Марк кивнул благожелательно: — Правильно. Едем в один из форпостов. Там можно отдохнуть. И привести сестру в порядок. Даниил дёрнулся: — Что с ней? Ты знаешь? Марк потянул с соседнего кресла свёрток, развернул. Джинсовая рубашка с вышивкой красных цветов на плечах распахнулась на его коленях. Надел, достал из нагрудного кармана пачку сигарет и протянул Даниилу. Бет покачал головой. Марк вытащил сигарету и сунул в губы: — Я решил не отвыкать, — сказал он, щёлкнув зажигалкой. — Должны же быть хоть какие-то изъяны! А то немудрено себя и богом почувствовать. А сие — грех больший, чем курение… Он выдохнул, умиротворённо жмурясь на тусклую лампочку в салоне. И даже то, что машину стало потряхивать на ухабах, не смутило его. — Что с Алей? — терпеливо переспросил Даниил. — Перерождение, — коротко отозвался Марк. — Фактическая смерть души и тела. С этого времени и навсегда её питать будет только тёплая кровь человека, и только в ней она будет находить отдохновение. Иная часть её жизни будет проходить, словно под наркотиком. — Всегда? — тихо спросил Даниил. Марк пожал плечами: — Легенды рассказывают, что были те, чья воля оказывалась сильнее йахаса. Но легенда на то и легенда. Он снова затянулся и продолжил: — Я чувствовал, что она уже на грани. И тогда, на обряде, я ощутил её ещё до нападения. Она вторглась своим сознанием в мой круг. У её души был вкус страсти понимания. И я понял, что она ещё придёт ко мне. — Он усмехнулся. — Но нам опять помешали. Опустив корпус, Данила упёрся локтями в колени и посмотрел на спасителя исподлобья: — Останови это. Марк взглянул на него внимательно, сбросил пепел в сторону и спросил: — Боишься ли ты смотреть в лицо смерти, брат? — Боишься ли ты? — ответил Даниил. Он глядел исподлобья — равнодушно, безучастно, — словно ни вопрос собеседника, ни собственная реакция не касались его. Марк задумчиво кивнул, затянулся сигаретой, пыхнул и тут же разогнал дым перед лицом. — Не я причина этого, — он задумчиво смотрел на приплясывающие красные искры на кончике сигареты. — И никто. Так бывает, что одни рождаются с силой человека, иные — с силой йаха. За тысячелетия крови смешивались не раз, и, хотя гены человека сильнее, случается, появляются на свет те, в ком уже немножко есть йахас. Когда-то церковь набирала в альфа только зрелых мужей-воинов, но Единая, в погоне за властью, решилась на небывалое — они стали инициировать девочек, в которых подозревали кровь йахаса. Конечно, получается не всякий раз, но… Им нужна куколка, поэтому игра стоит свеч. Даниил посмотрел на кресла, где лежала Алиса. Тонкая белая рука, свешивалась с сиденья, беззащитно и невинно. — Она была с кровью йахаса с рождения? — Я не слышал, чтобы к перерождению подходили те, кого просто заразили… — Как? — Даниил потрясённо встряхнул головой и обхватил горячие виски ладонями: — Как человек может быть… — Никак, — Марк обнажил в улыбке острые зубы, так и не поменявшиеся на человеческие. — Во всяком случае, крови и мяса они жрут не более чем иные люди. Йахас — могучая сила, подарок самой сути божественного. В теле человека, сила — быть человеком. Человеком таким, мощь и величие которого признают повсеместно. Святым, великим, вождём, творцом или примером, — тем, кто и сам взойдёт на костёр, и за которым пойдут по углям. — И усмехнулся: — Или по воде. Скулы Даниила заострились, заходили ходуном от сдерживаемого напряжения. — Ты хочешь сказать, — медленно начал он. — Что Он… Марк сухо кивнул: — И не только Он, не только святые и великомученики прошлого, брат… — и положил ладонь на локоть бета: — На крови йаха стоит храм. И потому посвящён ему. … Глава 44 Воспоминание о Пузырях Сперва она почувствовала, как сверлит шею. Словно тупое, широкое сверло упёрлось в туго переплетённое жилами горло и вдавливается, с каждым следующим бесшумным оборотом срезая новую стружку, проникая глубже и разрывая сознания на части от боли. Потом смогла дотянуться резиновыми нечувствительными пальцами до шеи и нелепо ткнуться ими в невидимое сверло. Боль стала едва терпимой. Перед глазами полыхнула белая вспышка. И это заставило её замычать от двойного мучения. — Не трогай! Убери руки! Голос сестры Софьи, — обычно ласковый и спокойный, — зазвенел прямо над ухом напряжённой леской. Сглотнув, Алиса послушно одёрнула руку от раны. Легче не стало, но показалось, что сверло остановилось, в холостую прокручиваясь на уже выгрызенной воронке. На рану потекла вода, прохладой и зудящей щекоткой раздражая оголённый нерв. Алиса застонала и стиснула зубы. Открыть глаза всё ещё не получалось — сознание барахталось на грани между пробуждением и страстным желанием снова уплыть в бесчувственность глубокого сна. Но чутьём уже понимала — ей не кажется, рана действительно есть. Иначе бы её не промывали заботливые руки сестры Софьи, иначе бы не опаляло ноздри горьким запахом спирта. На горло лёг лёгким, почти невесомым покрывалом бинтовой валик. — Воды… — просипела Алиса, протягивая руки в никуда, не чувствуя ни рук, ни пространства. Только ощущение — яркое, сильное — ходящих вокруг рыбьих пузырей — радужных, раздутых, полных воздуха и плещущейся озером — в ком больше, в ком меньше — красной жидкостью. Соком? Вином? Она облизала губы. Страстно хотелось пить. Нет, даже не так. Страстно хотелось выпить. — Воды… — Поднимите! — властный голос матушки Ольги спутать с другими было невозможно. Сестра Софья послушно приподняла край бинтовой подушки. — Да… Алиса почувствовала — не увидела — как дородное лицо настоятельницы брезгливо кривится, как сходятся брови, создавая неуклонную ложбинку, появление которой опасался весь монастырь. — Ах, тварь! — прошипела мать Ольга. — Ах, стерва такая! Выкормыш змеиный! Ах! А она в ответ потянулась нечувствительными руками — словно ничего в них нет, одни резиновые перчатки на отшибленных нервных волокнах. Схватилась за что-то. И даже не ощутила, что схватила. Только поняла это, чем-то иным, чем собственными руками. Будто все ощущения теперь жили не в ней, а во вне, где-то рядом с телом, где-то вне его, но транслировались в её сознание. С помехами, но транслировались. Она схватилась за нечто, мотающееся перед ней. Радужное, полое, в котором плескалась красная вода. — А! — закричала мать Ольга. Радужное, полое, с красным, заметалось, стремясь выскользнуть. И тогда Алиса ухватилась сильнее и распахнула рот, таща к себе. Пить, пить — билось в каждой жилке, колотилось под черепом. — Да отцепись же! А! — Матушка! Она почти уже доволокла сопротивляющийся пузырь, почти, но… Пузырь метался, тянулся обратно, тащил за собой так, что у Алисы трещали все жилы, схожие с расплавленным мороженным — тяжёлые, малоподвижные и растекающиеся под кожей вялым киселём. — Да что это же это! Господи! Алиса задержала схваченный ломоть почти у жадно раскрывшегося рта и задумалась: «О чём говорит матушка Ольга? Что происходит?». Но жажда была сильна. Потом узнаю… И снова потащила. — Да чего вы стоите?! Помогите! — Матушка! А! И плещущемуся яростным бурлением красной воды рыбьему пузырю на помощь прикатился ещё пузырь, и ещё, и ещё. И вместе они, спихивая её руки по пальцу, коряво вцепившемуся в полый сосуд, начали отрывать добычу от её лица. — Алиса, брось! Брось! Брось, я сказала! Голос сестры Софьи зазвенел от напряжения. Это значило, что происходило что-то важное, особенное, где нельзя было не подчиняться. И она согласно разжала пальцы. Полый сосуд заплескал красной водой и отдалился. — Воды… — просипела Алиса. — Матушка? Как вы? — Сволочь! Гадина! Дрянь такая! Голос матушки метался вокруг неё, срываясь с металла в слёзы. И всё пространство между ними словно поляризовалось, притягиваясь и отталкиваясь. — Она не понимает ещё, матушка. Она ещё под наркотиком. Когда очнётся — даже помнить не будет. Поймите, это не сознательные действия. Она ещё не может…