутствующих, кому было совершенно нечего делить с мамой. – Было, – усмехнулась Алла. – Это ничтожество, всю жизнь просидевшее на шее собственной жены, жутко страдало от комплекса неполноценности. Вера так мечтала, чтобы у ее драгоценного муженька хоть что-то получилось, и уговорила меня познакомить его с директором киностудии. Я не знаю, какое помутнение рассудка на меня нашло, но я попросила взять его композитором в мой новый сериал. Деньги там небольшие, но он мечтал увидеть свое имя в титрах. – Он написал прекрасную мелодию! – крикнула Вера. – Он ее украл. Твой захребетник-муж не имеет ни малейшего таланта, Вера. Он не мог написать музыку к фильму, зато именно у него валялась старая пластинка с той самой мелодией, которую тридцать с лишним лет назад подарил мне Антонио. Валентин просто украл эту мелодию, слегка изменив с помощью аранжировки. А я узнала об этом, только когда сериал уже был готов и даже трейлер крутили по телевизору. – Так вот почему мелодия Антонио показалась мне знакомой! – воскликнула Инна. – Я просто не один раз видела трейлер по телевизору. Господи, так это все из-за нарушения авторского права! – Да. Видит бог, я долго терпела это ничтожество, потому что в него много лет назад угораздило влюбиться мою подругу, но это было последней каплей. Я сказала, что все расскажу, заставлю убрать его фамилию из титров и ославлю на весь свет. Просто сначала я заболела, а потом поняла, что меня хотят убить, и стало не до какой-то там музыки. – Но откуда у папы цианиды? – со слезами в голосе спросила Ирина. – С комбината хлебопродуктов, разумеется, – любезно пояснила Миронова. – Ты же сама его там видела, девочка. На комбинате хранят средства для борьбы с грызунами, например цианплав. Как любезно пояснил нам твой отец, на этом предприятии у него трудится одноклассник, так что, я думаю, у следствия будет к нему несколько вопросов. – Вы ничего не докажете, – хрипло сказал Воронцов. – На бутылке нет отпечатков моих пальцев. – А мне и не надо ничего доказывать. – Бунин вдруг рассмеялся. – Я же сказал: я согласился участвовать во всем этом цирке только потому, что хотел уберечь любимую писательницу моей жены от смерти. Поэтому я с самого начала вечера наблюдал за всеми вами, уважаемые. И я, господин Воронцов, просто видел, как вы всыпали что-то в бутылку с вином. Кстати, только в этот момент затея Аллы Мироновой перестала казаться мне безумной. – Маски сорваны, все тайное стало явным, – задумчиво сказал Гридин. – Убийца среди нас один, а привычная жизнь разрушена у всех. Мастерски ты нас разделала, Аллочка! – Может быть, – именинница пожала плечами. – Просто я уверена в том, что правда гораздо лучше лжи, какой бы горькой она ни была. А еще в том, что каждый человек, выбирая, совершить ему какой-то поступок или нет, сразу думает о его возможных последствиях. Я не заставляла тебя спать с Мариной, Володя, и не верю, что ты не смог бы устоять. Переночуй сегодня у себя, пожалуйста, а завтра забери свои вещи. Гридин уныло кивнул. – Митя, Сашок, пойдем домой. Иринка, если хочешь, тебя это тоже касается. – Я сегодня побуду с мамой, – прошептала девушка. – Хорошо. Сынок, ты идешь? Мить, а ты? Еще не передумал возвращаться? Застывший столбом посреди зала Дмитрий Миронов отмер и кинулся помогать своей бывшей-будущей жене надеть шубу. – Не передумал, – сказал он. – Сын, смотри, у меня получилось! Младший Миронов подошел и обнял их обоих. – Пап, я рад за тебя. Мама, с днем рождения! Калач с изюмом Чудное в этом году выдалось лето – чу́дное и чудно́е. Раскачиваясь на деревянных качелях (перекинутая через прибитую к двум врытым в землю столбам перекладину толстая витая веревка, так и норовящая перевернуться под попой дощечка на ней) и кусая большое красное яблоко, Елка задумчиво размышляла, как сильно ударение меняет смысл слова. Вот чу́дное лето означало, что с середины мая установилась жара. Днем температура воздуха поднималась до двадцати пяти – двадцати восьми градусов, а ночью не опускалась ниже восемнадцати. Как следствие, река прогрелась для их широт довольно рано – купаться они как начали в двадцатых числах мая, так и делали это с тех пор ежедневно, хотя июль уже плавно катился к концу. Еще неделя – и Ильин день, после которого купаться нельзя – вода от камушка стынет. Так говорила Варькина бабушка, и Елке, выросшей в интеллигентной, а точнее, как она сама осознавала, снобистской семье, очень нравился ее напевный говор, полный поговорок, прибауток и народных речевых оборотов. К примеру, Варькина бабушка, которую, к слову, звали тоже очень по-народному, Марфой Васильевной, ни за что не сказала бы про качели «дощечка». В ее устах это прозвучало бы как «досочка» или «досточка». И студентке филфака Елке Резановой, свободно владеющей английским и сносно говорящей по-китайски, этот разговорный русский отчего-то