* * * 1 Кто может измерить бескрайность Инкарцерона? Его залы и виадуки, его пропасти? Только человек, познавший свободу, Понимает, что он в тюрьме. Песни Сапфика Финн лежал ничком, прикованный к плитам транзитной магистрали. Его широко раскинутые руки были так сильно придавлены тяжестью оков, что он едва мог оторвать запястья от земли. Лодыжки опутала скользкая металлическая цепь, пропущенная через закрепленное в мостовой кольцо. Он не мог даже вдохнуть полной грудью – только лежать, чувствуя щекой холод камня. Цивилы появятся рано или поздно. Он почувствовал их приближение раньше, чем услышал: дрожь земли, сперва едва ощутимая, нарастала, пока не передалась и ему, заставляя вибрировать каждым нервом. Затем донесся гвалт голосов в темноте, грохот движущихся повозок, медленный глухой лязг колесных ободьев. С усилием повернув голову, он откинул с глаз грязные космы и отметил, что прикован точно поперек дороги – колеи словно пронзали его тело. Пот стекал по лбу. Рукой в перчатке Финн ухватился за стылые цепи, подтянулся и сделал вдох. В едком воздухе стоял запах машинного масла. Звать на помощь пока рано. Они слишком далеко и ничего не услышат сквозь этот грохот, пока не пересекут огромный зал. Надо не пропустить момент. Чуть опоздаешь – и повозки уже не остановить, они его просто раздавят. В отчаянии Финн старался не думать о том, что возможен и еще один вариант: они увидят и услышат его, но им будет все равно. Огни. Маленькие огоньки ручных фонариков. Он принялся сосредоточенно считать: девять, одиннадцать, двенадцать; затем начал снова, чтобы добраться до того спасительного числа, которое поможет избавиться от тошноты, подкатывающей к горлу. Уткнувшись носом в разодранный рукав – стало чуть удобнее, – Финн подумал о Кейро, его ухмылке, издевательском тычке напоследок, прежде чем тот проверил надежность замков и ушел в темноту. «Кейро», – с горечью прошептал он. Гигантский зал и невидимые галереи поглотили шепот. В пропахшем металлом воздухе висел густой туман. Повозки лязгали и громыхали. Теперь он уже мог разглядеть бредущих людей. Они появлялись из холодного мрака, укутанные с ног до головы настолько, что трудно было разобрать, дети это или согбенные старухи. Наверное, дети: если у цивилов и остались старики, они ехали бы на повозках вместе с добром. Рваный черно-белый флаг был прицеплен к переднему возу. Финн смог рассмотреть рисунок на гербе: птица с серебряной молнией в клюве. – Стойте! – закричал он. – Эй! Сюда! Грохот механизмов сотрясал пол так, что ныли кости. Финн напрягся, когда тяжелые, мощные повозки оказались почти рядом; смрад множества немытых тел ударил в нос, скрежет и бряцание поклажи оглушали. Он замер, борясь со страхом, неустанно проверяя себя на прочность, не дыша, не позволяя себе сломаться. Потому что он Финн Видящий Звезды, и он справится. И все же, словно из ниоткуда, на него обрушился панический ужас. Финн приподнялся и заорал: – Слышите меня?! Стойте! Стойте! Они приближались. Грохот сделался нестерпимым. Теперь уже Финн выл и бился в попытке разорвать цепи, потому что инерция груженых повозок неумолима. А значит, его раздавят, сомнут, он умрет в медленных, невыносимых муках. И тут он вспомнил о фонарике. Пусть крохотный, но все же фонарик у Финна был. Кейро позаботился об этом. Подтянувшись на цепи, Финн вывернулся и сунул руку под одежду. Кисть свело судорогой. Холодный цилиндр выскальзывал из пальцев. Он наконец вытащил его и тут же уронил. Фонарик откатился и стал почти недосягаем. Выругавшись, Финн извернулся, дотянулся до заветного цилиндра, прижал подбородком. Засиял тонкий лучик. Он с облегчением выдохнул. Тем временем повозки приближались. Конечно же, цивилы уже могут заметить его. Они должны заметить! Фонарик звездочкой сверкал в необъятной грохочущей темноте зала. Финн знал: сквозь паутину лестниц и галерей, сквозь тысячи комнат-лабиринтов Инкарцерон чувствует нависшую над Финном опасность и предвкушает развлечение. Будет наблюдать, но ни в коем случае не вмешиваться. – Я знаю, ты видишь меня! – закричал он. Колеса, огромные, высотой с человека, скрежетали в колеях, выбивая искры. Жалобно закричал ребенок. Финн зарычал и съежился, понимая, что не получилось, что всему конец… и тут в уши ему ударил пронзительный визг тормозов, и все косточки в его теле, до самых кончиков пальцев, отозвались. Колеса – громадные, смертоносные – надвигались, нависая над беспомощным пленником. И остановились. Не пошевелиться. Его парализовало от ужаса. Фонарик высвечивал большую заклепку на ободе. Позади раздался голос: – Как твое имя, узник? Цивилы сгрудились в темноте. Он попытался поднять голову и увидел смутные фигуры. – Финн. Мое имя Финн, – прошептал он, сглотнув. – Я думал, вы не остановитесь… Ворчание. Кто-то проговорил: – По-моему, он из подонков. – Нет! Пожалуйста! Прошу вас, освободите меня. Никто не сказал ни слова, никто не пошевелился. Тогда он сделал вдох и глухо промолвил: – Подонки устроили набег на наше Крыло. Убили моего отца, а меня оставили тут на милость всякого, кто проедет мимо. Он попытался облегчить боль в груди, вцепившись пальцами в ржавые цепи. – Пожалуйста! Умоляю вас! Кто-то подошел ближе. Носки сапог оказались прямо у глаз Финна. Грязные, один дырявый. – Которые из подонков? – Комитатусы[1]. Их вожак называет себя Джорманриком, Лордом Крыла. Человек сплюнул, едва не попав в Финна. – А, этот чокнутый душегуб. Почему ничего не происходит? Финн в отчаянии изогнулся всем телом, насколько позволяли оковы. – Пожалуйста! Они могут вернуться! – А я говорю – переехать его и дело с концом. Зачем нам вмешиваться? – Потому что мы цивилы, а не подонки, – голос, к удивлению Финна, был женский. Он услышал шорох ее шелковых одежд под грубым плащом. Говорившая опустилась на колени, и он увидел руки в перчатках, тянущиеся к оковам. Запястья Финна кровоточили; ржавчина расплывалась разводами на грязной коже. Человек нетерпеливо произнес: – Маэстра, послушай… – Неси клещи, Сим. Сейчас же. Ее лицо оказалось совсем близко. – Не бойся, Финн. Я тебя тут не оставлю. Он с трудом поднял взгляд – и увидел женщину лет двадцати, рыжеволосую и темноглазую. Еще через мгновение он почувствовал ее запах. Аромат мыла и мягких шерстяных тканей – пронизывающий сердце, прорывающийся сквозь его память прямиком в темноту наглухо закрытого внутри него черного ящика. Комната. Комната и яблоневые поленья в камине. Торт на фарфоровой тарелочке. Возможно, на его лице отразилось царящее в душе смятение, потому что она, задумчиво взглянув на него из-под укрытия капюшона, добавила: – С нами ты будешь в безопасности. Не дыша, Финн смотрел на нее. Детская. Каменные стены. Роскошные алые портьеры. Торопливо подошел мужчина, поддел клещами звено цепи. – Глаза побереги, – проворчал он. Финн уронил голову на руки, чувствуя, как вокруг толпится народ. На мгновение он подумал, что близится один из его мучительных припадков; закрыл глаза, ощутив знакомый одуряющий жар, окутавший тело. Борясь с дурнотой и сглатывая слюну, он ухватился за цепи, дрожащие под напором массивных клещей. Воспоминание таяло; комната, очаг, торт и крохотные серебряные шарики на тарелке с золотой каймой. Исчезало, как ни пытался он удержать его, а ледяная тьма Инкарцерона возвращалась вместе с кислым металлическим запахом колесной смазки. Оковы соскользнули и упали. Он поднялся, облегченно вздохнув полной грудью. Женщина осмотрела его запястья.