– Да, сын мой, наши мирские нужды сейчас велики, – согласился епископ, выслушав возражения Мюрата. – Но добрый Господь позаботится о них. Ваша задача – осуществлять дело Господне в людских душах. Никакие доводы не изменили решения епископа. Мюрат был вынужден подчиниться, по крайней мере внешне, но его нетерпение возрастало. И представившаяся возможность была совершенно неожиданной, похожей на Божий промысел. Ужасные весенние ливни привели к разливам Марны и Сены, отчего пострадали стоявшие по берегам дома прихожан. Епископ захотел своими глазами увидеть беды, постигшие его паству, и оказать помощь там, где это возможно. Он попросил отца Мюрата отправиться вместе с ним. Лично Мюрат не был склонен к экстравагантным благодеяниям. Ему претила мысль часами мокнуть под сильным дождем в бесплодных усилиях по спасению чьих-то жилищ и душевному утешению жертв наводнения. Он бы предпочел отправить деньги и других священников, более подходящих для такого рода помощи. Но епископ обратился с просьбой к нему, и он согласился. Яростная буря не унималась, когда Мюрат с епископом поднялись на небольшой паром, чтобы совершить короткую переправу на другой берег. Ураганный ветер трепал их сутаны и норовил сорвать шляпы с голов. Вся поверхность воды вскипала злобными белыми барашками. Смеркалось. Мрачные тучи над головой лишь ускоряли наступление темноты. Паром по размерам был немногим больше плота и имел низкую осадку. Его сколотили накануне Революции, и с тех пор он десятки лет верой и правдой служил людям. Теперь он сопротивлялся наводнению. Паромщик хватался за канаты, перекинутые над водой, двигая паром к противоположному берегу. Ему удалось добраться почти до середины реки, когда плывущее дерево ударилось о край и частично развернуло паром. Дерево оттолкнулось и поплыло дальше, однако паром не смог сразу вернуться в прежнее положение. Накатившая волна ударила в край правого борта и слегка накренила паром. Этого хватило, чтобы вызвать беду. Крен сдвинул перевозимые ящики. Потеряв равновесие, мул соскользнул вбок, что еще опаснее накренило край. На борту начался ад кромешный. Кричал паромщик, ревел испуганный мул, шумел ветер. И вдруг край парома полностью ушел под воду, потянув туда же и пассажиров. Сам паром удерживался на плаву за счет натянутого каната, но теперь весь кренился к воде под немыслимым углом. Один пассажир скрылся в бурлящих волнах, цепляясь за спину истерично орущего мула. Мюрат пошел ко дну и, пока разыскивал край парома, вдоволь наглотался черной ледяной воды. Он нащупал перила под водой, схватился за них и вынырнул на поверхность, ища опору понадежнее. Фыркая, он свободной рукой сражался с бушующими волнами, пытаясь сохранять вертикальное положение. Из-за воды, попавшей в нос и рот, он отчаянно кашлял. Нижняя часть его туловища по-прежнему находилась под водой. В этот момент он заметил руку епископа, высунувшуюся из воды, а затем и его голову. Храбрый святой отец яростно боролся с волнами, однако тяжелые одежды стесняли движение. – Я не умею плавать! – увидев Мюрата, выкрикнул он, сопровождая слова фонтаном брызг изо рта. – Помогите мне! Мелькнула ослепительная молния, на мгновение ярко осветив беснующуюся реку. Мюрат увидел, что епископ лишился шляпы, а из раненой головы течет кровь. В то мгновение Мюрат понял: вот оно, решение. Он мог протянуть руку и спасти епископа. Или просто смотреть, веря, что Господь спасет своего верного слугу. – Помогите мне! – вновь крикнул епископ. Дождь припустил еще сильнее. Вторая молния осветила испуганное лицо епископа, по которому ручьем текла кровь. Мюрату это зрелище показалось уродливым: старый дурак, не умеющий плавать. Епископ давился водой, а когда открыл рот, туда попало еще. Мюрат огляделся, но не увидел ни паромщика, ни кого-либо из пассажиров. Все исчезли. Сердце Мюрата лихорадочно заколотилось в одном ритме с его мыслями. Затем мозг взял верх. Мюрат успокоился. Он знал, как поступить. – «Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься. К Тебе взываем в изгнании, чада Евы…» Голова епископа скрылась под водой. Его протянутая рука находилась в нескольких дюймах от Мюрата, который легко мог бы дотянуться до нее. Потом епископ вынырнул вновь. На его лице читалось отчаяние вперемешку с мольбой. Мюрат схватил обломок дерева, тяжелый, насквозь пропитанный водой. Он взмахнул обломком над головой епископа. В глазах утопающего мелькнуло понимание. Епископ догадался, что сейчас последует. Мюрат со всей силы ударил импровизированной дубиной. Послышался глухой хлюпающий звук. Он нанес второй удар. Епископ обмяк и ушел под воду. – «…к Тебе воздыхаем, стеная и плача в этой долине слез…» Мюрат почувствовал, как что-то ударилось о его ноги под водой. Испугавшись, он яростно замолотил ногами, отталкивая от себя этот кошмар. Предмет его страхов был мягким и податливым и вскоре исчез. Какое-то время Мюрат с ужасом ждал, как бы тот не появился снова. Этого не случилось. Течение поглотило и унесло пугающий груз. Буря продолжалась. Дождь отчаянно хлестал в лицо отца Мюрата, цеплявшегося за край парома. На берегу он видел людей. Они размахивали фонарями и требовали спустить лодки. Значит, помощь вот-вот подоспеет. Пока Мюрат ждал, в нем сама собой зазвучала литания. Он повторял эти слова, пока они не стали правдой: «Паром накренила десница Божья. И по воле Божьей епископ при падении ударился головой. Да исполнится Божья воля. Да упокоит Бог его душу». Тело утонувшего епископа так и не нашли. А через неделю из дворца Тюильри поступило известие: по милости императора Наполеона III в епархию Булонь-Бийанкур назначен новый епископ. Мариус Мюрат, сын бедного торговца, смиренный слуга Божий и верный друг империи, наконец-то переступил порог своей мечты. Когда кто-то в первый раз поцеловал его перстень, по спине епископа пробежала дрожь наслаждения, и он смаковал это ощущение, чем-то похожее на наслаждение от плотского соития. Позднее, в уединении своего дворца – своего дворца, от размеров и великолепия которого кружилась голова! – он позволил себе по-настоящему улыбнуться. Теперь его власть распространялась на тридцать округов, сорок один приход и двести восемьдесят пять викариатов. Нынешняя должность принесла ему неслыханную роскошь. У него были личные покои и комнаты для приемов, где висели хрустальные люстры. У него был просторный двор с садом и фонтаном в центре. В оранжерее из кованого чугуна цвели и благоухали экзотические растения со всего мира. Мюрат наслаждался мягкостью бархатных подушек, теплом стеганых плащей и великолепием фиолетовых епископских одеяний. Кучера были готовы отвезти его в одной из восьми карет, куда пожелает. Повара готовили фазанов, подстреленных его собственными охотниками. Мюрата окружали легионы кюре и викариев, торопящихся выполнить его распоряжения. Ему более не требовалось скрывать сделки, проводимые от имени епархии, ибо епископ и был епархией, а епархия – епископом. Такое положение вещей великолепно отвечало замыслам Мариуса Мюрата. Он пребывал в новой должности почти год, когда до его дворца дошли сведения о возвращении графа Анри де Вриса, который привез с собой из Африки языческую женщину. Епископ упрочил свою власть над многими сторонами жизни епархии, испытывая особый интерес к местной знати и их делам. Мюрат стремился распространить свое влияние и свой контроль на всех уровнях. Граф де Врис был человеком видным, хотя и не слишком религиозным и вдобавок ведущим себя независимо. Он владел обширными земельными угодьями, а его поместье являлось одним из крупнейших во Франции. Отец и дед графа были глубоко верующими и делали Церкви щедрые пожертвования. Они дарили землю и давали деньги на возведение школ и храмов. От Анри ждали того же. И вот теперь у него неожиданно появилась жена. Вполне естественно, что епископ заехал проведать графа, и столь же естественно и даже неизбежно, что сильная воля и независимое поведение туземной женщины по имени Серена вызвали епископский гнев. В первый раз его рассердило ее отношение к вопросам совести и формальностям. Для епископа все это значило меньше, нежели ежедневное меню, но должность обязывала проявить внимание. В данном случае дело касалось крещения и перехода в католическую веру – необходимым требованиям, чтобы брак был освящен Церковью. Анри оказался здесь плохим помощником. – Граф, она должна обратиться в христианство. А вы, разумеется, должны на этом настоять. – Монсеньор, я и не подумаю настаивать. Это не тот случай, когда я стану принуждать. Серена – свободная женщина, принадлежащая к другой культуре. – Это, граф, не мое личное желание. Это повеление Господа Бога, дабы таинство брака было освящено. Она язычница. Без крещения не может быть перехода в христианство. А без перехода она пропащая душа, и ваш брак не имеет благословения Церкви. В глазах Бога вы с ней окажетесь сожительствующими в грехе. На этот счет у вас не должно быть сомнений. Она обязана подчиниться. – При любом ее выборе она будет моей женой. И принимать решение ей самой. – А что станет с детьми? Вы готовы пожертвовать их душами ради женского выбора? Вы позволите ей обречь на проклятие души еще не рожденных? – Монсеньор, ни о каких жертвах речь не идет. Когда появятся дети, это поможет ей принять решение. – Граф де Врис, я нахожу ваш подход легкомысленным и неподобающим человеку вашего положения. – Мое положение здесь ни при чем. Таково мое убеждение. – Церковь этого не одобрит! Анри вздохнул и пожал плечами: – Разрешаю вам поговорить с Сереной. Никакого принуждения с моей стороны не будет. Если она не пожелает принять христианство, так тому и быть, монсеньор. В этом случае мы оформим наши отношения гражданским образом. Судя по тону, решение графа было окончательным и недвусмысленным. Епископ не желал отталкивать графа и принял его требования. Во Франции было время великой духовной независимости и такого же великого лицемерия. Многие отличались антирелигиозными воззрениями, но при этом не забывали обрядовую сторону. Они крестили детей, венчались в церкви и жаждали получить от священника соборование. Им требовалось нечто вроде духовного страхового полиса, дававшего традиционное утешение, но не накладывающего ограничения на их поведение. Этот вид сделок епископ отлично понимал и широко пользовался для собственного обогащения. Если граф желает сожительствовать с языческой женщиной, но при этом остается в лоне Церкви и жертвует деньги на церковные нужды, епископ не станет ему препятствовать. Но побеседовать с язычницей и попытаться убедить ее обратиться в христианство – пастырская обязанность епископа. Формальности должны быть соблюдены. Первая встреча прошла неудачно. Едва увидев Мюрата, Серена сразу же невзлюбила епископа. – Бог послал меня по вашу душу, – властным тоном заявил он и протянул руку, но Серена не стала целовать епископский перстень. Она ясно понимала: его рот говорит одно, а глаза – совсем другое. Он произносил учтивые слова, однако смотрел на нее с пренебрежением. «Язычница!» – кричал его взгляд. Благочестивые речи не мешали епископу открыто пялиться на грудь Серены и ее фигуру. Епископ произвел на нее отталкивающее впечатление, но она вытерпела его присутствие. Она ехала сюда, зная, что ей придется жить в обществе, в котором вращается Анри. Он сказал, что они могут отгородиться от мира стенами шато и прожить так год или даже два, пока она не почувствует себя увереннее. Тогда все общение с посторонними будет сведено к минимуму. Но затворничество противоречило ее натуре. – Если я приехала сюда, то должна жить вместе с твоими соплеменниками, а не прятаться от них, – сказала она. Она решила узнать традиции и обычаи Франции, что включало и общение со здешними марабутами. Серена нервничала, испытывала неуверенность, однако держала свои чувства при себе, исполненная решимости быть сильной. Улицы Парижа, его краски и звуки ошеломляли ее. Быстрота парижской жизни, бешеный ритм здешнего мира были так не похожи на неспешные ритмы пустыни. Париж поразил ее обилием света и блеском. Вот что значит настоящий город, хотя до сих пор она ничего не видела, кроме столицы Алжира. Теперь тот казался ей бледной тенью по сравнению с шумным Парижем, где сияли фонари, где танцевали канкан, а по улицам проносились кареты. Серене отчаянно хотелось порадовать Анри и поскорее войти в здешнюю жизнь, и первой настоящей проверкой для нее стал этот толстый напыщенный человек, от которого разило вином и который велел ей подчиниться, иначе она пожнет гнев Божий. Она не испугалась ни епископа, ни его Бога и твердо решила: неприязнь к нему не должна мешать ей выслушивать его воззрения. И потому она терпела его присутствие и слушала. Подобно многим туарегам, Серена не была мусульманкой, и ее вера в Бога отличалась простотой. Если бы обратить ее в христианство попытался кто-нибудь другой, а не этот епископ, возможно, попытка увенчалась бы успехом, поскольку ей хотелось, чтобы все обстояло как можно проще на трудном пути, избранном ею. Но издеваться над собой она не позволит. Серена никогда не была склонна к соглашательству и уступчивости и не собиралась менять свои принципы ради Мариуса Мюрата. Беседы епископа с Сереной длились несколько дней. Он часами говорил о религии, однако в его словах слышались лишь тьма и страх. Он рисовал ей ужасные, пугающие картины, которые не давали никакого утешения, а наоборот, наполняли душу страхом. Ни одно его слово не вызывало в ней отклика. В мрачные, тягостные минуты сомнений она спрашивала себя, не делает ли ошибку. Возможно, ее дядя был прав и пропасть между жизнью европейцев и туарегов слишком велика. Возможно, им с Анри вообще не стоит иметь детей. Но в конце каждой встречи, когда епископ замолкал, голова Серены оставалась высоко поднятой. Ведь у нее есть Анри, нежный, заботливый. Он целовал ей руку. Серена любила его до самозабвения и знала: все у них будет хорошо. Епископ пытался взять ее измором, чтобы усталость сделала ее сговорчивой и обеспечила ему победу, которой он не мог добиться угрозами. Но Серена оставалась упрямой. Он еще никогда не сталкивался с такой сильной женщиной. Она была дерзкой и непочтительной. Епископ втолковывал ей, что ее душа поражена смертельной болезнью греха и что единственным лекарством является обращение в христианство. – Вы должны это сделать ради спасения вашей души. – Моя душа – не рабыня вашей Церкви. – Тогда вы должны это сделать ради сохранения святости таинства брака. – Мое замужество не требует ваших таинств. – Зато женитьба графа требует. Вы должны это сделать ради него. – Граф не ставил мне никаких условий. Я сама принимаю решение. – Тогда вы должны это сделать ради ваших детей. – С какой стати? Они сами это сделают, когда будут готовы. – Вы должны это сделать, иначе будете гореть в аду, а дети последуют за вами. – Но я ничего такого не совершила, чтобы попасть в ваш ад, и детей у меня пока нет. – Серена покачала головой. – В пустыне я была знакома с человеком вашей веры. С одним из «Белых отцов». Он никогда ничем не грозил. Он говорил о красоте, а вы – о сплошных ужасах, хотя у вас с ним одна религия. Как такое может быть? – Бог многолик. – Думаю, его священники тоже. – Оскорбления в мой адрес ничего не изменят. Вы должны это сделать, ибо таков закон Бога. – Это вы так говорите. А я говорю: это ваш закон, и я ему не подчинюсь. Бог, которого я знаю, живет внутри меня. И мне не нужны ваши благословения, чтобы он оставался во мне. – Это ложный Бог! – Это мой Бог. День за днем епископ водил ее кругами, выдвигая все мыслимые аргументы. Серена не поддавалась. Их взаимная неприязнь крепла. А их последний разговор был полон язвительности. – Знаете, священник, разница между вами и скорпионом в том, что у скорпиона нет уловок. Увидели хвост – вот и скорпион. Я вижу крест у вас на шее, однако вас так и не увидела. Ваш хвост глубоко спрятан. Находись в комнате еще кто-нибудь, слышавший это оскорбление, епископ повел бы себя по-иному. А сейчас он просто опустил руки. Он понимал, что ссориться с графом нельзя. – Все, женщина, я умываю руки, – мрачно изрек он. – Вы отвернулись от Христа и прямиком идете в ад. Да явит Господь милосердие вашей душе! Анри и Серена сочетались гражданским браком. Епископ сказал себе, что Серена – не более чем комар на его толстой коже, докучливый, слегка попивший его крови. Но никто еще не вызывал в нем такого раздражения, как она, и внутри у него бурлило негодование. Эта сука насмехалась над ним и оскорбляла его. Отказавшись подчиниться существующим правилам, она совершила грех против его власти. Если она комар, однажды он ее прихлопнет. Второй грех Серены по отношению к епископу вызвал у него неутихающий гнев, но причина была не духовного свойства. Причина касалась имущества. В правление императора Луи-Наполеона Париж претерпевал грандиозную метаморфозу. Император поручил барону Эжену Осману преобразить облик города, и барон сразу же приступил к делу. Подобно искусному портному, он сорвал с города ветхий, пропыленный средневековый плащ и нарядил в величественную мантию изысканной красоты и блеска. Масштабные проекты общественных работ перевернули город вверх тормашками. Осман начал с трущоб. Со времен Средневековья эти гнойники расползались по всему Парижу. Подобно отвратительным раковым опухолям, они разрастались повсюду – от Отеля-де-Виль до сумрачного Монмартра, – унижая достоинство города. Существование трущоб огорчало императора и позорило империю. И потому Осман снес их и сровнял с землей, пока от старых не остались лишь воспоминания, а новые не были скрыты от глаз. На их месте воцарилась великая геометрия кругов, квадратов и треугольников. Были проложены новые бульвары, построены мосты, разбиты парки, устроены общественные места. Освободившееся пространство застраивалось общественными зданиями и частными особняками с воротами из кованого железа. Появлялись впечатляющие кварталы, настоящие архитектурные самоцветы, способные затмить своим блеском Вену, Берлин и Прагу. Создавались настоящие украшения Парижа, на которые мог с гордостью указать император. Если все это было лишь фасадом, то чертовски великолепным фасадом, ибо убожество уже не кололо глаза. Четыре пятых парижан, живущих в нищете, теперь были обречены влачить свое жалкое существование вдали от центра города. Париж не мог выглядеть по-настоящему великим, пока на его главных улицах дети дрались с собаками из-за пищевых отбросов.