Часть 5 из 11 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Сюда его!
Верзила, стоявший сзади, толкнул заключённого в спину и запихнул его в дверной проём.
За столом сидел сам начальник колонии, штаб-майор Тихий, грузный, красномордый, с добродушной улыбкой на пухлых губах.
– Посади его. – Штаб-майор указал на стул, сиротливо стоящий справа от двери.
– Не много ли чести? – попытался возразить усатый.
– Поговори у меня, – ласково предупредил его штаб-майор, и Буй-Котяру тут же усадили. – А теперь оба за дверью подождите. И подслушивать не вздумайте.
– Извиняйте, Ваш Бродь, но он психованный, – предостерёг начальство рослый, но прочитав что-то нехорошее во взгляде щтаб-майора, поспешил удалиться, потянув за ремень усатого.
Когда дверь за ними захлопнулась, начальник колонии исподлобья посмотрел на заключённого и резко спросил:
– Номер?
– Девяносто третий, – наизусть ответил Буй-Котяра, пытаясь встать и стянуть с головы ушанку, как полагалось, если к тебе обращался любой гражданин начальник, пусть даже рядовой стражник. Встать у него не получилось, потому что помешала дрожь в коленках и боль в пояснице, зато шапку удалось скинуть исправно.
– Сиди. – Штаб-майор махнул рукой, дважды ткнул пальцем в клавиатуру и на его лицо упал синий отсвет от включившегося монитора. – Так… Самсон Лыко, по прозвищу Буй-Котяра, 46 лет, уроженец посёлка Курочки Кемской волости Тиверского уезда, житель Соборной Гардарики… – прочёл он, глядя на экран. – Оскорбление представителей власти при исполнении служебных обязанностей, сопротивление при задержании. Почему бороду не обрили?
– Не дался, – выдавил из себя Буй-Котяра.
– Что ж ты сразу не сказал, что ты у нас не гражданин, а просто житель? – Вопрос прозвучал беззлобно, даже как-то покровительственно. – Сразу бы сказал, никто бы тебе и мешать не стал. Закон есть закон: чем меньше прав и ответственности, тем больше свободы. Вот. – Штаб-майор раскрыл лежавший на столе том в бархатном переплёте. – Жители Соборной Гардарики пользуются свободой вероисповедания и могут с дозволения волостных Веч создавать свои религиозные общины, которые подлежат обязательной регистрации. Статья третья, пункт четвёртый Конституции. Мы, знаешь ли, такого, что против закона, никогда не делаем. Провинился – получи своё, а всякое бесчинство и беззаконие я на корню пресекаю. Иди. Всё.
– Идти? – Буй-Котяра ушам своим не верил. О начальнике колонии соседи по бараку говорили, не иначе как о лютом звере, не знающем ни пощады, ни жалости. – Так я пойду?
– Иди, иди… – Казалось, гражданин начальник погрузился в собственные мысли и уже начал забывать о заключённом № 93, которому он только что продемонстрировал чудеса доброты. – Нет, постой!
– Стою. – Буй-Котяра застыл с рукой, протянутой к дверной ручке.
Штаб-майор выдвинул из стола ящик и выудил из него идентификационную карточку.
– Твоя?
– Не знаю.
– Твоя. Не забывают тебя друзья твои язычники, не забывают. Кто-то деньги на твой счёт перечислил. Пять тысяч гривен. Полмашины купить можно. Что с деньгами делать будешь?
– Не знаю. – Буй-Котяра действительно не знал. Больше сотни гривен он в руках ни разу не держал, да и те – только если Кудесник на станцию за продуктами пошлёт.
– А я знаю. – Штаб-майор добродушно осклабился. – И друзья твои язычники знают. Тебе, конечно, деньги ни к чему, зато я знаю, кому они очень даже пригодятся. Только я – не вор и не грабитель, я – твой благодетель, можно сказать, заступник, и поэтому ты должен всё отдать сам. Если не умеешь пользоваться, я научу. – Он погладил серый пластмассовый кожух сетевого кассового аппарата, стоящего слева от стола и протянул заключённому его карточку. – Бери-бери.
