Спасибо. Двое медсестер принимаются меня обмывать. Они мне не представились, поэтому их имен я не знаю, но я придумала им прозвища. «Северянка» говорит с йоркширским акцентом. У нее есть привычка что-то бормотать себе под нос за работой, и даже тогда она, на мой взгляд, слишком растягивает гласные. Грубоватые на ощупь руки торопятся поскорее взяться за работу. Она с силой трет мою кожу, будто я не человек, а грязная сковородка, напрочь отказывающаяся расставаться с пятнами жира, в голосе ее неизменно звучит усталость. Сегодня вместе с ней пришла «Прокуренная» – прозвище говорит само за себя. Сиплый, низкий голос звучит так, будто она зла на весь белый свет. Когда эта женщина стоит рядом, я чувствую запах никотина, которым пропитаны ее пальцы, ее легкие, ее сиплое дыхание. Пока они вдвоем меня моют, я слышу шорох их пластиковых фартуков, плеск воды в тазу, чувствую запах мыла и прикосновение к коже облаченных в перчатки рук. Закончив, медсестры переворачивают меня на правый бок. Я не люблю так лежать, для меня это неестественно. Одна из них расчесывает мне волосы, зажав в пучок, чтобы не рвать щеткой. Не хочет причинять мне дополнительные мучения. Я вспоминаю, как в детстве меня причесывала бабушка. «Северянка» протирает мне ротовую полость неким подобием небольшой губки и намазывает растрескавшиеся, сухие губы вазелином, запах которого обманывает мозг, наводя на мысль, что его можно попробовать на вкус. Иногда она объясняет мне, что делает, иногда забывает. На самом деле мне страшно хочется пить, но она не дает. Не знаю, как давно я здесь нахожусь, но я уже начинаю привыкать к новым ритуалам. Просто удивительно, насколько быстро человек адаптируется к любым обстоятельствам. В голове вспыхивает воспоминание, и я думаю о бабушке, когда она лежала при смерти. Интересно, ее тоже мучила жажда? Колесики автобуса все крутятся и крутятся. Он приходит позже, хотя я и не знаю насколько. Его голос разбивается о стену, которую я возвела вокруг себя. – Пока что они меня отпустили, но они думают, что я тебя покалечил, Эмбер, – произносит он. – Тебе обязательно надо очнуться. Ничего себе! Не успел поздороваться и уже предъявляет требования. Но тут до меня доходит, что я просто не заметила, как он вошел, что он мог находиться в палате уже какое-то время и что-то мне говорить, а я его просто не слышала. Его голос звучит так, будто он неловко пародирует сам себя. Я не могу понять, что за этим скрывается – что странно, ведь я его жена. По идее, я должна уметь различать, звучит ли в его голосе гнев или страх. Может быть, дело именно в этом, может быть, это одно и то же. Я помню, что он ушел с полицейскими. Пол не будет об этом говорить, как бы сильно я этого ни хотела. Вместо этого читает мне газету, объясняя, что, по словам доктора, это может помочь. Все новости какие-то печальные, и у меня возникает вопрос, чем это можно объяснить: то ли он преднамеренно опускает радостные, то ли таковых в мире вообще больше не осталось. Потом он умолкает, и я досадую на невысказанные слова. Я хочу, чтобы он рассказал обо всем, что с ним происходило, пока я лежала тут. Мне необходимо это знать. Время бросило меня, ушло вперед, и я никак не могу его догнать. Полиция его не арестовала, раз он здесь, но в этой истории явно что-то не так. Муж по-прежнему сидит в моей палате, но больше не издает ни звука. Я представляю, как он смотрит на меня, и с беспокойством пытаюсь понять, как сейчас выгляжу в его глазах. Что бы я в этой жизни ни делала, ему от меня одни только разочарования. Когда не за что ухватиться, меня уносит течение. Голоса в голове перекрывают тишину, воцарившуюся в палате. Самый пронзительный – мой собственный, он без конца напоминает мне обо всем, что я сказала и сделала, чего не сказала и не сделала, а также о том, что должна была сделать и сказать. Я чувствую, как на меня надвигается волна, в ее ожидании по воде пробегает рябь. Я уже научилась просто подчиняться ее воле, когда она рядом, ей проще просто поддаться. Боюсь, что в один прекрасный день темная вода поглотит меня навсегда и я уже никогда не смогу подняться на поверхность. Подвес маятника всегда либо справа, либо слева. Люди всегда или наверху, или внизу. Когда я внизу, мне очень трудно подняться наверх, а на этот раз меня затянуло глубже, чем когда-либо. Даже если мне удастся вспомнить дорогу к нормальной жизни, я не думаю, что узнаю себя в конце пути. – Как бы мне хотелось знать, слышишь ты меня или нет, – говорит Пол. У меня кружится голова, и как только я пытаюсь настроиться на его слова, их тут же заглушает треск и помехи. Его голос принимает какую-то злобную форму, а когда он встает, ножки стула угрожающе скрежещут по полу, будто о чем-то меня предупреждая. Он низко наклоняется надо мной и всматривается мне в лицо, будто подозревая, что я притворяюсь. А потом на горле я чувствую его широкие ладони. Ощущение длится всего секунду, я тут же понимаю, что все это лишь игра воображения, что ничего такого просто не могло быть. Смутный отголосок давно забытого воспоминания, но даже и оно лишено смысла, потому что Пол просто не смог бы так поступить. Я пытаюсь осмыслить то, что сейчас испытала, но мне больше не удается отделить фантазию от реальности. Пол ходит взад-вперед по палате, и мне хочется, чтобы он остановился. Усилия, направленные на то, чтобы слушать звук его шагов, меня утомляют. Я не хочу бояться собственного мужа, но он теперь какой-то не такой, а с его новой версией я не знакома. Приходит Клэр, а вместе с ней краткое облегчение, которое тут же смывает волна замешательства. Мне кажется, они сейчас опять начнут ссориться, однако оказываюсь не права. Я думаю, что он сейчас уйдет, но ошибаюсь. Идут солдатики наверх[4]. Они будто переключили между собой скорость. И вниз они идут. Судя по звукам, они обнимаются. Я мысленно себя одергиваю, надеясь, что Клэр спросит, о чем с ним говорили в полицейском участке, но по их разговору понимаю, что она и так уже все знает. А иногда, когда стоят, Интрига набирает обороты и продолжается уже без меня за пределами палаты. Они ни там, ни тут. Я завидую осведомленности Клэр. Я завидую всему на свете. Появившись у нас дома, она только то и делала, что плакала. Ей нужно было все их внимание, она вела себя так, что вся наша жизнь стала вращаться вокруг нее. После этого родители перестали слышать по ночам мои слезы, они совсем перестали меня замечать. Я стала дочерью-невидимкой. Крики Клэр будили всех нас, но только мама вставала, чтобы с ней побыть. Именно мама хотела, чтобы у нас была Клэр. Меня ей было недостаточно, теперь я хорошо это понимаю. Наша семья выросла с трех до четырех человек, хотя на самом деле мы не могли себе этого позволить: любви на всех попросту не хватало. Недавно Вторник, 20 декабря 2016 года, вечер Я сходила в магазин, на этот раз за едой. Вернувшись домой, первым делом распаковываю замороженные продукты, затем охлажденные, потом остальные и раскладываю все по местам. Больше всего усилий требует буфет. Я достаю каждую банку и бутылку. Протираю полки и начинаю все сначала, аккуратно расставляя их по размеру этикетками вперед. Когда все готово, на улице уже совсем темно. В домике в дальнем углу сада горит свет, значит, Пол еще работает. Может, сейчас как раз вышел из очередного сюжетного затруднения. Я ставлю в холодильник бутылку кавы – сегодня на работе я одержала победу, маленькую, но отпраздновать все равно стоит. «Проект Мадлен» явно стартовал великолепно. На дверце холодильника стоит опорожненная наполовину бутылка белого вина. Что-то я не помню, чтобы видела ее там раньше. Я белого не пью, Пол тоже. Вероятно, муж использовал его в готовке. Я вытаскиваю проблемную бутылку, наливаю себе бокал и встаю у плиты. На вкус как кошачья моча, но жажда заставляет меня выпить все до дна. Когда ужин почти готов, я накрываю на стол в столовой, где мы почти никогда не едим, включаю музыку и зажигаю свечи. Теперь не хватает только супруга. Он не любит, когда ему мешают писать, но уже девятый час, и мне хочется провести остаток вечера вместе. Он не станет возражать, когда узнает, что у нас сегодня его любимая баранина. Я выхожу в сад, щеки обжигает холодом. Лужайка местами скользкая, я почти не вижу, куда иду, дорогу освещают лишь тусклые проблески лампочки в хижине. – Добрый вечер, господин писатель, – говорю я дурацким низким голосом и открываю дверь. Но когда вижу, что в домике никого нет, улыбка тут же меркнет. Я на несколько секунд замираю на пороге и оглядываюсь по сторонам, словно он где-то спрятался. Потом выхожу на улицу и всматриваюсь во мрак, будто он, притаившись за кустом, сейчас выскочит и закричит: «Ага!» – Пол? Не знаю, зачем я его зову, хотя глаза мне недвусмысленно сообщили, что его здесь нет. В груди нарастает ужас и хватает меня за горло. В доме его тоже не видно, я вернулась два часа назад, и за это время он наверняка бы себя как-то проявил. Муж, который практически никогда никуда не отлучается, ушел, а я была настолько поглощена своими мыслями, что даже этого не заметила. Только не надо паниковать. У меня всегда было слишком живое воображение, в любой ситуации я опасаюсь худшего. Уверена, отсутствию Пола есть самое что ни на есть простое объяснение, но голоса в моей голове настроены не так оптимистично. Я бегу обратно в дом, поскальзываясь на грязной траве. Переступив порог, опять зову Пола. Ответа нет. Набираю номер его мобильного и слышу наверху негромкий звонок. Я осознаю, что он доносится из нашей спальни, и меня накрывает волна облегчения – может, он лег вздремнуть или плохо себя почувствовал. Я взмываю вверх по лестнице и распахиваю дверь, посмеиваясь над собственным нелепым беспокойством. Кровать застелена, Пола нигде не видно. Он никогда не заправляет постель. Я на мгновение застываю в замешательстве и еще раз набираю его номер. Звучит знакомый звонок – значит с помещением я не ошиблась – но почему-то из закрытого шкафа. Моя слегка дрожащая рука тянется к ручке. Я мысленно обзываю себя дурой; можно не сомневаться, что всему этому есть вполне логичное объяснение – Пол не сидит в под вешалками, детей, которые играли бы в прятки, у нас нет, и это не фильм ужасов, где в каждом шкафу тебя поджидает труп. Пальцы поворачивают ручку и открывают дверцу. Ничего. Я звоню еще раз и вижу мерцание, приглушенное карманом его любимого пиджака. Тайна пропавшего телефона разгадана, чего нельзя сказать о тайне исчезнувшего мужа. Тут я обнаруживаю дорогой на вид розовый подарочный пакет, спрятанный под рядом джинсов и хлопковых футболок, которые Пол называет «униформой писателя». Я вытаскиваю его, заглядываю внутрь и осторожно разворачиваю оберточную бумагу. Черный атлас с кружевами отзывается в пальцах давно забытым ощущением – что-то подобное я когда-то действительно носила. Вероятно, это он мне подарит на Рождество. Обычно он ничего такого не покупает. Бюстгальтер, похоже, немного маловат, и я смотрю на ярлык. Размер не мой, надеюсь, Пол сохранил чек. В каком-то тумане я спускаюсь вниз и проверяю, выключена ли плита. Я еще не закончила свой ритуал, когда в глаза опять бросилась бутылка белого вина, теперь уже пустая, и в голове вспыхнуло озарение. Такое очень любит Клэр. Она была здесь. Я ошалело ахаю, прикрываю рукой рот, бросаюсь на кухню и извергаю в раковину содержимое желудка. Когда выходить больше нечему, сплевываю, открываю кран и вытираю лицо кухонным полотенцем. Трижды проверяю плиту, хватаю сумочку и быстро оцениваю ее содержимое. «Телефон. Кошелек. Ключи». – Я говорю это вслух, убедившись в их наличии, как будто слова делают предметы реальными. Я направляюсь к выходу, но в коридоре останавливаюсь и опять заглядываю в сумочку. «Телефон… Кошелек… Ключи…» На этот раз произношу медленнее, задерживаясь взглядом на каждом предмете, чтобы поверить, что все и правда на месте. Однако даже после этого проверяю их опять, перед тем как закрыть за собой дверь. Клэр живет рядом, всего в километре от нас. И хотя идти туда недалеко, я жалею, что не накинула пальто – на улице холодно. Я обхватываю себя руками и шагаю вперед, не поднимая от тротуара глаз. Проходя мимо вереницы совершенно одинаковых домов, чувствую слабый запах газа, который вползает в ноздри, добирается до горла и проваливается вниз. Меня опять охватывает тошнота, я прибавляю шагу. На этой улице Клэр живет уже давно, дом теперь принадлежит им, как и расположенный по соседству гараж Дэвида. Квартал мне до такой степени знаком, что их дверь я могла бы найти даже с закрытыми глазами. Но нет, мои глаза открыты, и первым делом я вижу машину Пола. Ее нельзя не заметить. Подержанная зеленая «М-Джи Миджет» 1978 года выпуска, любовно восстановленная и вновь сияющая во всей своей былой красе, на мой взгляд весьма сомнительной. Муж купил этот автомобиль на аванс за свой первый роман и теперь любит его почти так же, как я ненавижу. Когда я ступаю на подъездную дорожку, внутри все сжимается, будто еще немного – и станет нечем дышать. В сумочке ключ от дома Клэр, но просто воспользоваться им и войти мне кажется неудобным. Она вручила мне его в надежде на взаимный обмен, который так и не состоялся. Я несколько раз звоню в дверь, желая как можно быстрее покончить с этой историей, в чем бы она ни заключалась. Холод пощипывает руки, изо рта вырываются облачка пара. Внутри начинает жалобно плакать маленький ребенок, через матовое стекло я вижу расплывчатую фигуру, которая растет по мере приближения. Муж Клэр распахивает дверь и приветствует меня с выражением на лице, которое я обычно приберегаю для разъездных торговых агентов, вечно пытающихся что-то всучить прямо на пороге дома. Не знаю почему, но мы с ним не ладим. Причина совсем не в том, что у нас нет ничего общего, – нас объединяет Клэр. Скорее, наоборот. – Привет, Эмбер, спасибо, что разбудила близняшек, – произносит он без малейшего намека на улыбку. И даже не думает пригласить внутрь. Мой зять – крупный мужчина, у которого никогда нет ни времени, ни терпения. Он даже не успел еще снять рабочий комбинезон. – Прости, Дэвид, я не подумала. Мой вопрос может показаться тебе странным, но… Пол у вас? – Нет, – отвечает он, – а с чего ему у нас быть? Вид у него уставший, под глазами залегли черные круги. Брак с моей сестрой его заметно состарил. Она величает его Дэвидом, мы в итоге тоже, хотя все остальные зовут его просто Дэйвом. – Он оставил здесь машину, – говорю я. Дэвид бросает через мое плечо взгляд на припаркованный перед гаражом автомобиль. – Ну да. Развивать свою мысль он не собирается, я молчу, и его брови хмурятся еще сильнее, как будто вот-вот расколют лицо надвое. Потом опускает глаза, и я следую за направлением его взгляда. На мне домашние тапочки. Снизу на меня взирают два потрепанных плюшевых мопса, их пристроченные глазки выражают одновременно удивление и жалость. В супермаркете они продавалась в отделе детских товаров, но мне подошли, и я решила их взять. – С тобой все в порядке? – спрашивает он. Я обдумываю его вопрос и отвечаю максимально честно: – Не думаю. Если честно, то нет. Мне надо поговорить с Клэр. Она дома? Он слегка выпрямляет спину, явно удивленный, в чертах его лица проступает что-то уродливое. – Клэр сегодня нет целый день. Я думал, она у вас. Давно Вторник, 13 ноября 1991 года Дорогой Дневник,