В нас больше не стреляют. Не преследуют. Но я бегу дальше. Не могу остановиться. Заминированный пляж – позади. Ныряю в наблюдательный пункт, где обычно сидят патрульные – сейчас они либо мертвы, либо охотятся на мятежников, – а затем несусь по бесконечному причалу к привязанной лодке. Перевалившись через борт, падаю и замираю – ровно настолько, чтобы перевести дыхание. Смутно замечаю, как в лодку залезают запыхавшиеся девчонки. Блондинка распутывает узел – единственное, что держит нас у причала. Небо начинает покачиваться – прибой уносит нас в океан. Мне больно дышать. Больно думать. Все мои мышцы горят. Но оно того стоит. 2 Не могу отличить собственные слезы от пота. С легкостью могла бы часами валяться на палубе, бледная как смерть, однако делаю пару вдохов и с трудом заставляю себя встать. Перерыв окончен. – Кто-нибудь умеет управляться с парусом? – обращается азиатка к девчонкам. – Я умею, – отзываюсь я, не давая никому возможности взять столь важное дело в свои руки. Мечтая об этом мгновении, я не рассчитывала, что окажусь здесь не одна и мне придется учитывать чужие пожелания. – Вот и займись им. Азиатка поворачивается к нам спиной и плетется к дальнему краю суденышка. «Дальний» – это, конечно, сильно сказано, но мы, пожалуй, сможем мило пошептаться об этой девице так, чтобы она не услышала. Сейчас мы ничего такого не делаем. Пока что. Блондинка, глядя на меня, вскидывает брови: – Тебе помочь? Мы с семьей катались на лодке. Раньше, пока не… Как много предложений в нашем мире, лишенном покоя, обрываются именно так. Раньше. «Пока не» и многоточие. А больше никому и не надо. Мы заполним тишину собственными неописуемыми воспоминаниями. – Да. – Парусный гик привычно ложится в руку, как будто я не прекращала выходить в море. – Да, помоги, пожалуйста. Блондинка придвигается ближе, а вторая девчонка – медные локоны, россыпь темных веснушек на носу и щеках, серебристо-серые глаза – с серьезным видом наблюдает. Раньше. Солнечные летние деньки, которые, как мы думали, будут сменять друг дружку вечно. Рассветы и закаты, исполненные легких улыбок. Тем летом я каждый день выходила в море – иногда с отцом или с Эммой, но чаще – с Берчем. Берч… соль и песок, поцелуи в свете звезд. Поразительно, что реальность так изменилась. – Кстати, я Хоуп, – произносит блондинка. Ее дружелюбность застает меня врасплох. Не часто сталкиваешься с хорошими манерами. Вернее, теперь такого вообще не случается. Я привычно опускаю взгляд на ее левую руку, и да, действительно, на мизинце набиты тонкие, размашистые буквы: Х-О-У-П. Чернила красные. У меня – зеленые. Значит, наши бараки расположены на противоположных концах лагеря Нью-Порт-Изабель. Неудивительно. Я ни разу не видела этих девчонок. Ну, разве что на дамбе в последние дни. – А тебя как зовут? – подсказывает она, потому что я молчу. – Иден. Это означает «Райский Сад», добавляю я про себя, как всегда делала раньше. Меня давно не спрашивали об имени – его даже никто не трудился использовать, – и я почти забыла, каково это – произносить его вслух. Оно дарит мне ощущение свободы. – Ты уводишь нас не в ту сторону. Бросаю взгляд через плечо. Рядом с веснушчатой девчонкой стоит азиатка, скрестившая руки на груди. На ее мизинце виднеются буквы: А-Л-Е-К-С-А. Чернила фиолетовые – такие люди мне еще не попадались. С ума сойти. – Думаю, нам сгодится любое противоположное баракам направление, – говорю я, не пытаясь поправить парус. – За нами будет погоня, – не моргнув глазом продолжает Алекса. – Нужна лодка побыстрее. – И где мы ее возьмем? – спрашивает веснушчатая. А я уж было решила, что она от шока лишилась дара речи. – Приплывем прямиком в штаб Стаи и попросим? Алекса сверлит ее пристальным взглядом: – Да. Это же их собственная лодка. Думаю, нам удастся провернуть такой трюк. – А потом? – не отступает веснушчатая. Ф-И-Н-Н-Л-И. Красные чернила, как у Хоуп. – Спасаться от пуль, когда Волки поймут, что мы одеты не в форму? Даже если получится угнать катер, дальше что? Удирать? Ну и что ты собираешься делать, когда закончится топливо? Мы могли бы нырнуть в воду и плыть, пока руки не откажут, но… – Ясно, – резко перебивает Алекса. – Ты здесь самая умная. Уверена, у тебя и план есть отличный. Финнли стискивает зубы и с вызовом смотрит Алексе в глаза. – Матаморос. Я закусываю губу, чтобы не рассмеяться. Если Стая еще не подмяла под себя Мексику – в чем я крайне сомневаюсь, – сколько я себя помню, ходят слухи, что там царствует картель. – Ну? – спрашивает Финнли, обратив на меня стальной взгляд. – Вдруг обойдется. Я точно знаю, каким путем… – Нет! – выплевывает Алекса. – Никак не обойдется. Ты, похоже, бредишь. – Иден? – произносит Хоуп, пусть и тихо, но с не меньшим нажимом, чем Алекса. – Матаморос? Мысли Хоуп легко читаются на ее лице: управлять парусной лодкой умеем только мы с ней. И мы способны взять верх над Алексой, если захотим. Если захочу я. Делаю вид – очень старательно, – что действительно размышляю над вопросом. – До берега мы доберемся, – говорю я. – И по нам откроют стрельбу, но не пулями, а шприцами с героином. Переоденут, чтобы затем сорвать с нас одежду, и мы попадем в самый настоящий кошмар, из которого живыми не выберемся. Думаю, Хоуп в курсе, что есть такая вероятность. Финнли – тоже. Сплошные надежды, а планов толком и нет. – Мне кажется, – продолжаю я, приготовившись к новой волне непонимания, такой же, как и мое упоминание Матамороса, – мы могли бы доплыть до Убежища. Взгляды обжигают жарче солнечных лучей – особенно тот, которым меня одаривает Алекса. Она кладет ладонь на бедро и склоняет голову набок. – Ты ведь понимаешь, что Убежище – это миф, верно? Про Убежище повсюду гуляют слухи. Но я знаю истину. – Ты не можешь утверждать наверняка. Поправляю парус – в основном, чтобы не смотреть Алексе в лицо. – А ты, значит, можешь? – огрызается она. – Если Убежище – миф, то куда нам еще податься? – произносит Финнли. – Явно не в Матаморос и, конечно, не обратно в бараки. Иден права. Не стоит исключать, что вольный остров существует – иначе зачем они старательно минировали берег? Понятно, вовсе не для того, чтобы позволить людям туда удрать! – Они просто садисты, – встревает Алекса. – Какой идиот решится строить на острове что-то важное? – Остров не миф, – твержу я, не собираясь выдавать подробности о том, откуда я располагаю такими сведениями. Я не говорю им, как папа тайком отвел меня в сторону прежде, чем его увели Волки. Он рассказал, что его вызывали к главе нашего лагеря и часами допрашивали. Они хотели выбить из него кое-что связанное с инженерным искусством и мореплаванием. Такое случалось, и довольно часто: ведь раньше папа был главным разработчиком проекта, который стал причиной скандала вокруг «ИнвайроТек». Проекта, который стал причиной мировой войны. Отец пережил больше допросов, чем я могу сосчитать. Однако этот оказался непохож на предыдущие. Я не упоминаю, как блестели папины глаза, когда он заявил, что скорее умрет, чем поможет Стае хоть в чем-то, и его не подкупит даже на первый взгляд обнадеживающее предложение. Стая хотела, чтобы отец создал нейтральную островную территорию: закрытое и отдаленное место, где будут проходить переговоры об окончании войны. Площадка стала бы доказательством, что Волки не нарушают в отношении нас основные права человека – что они способны проявлять доброту и миловать заключенных, пусть и малое их количество. Другими словами, эдакая подслащенная показуха для остального мира. В котором я еще надеюсь пожить. И я помалкиваю о том, что папа не вернулся. В тот день в барак заглянули два офицера, принесшие его обручальное кольцо, карманное руководство по выживанию и пузырек с кровью и зубами. Выдам нечто подобное, и мы сто процентов поплывем прямиком в Матаморос. И кто мне доверится, если узнает правду? Что к войне и всем нашим страданиям от рук Волков привело не что иное, как труды моего отца? Что в Убежище нас, вполне вероятно, ждет отнюдь не лучшая жизнь, а смерть? Я доверять себе бы не стала. Алекса становится так, чтобы я не сумела от нее скрыться. – А если остров есть и его до сих пор не поглотил океан, ты и впрямь думаешь, что там все свободны? Кольцо на цепочке вокруг шеи и пузырек со смертью, лежащий в кармане, говорят «нет».