— Потеря крови, — Грищенко поднял вверх правую руку Дато. — Вот его запястья, видите? Ваш красавец перерезал себе вены! Судя по всему, он покончил с собой. Не веря своим ушам, Емельянов быстро опустился на колени рядом с трупом. Поднял руки. Оба запястья были исполосованы странными шрамами, напоминающими перевернутый крест. На рубашке покойного Емельянов разглядел капли черного воска. От губ покойника исходил сладковато-приторный запах, в котором опытный опер сразу почувствовал знакомые нотки. — Ему дали опиум, настойку опиума, — сказал Емельянов, — и если он был одурманен наркотиком, как он мог нанести себе такие точные раны? — Ничего не знаю, — Грищенко пожал плечами. — Кровопотеря от таких ран должна была быть большой? — спросил, хмурясь, опер. — Огромной! — с пафосом ответил эксперт. — Где кровь? — Емельянов резко встал с колен. — На земле — где кровь? — При чем тут это? — Грищенко скривился. — Самоубийство?! — Емельянов сжал кулаки от злости, теперь это слово действовало на него, как красная тряпка на быка. — Покончил с собой?! На земле где кровь? Нет ни одного следа крови! Ни капли! — Это не мои проблемы! — нагло заявил Грищенко. — Его привезли сюда уже мертвым. Привезли, скорей всего, на машине, двое, так как он достаточно тяжел. А перед тем, как резать, одурманили настойкой опиума. Он был вообще в отключке. Как он мог покончить с собой? — Я сказал, дальше — ваше дело, — Грищенко стал пятиться. — А раны? Порезы очень глубокие. Два глубоких надреза крест-накрест. Это вообще не похоже на почерк самоубийцы! У самоубийц чаще всего дрожат руки. Они наносят много мелких надрезов. Но не два глубоких и ровных. — Ваше дело — вы и расследуйте! — Подхватив сумку с инструментами, Грищенко поспешил к выходу со двора, там, где виднелась служебная машина судмедэкспертизы. Не в силах сдержаться, Емельянов выругался матом ему вслед. Сторож был бесполезен. Он мямлил про то, что перед рабочим днем осматривал всегда территорию. И увидел труп. — Ровненько так лежал, бедолашный, — причитал сторож, — ручки, ножки ровненько. Молодой совсем. — Эти ворота запираются? — спросил Емельянов про ворота, выходящие в переулок. — На щеколду только, — вздохнул сторож, — их отпирают часто, когда машины на склад проходят. Емельянову все было ясно. Тело привезли на машине через эти самые ворота. Очевидно, к машинам, заезжающим в эти ворота, привыкли — и к грузовым, и к легковым. Судя по тому, что происходило во дворе, пока они осматривали тело, машины шли сплошным потоком. — Ночью тоже так много машин? — Емельянов повернулся к сторожу. — Ночью еще больше, продукцию перевозят, склады загружают. Потому ворота и перестали запирать. Отворяй им все время! — Только грузовые машины? — Есть и легковые. Всех много. Итак, убийца — или убийцы — привезли тело на машине. Судя по тому, как лежал убитый, и по следам вокруг, его не тащили по земле. А это означало, что убийц было как минимум двое. Убитый был крупный, здоровый мужчина, в теле, упитанный. Совсем не перышко. Попробуй такого вынь из машины да красиво уложи! Поэтому на земле и нет следов крови. Убили его явно не здесь. Сюда просто подбросили тело. Но почему именно сюда? Емельянов действительно не понимал. Вор и завод — это были настолько несовместимые вещи, что буквально не укладывались в голове! Дато не проработал ни одного дня в своей жизни. А от такой тяжелой работы, как работа на заводе, с ним случился бы сердечный приступ — или, как говорят в народе, кондратий бы хватил! Тогда почему его подбросили именно сюда? На что намек? Могла ли существовать связь между убитым и этим заводом? Насколько помнил Емельянов, Пересыпь контролировал другой воровской авторитет. Паук работал в центре города — Дерибасовская, Приморский бульвар, роскошные гостиницы для иностранцев, дорогие бордели. Ничего общего с заводской Пересыпью, не особо богатым районом, полным производств! Нахмурившись от этой странной загадки — Емельянов не любил загадок, особенно в таких делах, — он снова склонился над трупом. Труп уже хотели увезти, но Емельянов сказал пока этого не делать. Раз нельзя было положиться на судмедэксперта, значит, нужно было самому проводить тщательный осмотр. И первая подсказка нашлась сразу. В кармане рубашки убитого опер обнаружил… шерсть коричнево-золотистого цвета. Она была похожа на собачью. Но откуда на заводе собаки? Как только они приехали на завод, Емельянов сразу заметил, что сторожевых собак здесь нет. И он вдруг понял, что убийца играет с ним. Собачья шерсть, завод… Это, похоже, были подсказки. Только вот кто оставил их? Емельянов принялся расстегивать рубашку убитого — и не поверил своим глазам! На животе он обнаружил кровавую рану… И не простую. На желтоватой коже отчетливо виднелись вырезанные слова: «mea culpa». Опер вздрогнул. Он был очень образован и любил читать книги. Внезапно он вспомнил, что уже встречал такие слова в какой-то из книг. «Mea culpa» — это латынь, переводится как «моя вина». И это слова из католической молитвы… Перевернутые кресты, слова из католической молитвы, вырезанные на животе жертвы, надругательство над христианскими символами!.. Очевидно, речь идет о какой-то сатанинской, оккультной секте. А подобные секты всегда курирует КГБ. Глава 18 В университетской библиотеке на улице Советской армии было прохладно. Студентов было мало, и в большом зале занятыми оказались лишь несколько столов. Здесь стояла та удивительная тишина, которая прочищает утомленный мозг понадежней любого лекарства. Емельянов всегда ценил тишину. Это была самая большая роскошь, полученная человечеством, — возможность существовать вне звуков, ранящих душу и калечащих мозг. И опер наслаждался этой тишиной, буквально прикладывая ее к сердцу, к глазам, пил, как благотворный напиток. Какое это счастье — полное отсутствие слов! Ему вдруг подумалось, что люди стали это все забывать в вечной гонке за чем-то. Кто-то гонится за импортными вещами, кто-то — за служебным положением, кто-то — за возможностью выслужиться перед властями предержащими. Каждый гонится за своим. А на самом деле это и есть настоящее — тишина, в которой полностью отсутствуют звуки и слышно еле ощутимое шуршанье мудрых книжных страниц. В университетской библиотеке, к которой с благоговением Емельянов относился еще со студенческих лет, он оказался не случайно. У него была назначена очень важная встреча, о которой он не собирался докладывать никому из начальства, потому что боялся — его могут просто поднять на смех. А между тем Емельянов был уверен, как никогда, что находится на абсолютно правильном пути расследования. И то, до чего он додумался, на самом деле является очень важным. Нужного человека он искал по своим каналам. Очень помог его друг — инженер. Знакомая друга, учительница истории, закончила исторический факультет университета. Она же рассказала о профессоре, тайным увлечением которого был оккультизм и демонология. Вот именно с таким человеком и собирался встретиться Емельянов. По телефону профессор был очень осторожен, не говорил ничего лишнего и назначил встречу в университетской библиотеке, для которой оставил Емельянову одноразовый пропуск. Очевидно, он опасался преследований за свое странное увлечение, от которого уже страдал, и немало. К удивлению Емельянова, профессор оказался не стариком. Это был молодой, очень интересный мужчина лет сорока, одетый по последней моде — джинсы, водолазка, щегольские туфли на платформе. Емельянов смотрел на него во все глаза. — Знаю, не похож я на университетского профессора! — звонко рассмеялся ученый, подсаживаясь к Емельянову. — Меня очень не любят мои коллеги, зато как обожают студенты! Никогда не прогуливают мои занятия! Я вас шокировал? — Нет. Не совсем. Вы просто очень молоды, — выдавил из себя Емельянов. — Не так уж и молод, — хмыкнул профессор, — мне 36. — И уже защитили диссертацию? — А я вундеркинд! От знакомой друга Емельянов уже знал о том, что мать профессора работает в обкоме, занимает очень высокий пост. А потому ему был обеспечен быстрый рост по карьерной лестнице и относительная свобода высказываний, одежды и поведения. А также с рук сходило его странное увлечение демонологией и мистикой, за которое любой другой университетский сотрудник уже получил бы тюремный срок. Однако несмотря на внешний антураж и высокопоставленную мать, этот человек был единственным, кто мог помочь Емельянову. И он был ему очень нужен. Поэтому опер возлагал большие надежды на эту встречу. — Я навел справки у общих знакомых, — неожиданно сказал ученый, — и мне сказали, что вы редкая порода, так называемый честный милиционер. И что вы никогда не сдаете своих людей в КГБ. — Это правда, — кивнул Емельянов. — А вы боитесь КГБ? — Они за мной по пятам ходят. Раз в неделю допрашивают. Иногда мне кажется, им просто нравится со мной говорить. — О чем же вы говорите? — Емельянова насторожил такой поворот в разговоре. Но мужчина казался искренним. — О зле. О дьяволе. О добре и зле. В последний раз вот беседовали о Сатане. Об изображении Сатаны, как его представляют в старинных христианских фресках. Похоже, я у них не только подозреваемый в инакомыслии, но и главный консультант по всякой чертовщине. Судя по интересу КГБ, у нас появились какие-то сатанинские секты? Вы тоже по этому вопросу? — Возможно, — сказал Емельянов. — Что ж, появление сатанизма для советской страны — это беда! — Почему? — Оперативник смотрел на него во все глаза. — Потому, что сатанизм — это свобода. Это сомнение. Чему учит любая религия? Никогда не сомневайся в учении, в доктрине, молитве! Верь безоговорочно и подчиняйся. Все сомнения — от лукавого. А сомнение — это как раз и есть возможность мыслить. Подвергать сомнению истину — значит, думать. Беда для советского строя, который учит подчиняться, как в самой суровой религии! Не смотрите на меня так. Я знаю, что мыслю нестандартно. Ну что ж, придется смириться. — Кому? КГБ или всем? — улыбнулся Емельянов. — Всем! — Что ж, я не против, — Емельянов достал из портфеля фотографии и разложил на столе. — Вот, взгляните. Несколько дней назад был найден труп молодого мужчины. На его теле я обнаружил следующие знаки. Раны в виде перевернутого креста. Капли черного воска на одежде. И надпись на латыни, вырезанная на теле. И сделана она была после смерти. Ученый внимательно рассматривал фотографии. Было видно, что он сильно побледнел, и с него разом слетел весь лоск, вся та фальшивая жизнерадостность, которой он так тщательно пытался хорохориться. Однако Емельянов был отличным физиономистом и видел, что и пафос, и вызов — напускное. Этот человек действительно был глубок, хоть и пытался это скрывать. — Какая причина смерти? — нахмурился ученый. — Ему перерезали вены. А перед этим опоили настойкой опиума. Вены перерезали в виде перевернутых крестов. Он умер от потери крови. — Кем он был? Извините, что я спрашиваю. Просто он одет дорого, но безвкусно. Мне доводилось видеть таких пижонов. Всегда оставляли не лучшее впечатление, — профессор вскинул на него глаза. — Он был вором, — прямо сказал Емельянов.