О том, что карточкой можно пользоваться, как деньгами, Буй-Котяра знал только понаслышке, об это серебристой бляхе ему было известно только то, что на станции без неё лучше не появляться. Она была приятной на ощупь, она слегка щекотала подушечку большого пальца, в ней как будто скрывалась память о прошлой жизни, спокойной и сытой.
– Сюда вставляй и держи, пока я не скажу. – Гражданин начальник, кося глазами в какую-то бумажку, нажал на аппарате несколько кнопок, потом дважды щёлкнул синим переключателем. – Всё. Отправляйся на свои нары и будь спокоен – без дела тебя никто не тронет. Пару месяцев живи спокойно, а там посмотрим, как твои друзья-язычники о тебе заботиться будут.
За дверью раздался сдержанный смешок.
Свидетельство второе
Абелю Астриксу, мастеру огня
Мой юный друг, письмо, что вручил мне третьего дня твой посланник, не на шутку меня обеспокоило. Оно пронизано скорбью и ненавистью, а эти чувства, овладев одним из нас, Тайных Служителей, несут угрозу, которая может оказаться страшнее всего, что нам уже пришлось пережить. Я знаю, у тебя есть причины и для скорби, и для ненависти, но долг обязывает тебя смирить и то и другое.
Третье нашествие повергло в прах всё, что нам дорого, всё, что, казалось, придавало смысл нашей жизни и нашему Служению. Мы вынуждены затаиться, скрыть свои имена и своё прошлое, хотя в нём не было ничего такого, чего следовало бы стыдиться.
В письме ты сетуешь на то, что мы совершили ошибку, не отдав все подвластные нам Силы борьбе с беспощадным врагом, но как мы могли отдать то, что нам, по сути, не принадлежит? Если бы мы попытались залить расплавленным камнем наши нивы и наши леса, враг стал бы поистине беспощаден, и нас ждала бы та же судьба, что четыреста лет назад стёрла с лица земли целые народы. Нет, не цезарь Крепс истребил альманов, ламбародов и вандалов – они сами уничтожили себя, поскольку их магистры готовы были преступить Закон, который выше любых человеческих помыслов и глубже любых человеческих страданий. Любая ошибка лишь тогда исправима, если совершивший её не оскверняет будущего и не теряет надежды. Мы потеряли Галлию, но это не означает, что Галлия потеряла нас.
Даже если бы мы не оглядывались на Закон, нам всё равно не суждено обрести Всемогущество, поскольку им не может обладать никто, поскольку оно само обладает всем и всеми. Сейчас наша милая Отчизна оказалась под вражеской пятой, но она продолжает существовать, а значит, у неё есть будущее. Если бы мы дерзнули обрушить на завоевателей всю мощь, которая таится в наших книгах и наших таро, они несомненно провалились бы в Пекло вместе со всеми своими баллистами, кораблями, ахайским огнём, железной дисциплиной, непреклонной волей и несокрушимой верой в гений «божественного» цезаря. Но и Галлия провалилась бы вслед за ними, потому что, выпустив на волю Всемогущество, никто не смог бы удержать его на привязи. Что Галлия… Не осталось бы никого, кто мог бы вспомнить о том, что она когда-то была.
Ты пишешь, что и сейчас не поздно обрушить на врага и пламя Пекла, и громы небесные. Да, ввергнуть мир в первородный хаос никогда не поздно. Некий ахай, имя которого я не желаю упоминать, хотя оно мне известно, добился неувядаемой славы тем, что предал огню прекрасный храм, гордость своего города и своего народа. Никто не помнит имени строителя этого храма, но всем известно имя того, кто его разрушил. Ты пишешь: следует сделать выбор: свобода или смерть. Но выбора нет. Ты предлагаешь смерть, и, поверь, тебе не видать даже славы разрушителя. Просто некому будет вспомнить твоё имя.
Однажды время, когда мы жили, станет легендой, красивой сказкой о беспримерной доблести, о великих подвигах, о неувядаемой славе, и как бы ни были велики наши страдания, для нас они лучше, чем небытие, в которое погрузилось бы всё, что нам дорого, что придаёт смысл нашей жизни и нашему Служению.
Пока ещё держатся герцогства Руа и Шамо, пока ещё кажется, что замок Ханн стоит на пути завоевателей неприступной твердыней, но не стоит рассчитывать на то, что железные когорты ромеев не продвинутся дальше на север. Такова воля планид, и, не преступив Закона, не изменить предначертаний небесных светил.
Не подумай, что мне непонятна твоя боль, – это и моя боль, это боль любого из нас. Но ты должен понять, что есть грань, которую не следует переступать никогда, – та, за которой начинается отчаянье. Да, мы потеряли почти всё, чем владели, и теперь, когда мы лишились Родины, может показаться, что у нас не осталось ничего достойного Служения, ничего такого, ради чего нам стоило бы хранить наши Тайны. Но это не так, мой юный друг, совсем не так. Мы потеряли Галлию, от которой остались лишь два герцогства, но и они едва ли продержатся до конца столетия. Мы потеряли Галлию, но приобрели весь мир. Может быть, это прозвучит кощунственно, но, оставшись без Родины, мы обрели свободу, сбросив с себя вериги долга, которые веками приковывали нас к земной тверди. Теперь мы гонимы и земными владыками, и Церковью. Любой бродяга, узнав, кто мы такие, может бросить в нас камень, а те, кто ещё недавно шёл к нам за помощью и советом, стыдятся протянуть нам руку.
Да, мы сделали всё, что смогли, пытаясь остановить нашествие алчных варваров, которые возомнили, будто они одни носители знания, культуры и порядка. Наши твердыни лежат в руинах, и мы не смогли даже похоронить наших мёртвых. Значит, та сила, которая правит миром и судьбой, оказалась против нас, и нам следует с этим смириться. Тайных Служителей больше нет, но остались и Тайны, и Служение, потому что никто, кроме нас, не проник так глубоко в понимание сути мироздания и смысла человеческого бытия; никто, кроме нас, не смеет приблизиться к Силам, которыми люди обладали ещё до того, как поддались соблазну огня и колеса.
Ты прекрасно знаешь, что ещё сто с лишним лет назад наши люди стали проникать в Церковь, и, поверь, это делалось вовсе не для того, чтобы расшатать её изнутри. Когда-то великий Лотарь Автазис сумел объединить вокруг себя хранителей древних знаний, владельцев многочисленных таро, дал им цель и написал Кодекс Служения. Но он никогда не отрицал истинности Нерукотворного Писания, а значит, и для нас нет ничего зазорного в том, чтобы прикрыть свою наготу монашескими одеждами. В своё время посланцы Лотаря создали Орден Святого Причастия, и он теперь послужит нам убежищем. Все последние века мы пытались противиться судьбе, противопоставляя магию природе, а это порочный путь, и Магистр Ордена, с которым я третьего дня встречался, простыми и ясными словами убедил меня в этом. Отныне мы можем принять участие в судьбах мира, не переча неизбежности, но помогая ей в выборе своего пути. Очень скоро ты поймёшь, о чём я говорю, а пока только поверь.
Теперь о главном: ты пишешь, что конунг Олав готов дать нам временный приют, но требует за это Печать. Что ж, его требование законно, и он просит справедливую цену. Печать изначально была оторвана от сил, которые ей принадлежат, и для нас не будет большого вреда от её потери. Достоверно известно, что конунг Олав по прозвищу Безусый всегда остаётся верен своему слову, а это стоит дороже, чем таро, обладание которым в равной степени несёт и удачу, и бедствия. Отдай ему Печать и обучи его заклинаниям, приводящим её в движение.
Тех людей, что придут к тебе с этим письмом, называй братьями, поскольку ты, как и они, прочитав это письмо, стал Послушником Ордена, и недалёк тот час, когда каждый из вас примет Первое Омовение и рыцарский меч. И не думай, что смена одежд освобождает нас от Служения. Даже смерть не в силах нас освободить от Тайн, которыми мы владеем, и отныне воля Ордена для каждого из нас должна быть превыше воли любой духовной или светской власти, превыше родственных связей, превыше всех прочих привязанностей, превыше жалости и страха. Послушник Ордена Святого Причастия есть плоть и кровь Господня. Господь Единый не жалеет крови своей ради спасения чад своих возлюбленных.
Мы должны хранить в глубокой тайне не только наши знания, не только Тайны, не только Источники Сил, не только истинный смысл таро, которые нам удалось сохранить, но и то, что мы вообще до сих пор существуем. Нам следует затаиться на несколько лет, может быть, – десятилетий, прежде чем мы снова сможем заявить о себе, но не думай, что наш Путь на ущербе. Истинное Служение начинается только сейчас, и когда мы вновь встретимся, мой юный друг, ты будешь готов к Первому Омовению.
Думаю, будет лишним напоминать, что ты должен сжечь это письмо сразу же после прочтения.
Твой наставник, Игнатий Арморик
Копия древнего галльского письма, датируется по косвенным признакам XVI веком от основания Ромы. Архив Тайной Канцелярии.
Глава 3
Ничтожен тот, кто, не обладая знанием, пытается прослыть мудрецом. Велик тот, чьё молчание таит великие истины. Но для мира и тот и другой одинаково бесполезны.
Мао Цзы, хуннский философ, III век династии Сяо
10 ноября, 10 ч. 45 мин. Исследовательская база Спецкорпуса близ посёлка Гремиха
– …и сам не знаю, что я тут делаю, кому и зачем понадобилось вбивать в ваши прелестные головки то, на что у вас мозгов точно не хватит. Предупреждаю вас заранее, одним разумом, даже если он есть, до этого не дойти. Я, честно говоря, не очень-то верю, что у вас вообще есть мозги. Вы слишком миленькие, чтобы я хотя бы мог заподозрить, будто вы хотя бы попытаетесь что-то понять. Но работа есть работа, а если уж за этим стоят интересы Отчизны, я постараюсь сделать всё, что в моих силах. – Доктор Сапа, если закрыть глаза, вовсе не казался тщедушным старикашкой с сильно прореженной седой шевелюрой, его голос звучал молодо и уверено, а в манере говорить было что-то вальяжное и одновременно завораживающее, настолько, что даже Яночка, эта мелкая стервочка, временами внимала его речам развесив уши. Порой она даже забывала медленно и плавно покачивать ногой. – Так. Что-то вас поубавилось с прошлого раза.
– Карга и Пышка отвалились, – тут же сообщила ему Яночка, поворачиваясь боком, так, чтобы её коленки были видны доктору из-за края стола. – На кичу отправили за неподобающее поведение.
На самом деле, старуха-знахарка уже пару дней жаловалась на недомогание, и её, похоже, просто отпустили восвояси, а генеральская вдовушка, державшая в Торжке подпольный салон по приворотам и заговорам, была внезапно уличена как шарлатанка и аферистка. К тому же выяснилось, что никакая она не вдова, а до сих пор формально находится замужем за проворовавшимся по мелочи капитан-интендантом, который уже пятый год пребывал в каторжных работах. Новости эти Лейле доверительно сообщил Маркел Сорока, видимо, всё еще желая придать своей персоне репутацию крайне полезного человека. Всё это, в общем-то, было похоже на правду, но откуда правду мог знать этот старый жулик…
– Я об этом не спрашивал, – равнодушно заметил доктор Сапа. – Мне всё равно, три вас тут или сто, если, конечно, все молчат. Итак, сегодня я с вами поговорю вот о чём: существует в природе состояние организма, именуемое трансом. Господа военные заявляют, что вам без него никак не обойтись, и я им, конечно, верю. Сначала я вам прочту маленькую лекцию, а когда закончим с теорией, займёмся практикой: посмотрим, способны ли вы вообще в него входить, а если способны, есть ли у вас хотя бы малейшая надежда, что вы сможете контролировать себя в этом состоянии.
– Не, у меня нет, – снова вставила фразу недавняя гимназистка. – Я с первой рюмки дурею…
Таня Кныш, стройная блондинка лет тридцати пяти, до сих пор хранившая почтительное молчание, неторопливо поднялась со стула, вполне профессионально залепила юной хулиганке увесистую оплеуху и так же спокойно вернулась на место. Та лишь втянула голову в плечи. Сопротивление было бесполезно – это Яночке подсказывал опыт, накопленный за последние несколько дней.
На тренингах доктора Сапы, Лейла чувствовала себя примерно так же, как в давние времена в начальных классах приходской школы для девочек, особенно теперь, когда от всей дамской составляющей группы осталось только трое.
– Так вот, о трансе, – продолжил доктор, с усмешкой глянув на насупившуюся Яночку. – Сам термин пришёл к нам из галльского языка и переводится как «оцепенение», «заторможенность» или «отрешённость», в зависимости от контекста. Этот факт, кстати, хоть и не имеет никакого принципиального значения, зато весьма показателен, поскольку большинство известных нам небылиц о магии и колдовстве пришли к нам именно из Галлии. Перевод, конечно, не отражает сути этого понятия, поскольку характеризует лишь внешние признаки этого состояния, да и то далеко не во всех случаях.
Яночка откровенно зевнула, даже не взяв на себя труда прикрыть рот ладошкой. Таня Кныш тоже погрузилась в какие-то приятные воспоминания, да и сама Лейла лишь сделала вид, что внимательно слушает, а на самом деле просто выбрала одну из блестящих пуговиц на вицмундире доктора и созерцала её, пытаясь бороться со скукой. Доктор Сапа мог говорить и с напористым задором, способным увлечь любого, даже самого скептически настроенного и циничного слушателя, а мог начать нести такую тягомотину, что все силы уходили на борьбу с приступами сонливости.
Итак, пуговица: диаметр – четверть вершка, выпуклая поверхность, рельефное стилизованное изображение птицы Сирин, глупая бабья рожа с глазами навыкат в венчике из собственных крыльев. По Уложению о знаках различия и форме одежды военных и гражданских чинов доктору полагалось носить пуговицы с «отпечатком лисьей лапы», а «птичка» полагалась чинам двумя рангами выше. Впрочем, это элемент формы не считался основным, поэтому на подобную вольность повсеместно было принято смотреть сквозь пальцы. Однако всё это даёт пищу для размышлений и основания для выводов: доктор явно озабочен карьерным ростом и вообще – человек с амбициями. Обычно в таком возрасте, а ему едва ли меньше шестидесяти, люди уже не помышляют о карьере, а большинство начинает жить воспоминаниями. Значит, у доктора Сапы до сих пор нет особых проблем со здоровьем, едва ли есть близкие, которым он хотел бы отдавать силы, время и душевное тепло, и ещё он едва ли считает, что его достижения оценены по заслугам, а заслуги должным образом вознаграждены.
– …в разной степени. К наиболее внушаемым людям вовсе не обязательно применять какие-либо специфические технологии. Чтобы изменить собственные планы, поменять своё мнение на противоположное, впасть в транс, наконец, им достаточно просто получить извне соответствующий посыл, подкреплённый уверенной интонацией. Такие люди, кстати, обладают перед прочими большими преимуществами – они, как ни странно редко страдают болезнями психосоматического характера, каковых по статистике у нас более восьмидесяти трёх процентов от общего числа…
Пух-пух-пух – раздаётся негромкое ритмичный звук, как будто где-то далеко некто размерено и неторопливо бежит по песчаному пляжу. Ну, конечно – это доктор похлопывает пластмассовой линейкой по спинке мягкого кресла. Похоже, он сам себе аккомпанирует, а речь становится всё более ритмичной, слова постепенно теряют связность, а повествование утрачивает какой-либо смысл.
– …лошади, коровы, муравьеды, хомяки – все они субъекты лёгкого внушенья. Хищники серьёзней – им известна цель, их не озаботит взгляд в глаза стихии…
Яночка уже привалилась к спинке стула, глаза её затянулись поволокой, а белая лакированная туфля с левой ноги, раскачивающейся в такт стуку, уже едва держится на большом пальце. Наверное, когда туфля грохнется об пол, это выведет её хозяйку из транса. Интересно, что ей сейчас пригрезилось – лошади, коровы, муравьеды или хомяки?