ужасно нравился. Ей и в доме Марфы Васильевны нравилось тоже, пусть даже он не шел ни в какое сравнение с особняком в принадлежавшем Елкиной семье имении Резановых. Оно год назад досталось ее отцу в наследство от тетушки Инессы Леонардовны, жестоко убитой прямо у находящегося там озера[3]. По этой причине Елка, ранее обожавшая бывать в Резанке, теперь всячески избегала туда ездить. Если раньше она была уверена, что в старом доме обитает привидение, то теперь знала – все это чушь. Привидений она не боялась. Просто воспоминания о тете Инессе, внимательно слушающей рассказы про Елкину жизнь, оплачивающей репетитора по китайскому, подливающей горячий ароматный чай, были болезненными, словно свежий ожог. Тетя ее любила, и этой любви Елке не хватало так сильно, что о ледяное одиночество осиротевшего дома она обжигалась каждый раз, когда туда приезжала. Ее родители так обожали друг друга, что для Елки места в их сердцах уже не оставалось. Нет, разумеется, они заботились о своей единственной дочери и сильно бы удивились и рассердились, если бы им вдруг сказали, что их девочка чахнет от недостатка любви, но это было действительно так. Раньше компенсировала тетя Инесса, но год назад ее не стало, и Елка осталась одна. То есть с родителями, конечно, но все равно одна. И в Резанке бывать разлюбила, потому что без тети там стало все не так. Именно поэтому предложение однокурсницы и лучшей подружки Варьки провести два летних месяца в деревне у ее бабушки Елка приняла с радостью. Сидеть в душном городе глупо, родительский отпуск запланирован на сентябрь, да и собирались они туда вдвоем, без повзрослевшей дочери. Поездки на заграничное море превратились в такой квест, что проходить его не хотелось, да и компанию Елке составить некому: для большинства ее знакомых цена на заграничные курорты ныне была совершенно непосильной. Российский же юг ее ни капли не привлекал: толпы народу и отвратительный сервис за дикие деньги. Папа предложил пожить летом в имении. Погода прекрасная, условия комфортные, готовит домоправительница Клавдия так вкусно, что за лето легко потолстеешь. Спи, читай, гуляй да плавай в свое удовольствие. Чем не отпуск? Мама с папой, разумеется, согласилась, как соглашалась всегда и во всем. Сейчас, когда казавшаяся совсем недавно неминуемой угроза банкротства отступила, а папино детище – новый лесоперерабатывающий завод – заработал в полную силу и приносил солидную прибыль, родители, казалось, переживали второй медовый месяц. Елка все время чувствовала себя лишней, ей казалось, что она им мешает. Предложение уехать в настоящую деревню, пожить в обычном деревенском доме с удобствами «на сарае», есть утром кашу, а днем суп, приготовленный в русской печи, валяться на сеновале с книжкой, пить козье молоко, покупаемое у соседей, бегать за домашними яйцами и рассыпчатым творогом на другой конец деревни, а главное – слушать напевную речь Марфы Васильевны, у которой, казалось, есть присказка на любой случай жизни, стало настоящим спасением. Вся эта деревенская рутина, казавшаяся приезжающей сюда каждое лето Варьке самой обычной, для городской избалованной «куршавелями» Елки укладывалась в парадигму «чудно́е лето». Она много и охотно помогала подруге и ее бабушке по хозяйству. И тесто на пироги месила, и ягоды собирала, и крыжовник чистила, готовя его к варке «царского» варенья: это когда в сердцевину каждой крупной, мохнатой и очень вкусной ягоды вставлялся миндальный орех. Никогда до этого Елка не любила крыжовника, а теперь с удовольствием облизывала с пальцев сладкий сок. Еще Марфа Васильевна брала их с собой по грибы. Одним в лес ходить категорически запрещалось. Потеряются еще городские девки, заблудают, ищи потом со спасателями и волонтерами, позору на всю деревню не обобраться! Но сама с ними ходила два-три раза в неделю, раз уж лето выдалось грибное. Белые они уже и засушили на печке, и закатали маринованными в банки, и наморозили. И маслята замариновали, и рыжики засолили. Марфа Васильевна все обещала, что скоро грузди пойдут, совсем будет хорошо и красота. Как по Елке, хорошо и красота были уже и так. Скрипнула калитка, и показалась Варька, вкатывающая во двор велосипед, на котором ездила в сельский магазин за сметаной. Бабушка послала. На обед сегодня был запланирован борщ, самый настоящий, огненный, ярко-красный, с плавающими бляшками жира. А вот сметана, как на грех, кончилась. Была ее очередь. Елка ходила в магазин с утра, пешком, потому что ездить на велосипеде не умела, покупала мясистую грудинку для борща и утку, которую Марфа Васильевна собиралась приготовить на ужин с яблоками и брусникой. Подружкина бабушка ворчала, что ее нельзя отправлять за продуктами, она транжира и вечно тратит целое состояние, но Елка только смеялась, норовя каждый раз купить что-нибудь особенно вкусное. В их семье проблем с деньгами не было, а сидеть два месяца на чужой шее она считала неправильным. Войдя во двор, Варька прислонила велосипед к забору и подскочила к ней. – Ой, что я видела! Лицо у нее горело от возбуждения, раскрасневшиеся щеки и блестящие глаза свидетельствовали, что Варька воодушевлена. Впрочем, в отличие от холодной и рассудительной Елки, с подружкой это часто случалось. Ввести ее в раж могла любая мелочь. – И что же? – приняла подачу Елка. – Дорожники приехали. Помнишь, бабушка еще в июне говорила, что от деревни до трасы должны дорогу ремонтировать? Так вот, наконец-то ремонт начнется. В поле за последним домом, ну, тем, разрушенным, вагончики установили. Там рабочие жить будут. Они уже приехали. Симпатичные-е-е… – И что? – не поняла Елка. С ее точки зрения, начинать ремонт в конце июля, когда до осенних дождей и распутицы осталось всего ничего, было верхом глупости. Такое лето чу́дное псу под хвост спустили! Дождей было мало, да и те только по ночам. Сейчас бы уже работу заканчивали, если бы начали вовремя, а так… Пока начнут, пока раскачаются, дожди пойдут, будут основу в грязь класть, а асфальт и вовсе в снег. Как папа говорит: закапывают деньги в землю, поскольку тратят не свои, а государственные. – И то! – Голос Варьки звучал сердито. Она частенько сердилась на Елку, что та ничегошеньки не понимает. – У нас в деревне одни старики да старушки, глазу отдохнуть не на ком. А тут парни. Говорю же, красивые! – Варька, ты невозможна. – Елка доела яблоко, закинула огрызок в дальние кусты и встала с качелей. – Зачем тебе дорожные строители, какие бы красивые они ни были? Что ты с ними делать собираешься? Клуба в деревне нет, так что даже на танцы не сходишь, как прежние поколения делали. Голос ее звучал не очень уверенно, потому что про деревенские танцы в жизни прошлых поколений Елка знала только из книг. Ее мама, стильная до невозможности Марианна Резанова, дочка советского партийного бонзы, а потом бизнесмена, на сельские дискотеки не ходила точно. Марфа Васильевна рассказывала, конечно: в те времена, когда в деревне было больше двухсот домов, и считалась она центральной усадьбой крупного колхоза-миллионера, клуб в ней работал, и танцы по пятницам и субботам считались основным развлечением для молодежи. Но Елка смутно себе это представляла. – Да, ну тебя. – Варька надула губы. – Вечно все приключение испортишь своим занудством! А я, может, любовь всей жизни встретить хочу. – Среди дорожных рабочих? – Нет, среди миллионеров с перспективными стартапами. У меня, Елочка, папы-бизнесмена нет. Главное – не деньги, а чтобы человек был хороший, готовый работать для семьи. И меня любил! Так почему бы и не среди дорожных рабочих, тем более что среди них и инженеры имеются? Ага. Все-таки социальный статус потенциального избранника имеет значение. Елка засмеялась. Как объяснить подружке, что для нее деньги – тоже не главное в будущем муже? И мама любит папу вовсе не за то, что у него они есть. Да когда они познакомились, никаких денег у папы и в помине не было! Откуда им взяться у обычного студента? Просто он ее любил и был готов работать во благо семьи. А деньги потом приложились: к этой готовности и имеющимся способностям. – Лен, мы ведь сходим туда? – Голос Варьки сменился на жалобный. – Ну, типа в поле, цветов нарвать. Я же одна не могу. Неправильно это. Ну разумеется. Варьке нужна компаньонка для того, чтобы показать, так сказать, товар лицом. Елка представила, как они вдвоем чинно вышагивают по дороге, ведущей на другой конец деревни, а потом ныряют в поле, заросшее высокой травой, где собирают букет под пристальными взглядами приехавших молодых людей. Господи, какая же дурь! Впрочем, неожиданно ей в голову пришла совсем другая мысль. – Варь, а ты вообще откуда знаешь про вагончики в поле? Ты же за сметаной ездила, а магазин совсем в другой стороне. Ей показалось или подруга немного смутилась от этого простого вопроса? Елка просто видела, что Варька готовится соврать – у нее всегда в такие минуты начинал мелко дрожать кончик носа, – но не успела. На крыльце, подбоченясь, появилась Марфа Васильевна. – Варя, тебя только за смертью посылать! Пошла по масло, а в печи погасло. Давай уже сметану, борщ стынет. Девочки, к столу. После обеда, сытного и вкусного, как всегда, они с Варькой немножко поцапались. Подруга требовала срочно отправиться «в поля». Елка наотрез отказывалась, не желая выглядеть глупо в чужих глазах, пусть даже это всего лишь глаза дорожных рабочих. – Ты как хочешь, а я никуда не пойду, – отрезала она. – И вообще, у меня урок китайского. Я не могу его отменить. – Ну и пожалуйста. – Варька обиженно выпятила нижнюю губу. – Сама схожу. Тоже мне, подруга называется. – Чего надулась, как мышь на крупу! – прикрикнула не нее бабушка. – Одна про сапоги, вторая – про пироги. Лучше б посуду помыла.