— Я понимаю, — улыбнулся гость. — Это неожиданное предложение, да и время требует и силы… Но вы, Алиса, подумайте. Дети везде дети, и те, кому вы будете преподавать потом, и те, с которыми можете сейчас пообщаться. И если в сердце есть любовь к ним — а она несомненно есть, — то нет разницы, кто будет перед вами… Алиса молча разлила заварку по чашкам и подлила кипятка. Заговорила, только сев на стул возле окна маленькой кухоньки, из которого легко просматривался сад и вход во двор. — Дело не в том, бедные они или нет, — сказала она, не глядя на гостя. — Просто я плохой учитель. Скажем даже так — я поступила на тот факультет, на котором у меня была возможность делать как можно меньше, а оценки получать неплохие. Священник удивлённо приподнял бровь, задумался. — Алиса, не сочтите мой вопрос… — Нет, я не имею склонностей к преподаванию и получаю оценки просто по «блату», — вздохнула она и криво усмехнулась — Не беспокойтесь, я не настолько лжец и не собираюсь работать учителем там, где действительно нужны знания. Просто требуется какое-никакое образование… Закинула в чашечку пару ложек сахара, удивляясь странному травяному запаху чая, несколько знакомому, но ещё не узнаваемому. Отец Владимир тоже едва заметно принюхался к своей чашке, но ничем не выказал неудовольствия. Запах свежести и мягкости обволакивал, но странно вызывал тревогу. Гость первый отхлебнул из своей чашки и потянулся за печеньем. Алисе ничего не оставалось, как тоже глотнуть своего чая. Тягучей горечью опалило рот. Лицо мгновенно исказилось, побелело и покрылось испариной. Горло словно схватило тисками и сердце забултыхалось в грудной клетке. Скрюченными руками она потянулась через стол к священнику, спокойно наблюдающему за ней, склонив голову. Но не достала — ладони, трансформируясь, почти дотянувшись до края столешницы, скребнули по деревянному столу, пробороздив полосы, и закостенели в напряжении. Алиса потеряла сознание. Когда она очнулась, долго лежала, не шевелясь, стремясь в полной неподвижности успеть осознать своё новое положение. Она лежала в углу комнаты, неловко скрючившись. Руки и ноги умело стянуты широким скотчем с начертанием неясных символов, полукругом вокруг стоят свечи, лежат свитки с письменами, от которых на неё веяло горячим воздухом, а за ними простиралось широкое свободное пространство, усыпанное солью. Её священник не пожалел, усыпав чуть ли не весь пол комнаты — невдалеке лежали горкой смятые мешки, и несколько целых, оставленных про запас. Сам отец Владимир сидел перед кемпинговым стульчиком с ноутбуком и шарил среди её файлов. В одной руке держал чашку с нарисованными лилиями, другой сноровисто двигал мышью. На носу сидели очки, лоб хмурился, и уже не было постоянной мягкой улыбки — только морщины возле сурово сжатых губ оставались. Но окончательно Алиса поняла, как ошибалась, когда увидела, что священник сидит на коленях и пятках, как отдыхают народы дальнего востока. И было хорошо заметно, что для гостя, внезапно оказавшегося противником, эта позиция привычна и удобна, даже несмотря на весьма преклонный возраст. — С пробуждением, нечисть, — холодно поприветствовал отец Владимир, не отрываясь от рассматривания на экране чего-то, невидимого девушке. — Итак, ты студентка педагогического, тебе по документам восемнадцать лет, ты родом из Рязани, чистокровная русская, приехала сюда позавчера на вечернем поезде, от которого сохранился билет, любишь играть в сети в шахматы, много общаешься с неким Гроссмейстером и к нему неравнодушна. Твоя электронная библиотека состоит из книг, часть из которых верующим запрещена для чтения, а из музыки ты предпочитаешь бунтарский рок прошлого века. Также знаю, что свой компьютер ты чистишь очень тщательно, не оставляя никаких рабочих документов. Теперь я хочу услышать то, чего не знаю. И повернулся к ней, приподняв очки. Два старомодных поблёскивающих кружочка зависли на морщинистом лбу. Алиса смотрела прямо, неохотно признаваясь себе, что не разглядеть ловушку было полным дилетантством. Наконец, молчать стало уже невыносимо. — Что это было? — хрипя напряжённым голосом, спросила она. — Цветы дикого чеснока и лепестки ночной розы. Алиса стиснула зубы — судя по всему, ему хватило времени, пока она возилась с лежанкой для котёнка. — Как вы убедились? — Дом, который ты выбрала для лежбища, является собственностью церкви, — священник обвёл пальцем окружающее, — и раньше принадлежал Марфе Сергеевне, моей прихожанке. Отвела взгляд — так просто попалась, не удосужившись выучить имени бывшей хозяйки дома… — За что? Священник удивлёно приподнял брови: — Здесь тоже живут люди, нечисть. И я призван пастырем им. — Понятно, — Алиса закрыла глаза и облизала губы. Отец Владимир закрыл крышку ноутбука и, поднявшись, подошёл ближе к девушке. — Надеюсь, объяснять не нужно, что, если я не услышу ответов, то вполне могу принять на себя ответственность экзорциста, заранее считая твоё появление тут несанкционированным? Алиса дёрнулась, открывая глаза. Снова облизала кровоточащие от болезненной сухости губы. — Кто вы? — Ты потравилась, а не память потеряла! — холодно усмехнулся отец Владимир. — Я помню, — прошептала она. — Но обычный приходской священник не способен… Священник посмотрел на неё, прищурившись, и покачал головой: — Тебе будет легче, если я назовусь инквизитором? Или уполномоченным на отчитку и упокоение нечестии? Или миродарителем? — Будет. Отец Владимир пожал плечами и сухо произнёс: — Это был риторический вопрос, но раз ты ответила, то не стану скрывать. Он распахнул пиджак и расстегнул рубашку. Белый рубец известной формы всё объяснил ей. Бывший инквизитор. Если инквизитор может быть бывшим… Алиса облизала губы вновь — кровь из трещин не унималась, просачиваясь и стекая неровными тончайшими струями-нитями на подбородок. Убрать их не было возможности, и это занимало её мысли не меньше, чем поставленный выбор или продолжающееся жжение в глотке. — Нечисть, у тебя мало времени, — отец Владимир подошёл ближе, и соль заскрипела под мягкими подошвами сандалий. — Я не склонен задерживать бренное существование тебе подобных в земной обители. Кто ты? Кто тебя инициировал? Откуда ты сбежала? Девушка прикрыла глаза и выдохнула: — Алиса Горская, инициатор, рязанская епархия, отряд владыки Мирослава Бородинского. Здесь нахожусь по послушанию владыки, для устранения или инициации группы лиц, производящих богомерзкие обряды с истязанием людей. Всё. Отец Владимир отошёл и сел за стол, задумчиво погладил по мощной дубовой столешнице, словно пробуя ладонью деревянные волокна. — Многое изменилось за годы, — усмехнулся он нехотя, — если в инициаторы стали брать девок! В мои времена инициаторами становились только мужчины старше пятидесяти и с хорошим бойцовским опытом. Алиса не ответила, оставшись безучастна. Священник кинул на неё задумчивый взгляд и продолжил: — Допустим, ты инициатор. Как подтвердишь? Не открывая глаз, Алиса отозвалась, медленно и неохотно проговаривая слова: — Если вы были инквизитором, то для вас не секрет, что инициатор проводит разведывательную работу самостоятельно, поскольку имеет для этого подготовленное мышление. Для того, что бы не сковывать действия инициатора, а также отвести от Матери нашей Праведной Церкви подозрения, действия инициатора не сопровождаются документацией. Отец Владимир кивнул, соглашаясь, и прошёлся по комнате. Соль мерно заскрипела. — Однако, известно, что инициатор не работает один, а всегда находится под контролем Инквизитора. Где он? — Не знаю, — отозвалась Алиса, снова облизав губы. — Я думала, что это — вы. Священник задумчиво отошёл к окну и вгляделся в тихо шелестящий сад. — Подождём. Если кто-нибудь дёрнет твой поводок, то я освобожу тебя. Если нет — пеняй на себя, тебе зачтётся и ложь. — Я не лгу, — устало отозвалась Алиса. — Вчера я получила задание, в ночь прошла точки обрядов. Послезавтра — полнолуние и может произойти ещё одно убийство, если я не высчитаю его место и не остановлю ублюдков. Священник, не оборачиваясь на пленницу, поморщился: — Выбирай слова, нечисть. В отличии от тебя, это — люди. А ты, хоть и, возможно, на службе, но тварь бездушная. — Пусть так. — Алиса едва заметно пожала плечами. — Если я не остановлю их, то будет ещё одна смерть. Скажите, отец, что больше отяготит Вашу душу — гибель невинной девушки на сатанистком ритуале или радость от моего убийства? Священник чуть повернул голову, краем глаза наблюдая за девушкой, явно впадающей в сонное состояние. — Если твой ведущий проявится быстро — ты успеешь. — Если… — ответила она. — Я — существо бездушное. Пусть ваша душа, отец, принимает ответственность. Вы — человек. И закрыла глаза. … Глава 7 Воспоминание о Восхождении — Вставай, детка. В этот раз девочек поднимала сестра Софья, добрая старушка, пользующаяся всеобщей любовью. С подносом в руках, она проходила возле коек и, трогая за плечо каждую из послушниц, уходила дальше, оставляя на тумбочки стаканы с минеральной водой из монастырской скважины. Вода всегда была свежей, студёной настолько, что сводило зубы, и едва отдавала вкусом тухлятины, но, как им объясняли, от этого менее живительной не становилась. Скинув тонкое шерстяное одеяло, Алиса в десяток мелких глотков сцедила свою порцию и начала быстро одеваться — в помещении итак было прохладно и влажно, от ледяной воды начинало лихорадить, и по опыту она знала — чем быстрее окажешься на улице, тем быстрее сможешь согреться движением. Надела тренировочные брюки и рубаху, поверх них — подрясник, подпоясалась и, не оглядываясь на так же быстро и молча собирающихся девочек, выскочила из спальни. Только во дворе поняла, что ещё глубокая ночь. Звёзды сидели в прорехах меж туч огромными пятнами, чуть подрагивая от гонимой ветром дымки. Хлопая себя ладошками по плечам и прыгая на месте, девочки ждали наставника, ради которого их подняли в неурочное время в хмурую осеннюю ночь. Впрочем, об урочном времени им пришлось давно забыть. В первый же день в монастыре мать Ольга попросила всех новоприбывших отдать ей на хранение свои часы, а потом показала на настенный хронометр и сказала: «Для вас есть только Жизнь и Смерть. А всё что между ними — Время. Научитесь его ценить, а не считать». С тех пор о том, когда есть, когда спать, когда бежать на уроки, они узнавали только от старших сестёр. Во двор вышла настоятельница мать Ольга, — чрезмерно дородная и оттого страдающая телесной немощью женщина, — на зависть послушницам одетая в рясу и добротный овчинный полушубок. За ней мелкими шажками двигалась сухонькая старушка, так не похожая на прежних наставниц группы. Может быть своей раскованностью или тем, что, ни на шаг не отставая от игуменьи, она и не опережала её, когда та останавливалась, не в силах совладать с оплывшими ногами на неровностях каменного двора. И лицо у новой наставницы было особым — спокойным, едва приметно улыбающимся, а не с вечно недовольными опущенными уголками рта. Девочки без команды споро встали в шеренгу и нестройно поприветствовали мать игуменью — зубы не попадали на зубы от холода. Мать Ольга строго оглядела строй и, со значением подняв вверх указательный палец, произнесла: — Сестра Пелагея. Ваш новый наставник.