– Он прав, – тихо сказал Максим Ефименко. – В первую очередь, Никита прав в отношении тебя, Боков. Ты ведь жил смертью Пана. Мечтал об этом. Скажи, что я не прав? – Прав… – тихо ответил Боков. – А ты, Раиса? – продолжил Максим. – Разве ты не хотела пустить пулю в голову Пана? – Нет, – твёрдо ответила Раиса. – И ты права, – кивнул Максим. – Такая лёгкая смерть вас не устраивала. Ни тебя, ни Бокова. Мы ведь давно могли всё изменить. Более грубо, возможно, с потерями, но давно. Год назад, как минимум. Но нет, надо же сделать это красиво. Получилось, не спорю. Поцарапанную задницу Бодрова в расчёт не берём. – Не задницу, а бок, – недовольно огрызнулся Саша Бодров и, показав на свежий шов на лице, добавил: – Ещё рожа страданула, об этом не забывай. – Да плевать, – отмахнулся Максим. – Это царапины, и обращать внимание на них не стоит. Суть разговора в другом: Никита убил Пана, и вы озлобились на него. Разве он виноват в собственном милосердии? Я подошёл к Илюхе Осипову почти вплотную и спросил: – Ты жал на спуск. Ты стрелял в тех, кто сдался. Что ты чувствуешь? Осипов виновато опустил взгляд и пробормотал: – Я готовился к этому… не знал, что придётся наверняка, но готовился… мне неприятно… – Неприятно? – усмехнулся я. – Да тебя тошнить должно об одном упоминании. Каким бы плохим человеком ни был Пан, но он заслужил милосердие. Пусть даже это милосердие несёт смерть. Вы и ваша шайка осточертели мне! Все! – Слишком громкое заявление, – прорычал Боков. – Плевать, – отмахнулся я и побрёл к выходу. – Остановись, Никит, – попросила Раиса. – Остановись и попробуй объяснить. – А что объяснять? – спросил я, остановившись у двери. – Вы ведь не слышите. Вы получили то, что хотели, но несёте какую-то чушь. Я сделал всё правильно. И пусть на моих руках кровь. Мне было проще убить этих двоих. Я не хотел смотреть на то, что с ними будут делать. Даже думать не хотел. Это было моё личное милосердие. Вы своё получили. Радуйтесь! Я вышел на улицу и направился в сад, который имеется на территории участка. Отыскав лавочку, сел на неё и закрыл глаза. Максим Ефименко пришёл спустя минут пять. Тихо сев рядом, закурил. – Дай сигарету, – попросил я. – Ты вроде некурящий, – сказал Максим, но сигарету протянул. Самый настоящий Винстон. С мира прежнего. – Не курю, – ответил я. – Но захотелось… Сделав первую затяжку, я поплыл. Закружилась голова, стало подташнивать. Организм понимает, что сигаретный дым яд, и пытается защититься всеми способами. Не хочет, чтобы его отравляли. На второй затяжке не выдержал и закашлял. – Брось эту дрянь, – посоветовал Максим. – Вижу, что тебе хватило. Сам редко курю. Бросаю… Я бросил сигарету в небольшую урну, стоящую у лавочки. Прихода, который словил от пары затяжек, мне хватило. Лучше бы водки выпил. – Мы не оправдали твоих ожиданий, верно? – спросил Максим. – А кто я такой, чтобы требовать? – вопросом ответил я. – У вас свой взгляд на ситуацию. У меня иной. Такой же, как этот мир. – Твоё мировоззрение мне ближе, Никита. – Оно не самое лучшее, Максим. Я просто новичок. Не стоит заморачиваться обо мне. Я не лучше вас. И не хуже. – Думаю, что тебе в данном случае будет лучше уехать, – уверенно сказал Максим. – Лучше для всех. Оставшуюся работу мы проделаем самостоятельно. Её не так много. Посёлки уже наши, как ни крути. Население Двойки и Рога узнает, что Пан мёртв, и доделает работу за нас. – Не так много работы? – усмехнулся я. – Увы, но ты даже не представляешь, сколько её. Это только начало. Впереди много сложностей. С завтрашнего дня я с вами. Сегодня нет. Надо успокоиться. До скорого, Макс… Глава 10 Голова гудит… Паровоз в голове… Старый, ржавый, работающий с трудом… Тащит несколько вагонов. Топка загружена углём. Котёл на максимальном давлении. Кулисный механизм движется с натугой. Паровоз не вывозит… Какого чёрта паровоз делает в моей голове, и как его оттуда вытащить? Открыв глаза, я понял, что всё не так просто. Левый глаз не открывается. Только правый, и только наполовину. Ощущение, что моё лицо использовали вместо наковальни. Про тело и говорить нечего… Тело болит так, словно побывало в качестве прокладки между сваей и бабой сваебоя. В какой заднице я побывал? – Вроде очнулся, – сказал кто-то. – Глаз правый приоткрыл. Погляди. – Да, в себя пришёл, – ответил женский голос. – Крепок, однако. Думала, минимум сутки ещё спать будет. Надо мной нависла Ольга Баркова. