– Генерал, вы просили поделиться моими наблюдениями, – сказал Анри, спокойно восприняв вспышку Распая. – Вот я и поделился. Жаль, если они не совпадают с вашими. – Поле сражения докажет, что ты ошибаешься, – упрямо заявил Жюль. – Многие веками сомневались в решимости и готовности Франции. И веками Франция доказывала ошибочность подобных сомнений. Франция веками показывала миру, что хорошо владеет искусством войны. – И в этом твоя ошибка, Жюль. Ты упражняешься в искусстве войны. Пруссаки превращают войну в науку. – Тогда наше военное искусство усмирит их науку, – весело произнесла Элизабет. – А теперь, поскольку мы уже казнили Бисмарка и выиграли войну, давайте оставим эту тему и поговорим о чем-нибудь другом. А сверху за торжеством наблюдали два малолетних вуайериста, испытывая при этом несказанное удовольствие. Они ползли из одного конца дома в другой, перемещаясь по грязным половицам, проложенным под балками, и тайком подглядывали за взрослыми внизу. Год за годом скрытые проходы, соединяющие верхние комнаты шато де Врис, раскрывали этим изобретательным и вечно любопытным мальчишкам все новые и более волнующие тайны. Среди удивительных открытий были смотровые отверстия над некоторыми комнатами первого этажа. Даже граф, который в своем детстве вдоволь наползался по проходам, не знал о существовании этих отверстий. Они были искусно встроены в гипсовые карнизы, проложенные по периметру каждого потолка в шато, и из комнат казались элементом потолочных украшений. К тому же потолки отличались достаточной высотой, и потому снизу отверстия все равно нельзя было разглядеть. Маляры, красившие потолки, посчитали их вентиляционными. Однако те не являлись элементами украшений и не служили целям вентиляции, поскольку для открытия каждого требовалось приподнять половицу тайного прохода. Для этого на ней имелись маленькие выемки для пальцев, облегчающие подъем. Смотровые отверстия были проделаны каким-то забытым предком с какой-то неизвестной целью. Сейчас они служили для развлечения ребят, находящихся прямо над головами нескольких гостей, которые окружили один из фуршетных столов в столовой. Оба жадно всматривались в нечто, надолго приковавшее их внимание. Этим нечто были пышные белоснежные груди баронессы Селестины де Шабрийян, чье низкое декольте казалось другим женщинам вызывающе смелым. Для мальчишек, глазеющих сверху, баронесса выглядела полуголой. Тугой лиф ее платья заставлял груди выпирать, делая похожими на две сочные дыни, разделенные глубоким каньоном, куда уходила река жемчуга. Баронесса была поглощена разговором с второстепенным дипломатом из австрийского посольства, который перебрал шампанского и не мог оторвать глаз от ее бюста. – Как ты думаешь, зачем они нужны? – шепотом спросил Мусса. – Жак говорит, их можно тискать. Жак был соучеником и сверстником двоюродных братьев и, как им казалось, знал о мире гораздо больше, чем они. – Ага. – Мусса скорчил рожу. – А тискать зачем? – Не знаю. – Поль задумался. – По-моему, если их сжать покрепче, они лопнут. – Merde, – ответил Мусса. – Жак еще говорит, что их можно целовать. – Жак готов целовать что угодно. – Я однажды видел, как он ел саранчу. Так вот, прежде чем отправить ее в рот, он посмотрел ей в глаза и поцеловал. – Merde, – повторил Мусса, так и не решив для себя, что менее противно: та тетка или саранча. Он выпрямился и глотнул шампанского из бутылки, которую они стащили на кухне. Вкус заставил его поморщиться и вытереть рот рукавом. Голова кружилась. Мусса передал бутылку Полю, продолжавшему глазеть на гостей матери: – Держи. Глотни еще. Поль ощупью потянулся к бутылке, взял за горлышко, отчего бутылка наклонилась. Он выпрямился с такой поспешностью, что ударился головой о балку. В глаза хлынул мусор. Мальчишки лихорадочно схватились за бутылку и сумели ее поймать, но уже после того, как она покатилась по полу, исторгнув большую лужу пены и содержимого. Ручеек шампанского потек прямо к смотровым отверстиям. Мусса округлившимися глазами следил, как вино быстро уходит вниз. – Быстрее! Перекрой путь! Поль наступил на ручеек и захихикал. Из-под его башмака полетели брызги шампанского. – Тсс! Муссу тоже разбирал смех, но он сорвал с себя рубашку и бросил на ручеек, возводя преграду. – Готово! Ребята молча прильнули к смотровому отверстию. Им не терпелось увидеть, как себя поведет ускользнувшее шампанское. Вино заполнило неглубокую выемку в гипсовом карнизе и вытекло сначала через одну дырочку, затем через другую, образовав два маленьких водопадика, которые тут же иссякли, а шампанское полилось вниз. Одна струйка попала на туфлю дипломата, который не обратил на нее никакого внимания, а вторая – на грудь баронессы. Та не только обратила внимание, но и ужаснулась. Тихо вскрикнув, дама взглянула наверх, однако поток прекратился так же внезапно, как и начался. – Отвратительно! – пробормотала баронесса и поспешила удалиться, вытирая грудь носовым платком. Недоумевающий дипломат остался наедине со своим бокалом. Генерал Делакруа наконец-то сумел уединиться с Элизабет в уголке зала. На это понадобилось время и терпение, поскольку все гости жаждали расспросить его о пруссаках, а Элизабет вела себя, как и надлежит радушной и обаятельной хозяйке. И вот они остались наедине. – Элизабет, вы сегодня бесподобно выглядите, – сказал он. – Благодарю, – улыбнулась она, осторожно поглядывая ему за спину, дабы убедиться, что их никто не видит. – Я вас хочу, – заявил генерал. – Бернар, ну не сегодня же, – ответила покрасневшая Элизабет. – Именно сегодня. Мне не дождаться. Давайте найдем подходящее место. – Пожалуйста, будьте благоразумны! Это же светский прием! Я должна заботиться о гостях! – Элизабет, я тоже ваш гость. – Вы знаете, о чем я. Здесь мой муж! Мы можем встретиться завтра. – Завтра меня может не быть в Париже. Император вот-вот объявит войну. Элизабет, у нас нет времени. Делакруа был на голову выше Элизабет и сейчас, глядя на нее сверху вниз, ощущал непреодолимое плотское вожделение. Рядом с ним стояла красивая женщина. Ноздри генерала улавливали аромат духов в ее длинных светлых волосах, уложенных затейливыми локонами в высокую прическу. Ее покрасневшие щеки были нежными, глаза – зовущими, а полные алые губы – еще более зовущими. Для сегодняшнего торжества она надела облегающее шелковое платье. Элизабет всецело окутывала генерала собой. Сегодня он овладеет ею. – Элизабет, возможно, завтра мы все отправимся на войну, – напирал Делакруа. – В том числе и Жюль. Вы знаете, я могу ему помочь. Я и дальше хочу ему помогать. – Делакруа обернулся, взглянув в сторону столовой, где по-прежнему толпились гости. – К тому же он не обращает на нас никакого внимания. Делакруа говорил правду. Жюль был поглощен разговором с другим полковником. В руках он сжимал большой бокал шампанского, далеко не первый за сегодняшний вечер. При таком скоплении гостей он ничего не заметит. Это было слишком опасно, на редкость возмутительно и в то же время очень соблазнительно. Элизабет не испытывала плотского влечения к Делакруа. Ее влечение к генералу было иного рода, более всеохватным, нежели удовлетворение похоти. То было обещание власти, продвижения ее замыслов, возможность всего, что так много значило для нее в этом мире. Делакруа был могущественным; близость власти возбуждала ее, что, в свою очередь, возбуждало в ней плотское желание. Она посмотрела на генерала, ее сердце забилось быстрее, и она начала решать не когда, а где. Естественно, она делала это ради Жюля. Все всегда делалось ради Жюля и его карьеры, ради семьи и да, ради Франции. Каждый сыграет свою роль: он на поле сражения, она – дома, и вместе они достигнут главной цели, к которой она стремилась, – жезла маршала Французской армии. Она спала с генералом еще со времен Итальянской кампании, когда Жюль получил повышение и из подполковника стал полковником. Его направили в итальянский гарнизон, который столкнулся с противником возле Ментаны. Жюль командовал отрядом, чья численность составляла почти бригаду, и случайно наткнулся на гораздо меньшую и плохо вооруженную роту итальянцев, которые во время бури оторвались от основных сил их предводителя Гарибальди. Инцидент оказался одним из тех поворотных моментов войны, что происходят не благодаря стратегии и учету всех обстоятельств, а являются результатом полной случайности, становящейся настоящей удачей. Инцидент ничего не говорил о полководческих качествах Жюля или об отсутствии таковых, поскольку обе стороны испытали лишь крайнее удивление. Без единого выстрела, взмаха сабли или отдания приказа Жюль попросту появился на фоне крупного французского подразделения, состоявшего из пехотинцев и всадников, которое быстро окружило скромный отряд итальянских солдат. Все закончилось, не успев начаться. Однако в Итальянской кампании, краткой и скучной, где ощущался серьезный недостаток боевых действий, эта стычка с каждым пересказом обретала все более героический облик. Подробности становились все ярче, а исход «битвы» выглядел все неопределеннее. К моменту прибытия в штаб уже повсюду знали о том, что Жюль де Врис – находчивый герой, командующий доблестными воинами. Это был триумф иллюзии. Жюль, остававшийся в составе основных сил, понятия не имел, почему банальная встреча с итальянцами получила такой отклик. Генерал, позднее сообщивший ему о производстве в полковники, не расспрашивал о подробностях. Жюль тоже счел за благо помалкивать. Элизабет не знала, что сыграло решающую роль: ее связь с генералом, переспать с которым она решила еще до отъезда мужа в Италию, или удача самого Жюля на поле битвы. Вообще-то, ее это не занимало; главное – желаемый результат достигнут. Генерал Делакруа быстро похлопотал о поощрении Жюля и с энтузиазмом поддержал его повышение в звании, дав понять Элизабет, что теперь станет присматривать за новоиспеченным полковником, беречь от превратностей воинской жизни и делать так, чтобы подворачивающиеся возможности доставались именно ему. Повышение в чине сопровождалось новым назначением на более сидячую работу в штабе Императорской гвардии. Это означало, что отныне Жюль будет служить в Париже и реже отлучаться из столицы. Элизабет это нравилось. Теперь муж сможет больше времени проводить с ней и Полем. Элизабет ни на мгновение не считала свою связь с Делакруа адюльтером. Она не была неверной женой, а лишь проявляла житейский практицизм. Их первая встреча произошла в Отель-де-Виле, в генеральских покоях с шелковыми занавесками, мягкими персидскими коврами и великолепной кроватью под балдахином, оставшейся от эпохи Людовика XIV. Поначалу Элизабет охватил трепет, ибо она знала, что делает, вступая на неведомую тропу, полную опасностей. Бабочки в ее животе стремительно запорхали еще до генеральских прикосновений. И когда он впервые вошел в нее, она закрыла глаза и прочувствовала, с кем спит – с могущественным человеком, сидящим рядом с императором и командующим французскими легионами. От этого ее охватил жар; она пришла в неистовое возбуждение и совокуплялась как безумная. Длинные ногти Элизабет оставляли глубокие царапины на спине генерала, чьи постельные утехи никогда не знали такого вихря и ненасытности плоти. Она продолжала любить Жюля, и ее любовь к нему не стала меньше. По сути, произошло нечто противоположное. Сейчас она ощущала близость к нему сильнее, чем прежде, сознавая, что играет ключевую роль в их совместных усилиях, направленных на его продвижение по карьерной лестнице. Она хорошо знала Жюля и подозревала, что он не обладает выдающимися воинскими навыками и что последние повышения по службе в большей степени обусловлены его способностью беспрекословно выполнять приказы, нежели его качествами стратега и полководца. В этом не было ничего плохого; вся армия держалась на выполнении приказов. Это лишь означало, что он может использовать каждую подвернувшуюся возможность для своего продвижения. Ее не смущало, что во всех местах, где решались вопросы, связанные с властью: от Тюильри до парламента и от императора и ниже, – плоть в данный момент была средством оплаты. Другие женщины, причем многие, делали то же самое, и потому ей приходилось втираться в доверие и подлизываться. Ее не утешало, что в подобных занятиях она далеко не одинока. Она не нуждалась в одобрении своих действий. Поступки других ее не волновали. Элизабет стояла в зале с Делакруа, наслаждаясь опасностью и возбуждением, которое испытывала от обилия генералов, дипломатов и аристократов, собравшихся под крышей шато. Она глянула поверх генеральского плеча, и ее пульс участился. Она приняла решение. – Идите за мной, – шепнула она, слегка коснувшись его руки. Стремительно повернувшись, она прошла в дальний конец зала, завернула за угол и направилась на кухню. Там была дверь в кладовую, которой пользовались редко. Идя туда, Элизабет надеялась, что выглядит вполне собранной. Только бы не столкнуться с мадам Леавр, ненавистной ей поварихой. Мысль об этом пугала Элизабет. Но повариха находилась в другом конце кухни и зычным голосом отдавала распоряжения слугам. Открыв дверь кладовой, Элизабет прошмыгнула внутрь. Через мгновение туда же вошел генерал, бесшумно прикрыв за собою дверь. Засова с внутренней стороны не было, зато была деревянная лесенка, по которой забирались на верхние полки. Генерал пододвинул ее к двери и втиснул поперечную скобу под дверную ручку так, чтобы дверь не смогли открыть. Элизабет заключила генерала в объятия. Звуки дома стали тише. На кухне прислуга гремела тарелками и бокалами. Голоса слились в негромкий гул. Изредка доносился взрыв смеха. Они целовались долго и страстно. Элизабет расстегивала пуговицы на генеральском мундире, а генерал возился с застежками ее платья. Снимать платье он не стал, а лишь приспустил с плеч. Оба застыли, услышав, как снаружи кто-то дергает ручку. Убедившись, что дверь заперта, неизвестный удалился. – Ce n’est rien[22][Ничего особенного (фр.).], – прошептала Элизабет. – Кто-то ошибся дверью. Но нам надо поторапливаться! Генерал окинул взглядом кладовую. Вдоль двух стен, от пола до потолка, тянулись бурые деревянные полки, уставленные сотнями жестяных и стеклянных банок, а также бутылок. Возле одной стены, в углу, находился стол, используемый для консервирования. Сильные руки генерала подняли Элизабет в воздух и перенесли на стол. Попутно он захватил с полки несколько фартуков, соорудив из них импровизированную подушку. Делакруа лихорадочно расстегнул брюки и спустил их, преодолевая сопротивление собственного вздыбленного члена. Генерал тяжело дышал. Завернув подол платья Элизабет, он разложил ее на столе с распростертыми руками. – Бернар, входите в меня побыстрее, – тихо произнесла она. И в то же мгновение он вошел в нее. Его рука сжимала одну грудь, губы сомкнулись вокруг соска другой. Он полустоял, полулежал на Элизабет. Их тела начали двигаться в едином ритме страсти. Мусса и Поль сидели в сумраке потайного прохода, сравнивали впечатления от слежки за гостями и допивали остатки шампанского. Пьяными они не были. После падения бутылки вина в ней оставалось совсем немного, но оба испытывали приятное тепло во всем теле и легкое головокружение. – Une soirée magnifique![23][Великолепный вечер! (фр.)] – заявил Поль с уверенностью настоящего знатока, хотя до этого никогда не видел приемов ни в шато, ни в других местах. – Merveilleux![24][Чудесный! (фр.)] – согласился Мусса. – Особенно гусь. Они славно повеселились. Бо́льшую часть времени мальчишки провели в тайном проходе, разглядывая сверху лысины, шляпы с перьями и телеса баронессы. А еще они сумели спрятаться под фуршетным столом и насмотреться на туфли, сапоги, нижние юбки и панталоны. Поль хотел было связать шнурки на туфлях у одного банкира, но тот отошел, не дав закончить. Затем мальчишки добавили уксуса в несколько открытых бутылок шампанского и натолкали редиски в торт. Набив карманы разными вкусностями, они ушли за дом, где уселись под деревом, наблюдая за приезжающими и отъезжающими гостями. Шнурки вдохновили Муссу проделать то же самое с конскими хвостами. Ребята прокрались за спинами ливрейных лакеев, стоящих у карет. Пригибаясь к земле, они привязали несколько конских хвостов к каретам, после чего связали поводья у разных карет. Изрядно нашкодив, мальчики беспрепятственно сумели вернуться под дерево. А затем произошла история с гусем. Когда это случилось, ребята были на кухне. Какая-то дворняжка, пробравшись сквозь лес ног гостей, юркнула под фуршетный стол, откуда выбежала в коридор и очутилась на кухне, где нагло схватила целого жареного гуся, которого мадам Леавр собралась нарезать. Повариха была женщиной дородной, всегда носившей простое черное платье и белый накрахмаленный фартук. Если повариху охватывало соответствующее настроение, ее действия отличались предельной серьезностью. При виде четвероногого воришки глаза поварихи вспыхнули свирепым огнем. Она схватила мясницкий нож и погналась за тщедушным псом, весившим почти столько же, сколько гусь, болтающийся в его пасти. Оба выскочили из задней двери, настежь открытой для прохлады, и помчались по лужайке. Мадам Леавр была отнюдь не молодой. Мальчишек удивило, что она способна так быстро бегать, однако пес бежал быстрее. Кражу гуся повариха расценила как личное оскорбление. Поймай она дворняжку – располосовала бы вдоль и поперек. Однако псу повезло, и он улизнул вместе с трофеем. Для ребят это было главным событием вечера, чего не скажешь о мадам Леавр. Вспоминая о нем, оба выли от смеха. – Вспомнил про гуся и снова проголодался, – признался Поль. – Схожу-ка я на кухню и раздобуду нам еды. – С такой-то чумазой физиономией? Уж лучше я пойду, или ты сначала умойся. Даже в сумраке было видно, какое грязное лицо у Поля. На щеках белели борозды, оставленные шампанским. Это была особая чердачная грязь, которая при попытке ее смыть только размазывается по лицу. Если он появится внизу, подумают, будто его изваляли в луже, а идти сейчас умываться претило его душе. У Муссы вид был не лучше. Верхнюю часть туловища покрывал слой все той же грязи, делавшей заметнее длинный шрам под грудной клеткой, оставшийся после столкновения с кабаном четыре года назад. Его рубашка, которой он преграждал путь шампанскому, валялась где-то в проходе. Но лицо оставалось сравнительно чистым. – Ладно, – согласился Поль. – Иди ты. Надень мою рубашку. Пока ходишь, я слазаю за твоей. Поль снял рубашку и протянул Муссе, который надел ее через голову и открыл потайной люк, ведущий в их комнату. Поль двинулся по проходу. Миновав стену, окружавшую черную лестницу, он пополз дальше. По пути он останавливался и заглядывал в каждое смотровое отверстие. Заглянул в кабинет графа, где было темно. Заглянул в пространство кухни и увидел Муссу, разговаривающего с мадам Леавр. Потом заметил половицу с выемкой, которую они, кажется, еще не поднимали. Подняв ее сейчас, Поль опустился на колени и приник к смотровому отверстию. Он увидел часть стола и две руки – мужскую и женскую. Похоже, внизу находилась кладовая. Поль чуть сдвинулся, чтобы видеть получше. Сначала Поль не понимал, что видит. Но когда его мозг уразумел виденное, глаза мальчика округлились. На столе он увидел свою мать, лежащую на спине. Рядом был мужчина в военной форме. Генеральской. Поль заметил пояс Императорской гвардии. Генерал нагнулся над матерью; его брюки были спущены ниже колен. Оба качались взад-вперед, издавая странные звуки. Остальное Поль видел как в тумане. Его взору открылись материнские груди, которые прежде он не видел или видел очень давно и не запомнил; такие же, как у баронессы, груди, но это были груди его матери, совершенно голые. Ее платье было спущено с плеч. Мужчина мял ее груди и целовал их – он их целовал! Мать лежала с закрытыми глазами. Поль догадывался, что мужчина не делает ей больно, но не знал, как называется то, чем они занимались. Он не понимал выражения материнского лица и не знал, что вообще происходит, кроме того, что мать была с другим мужчиной и оба как-то странно себя вели. Потом она поцеловала мужчину. Про поцелуи Поль знал. Однажды он видел, как отец целовал мать. Оба думали, будто Поль не смотрит на них. Но поцелуй матери с этим мужчиной отличался от поцелуя с отцом и еще больше отличался от поцелуев, которыми она награждала Поля… Он увидел, как глаза матери широко раскрылись. Она застонала, выгнула спину и произнесла: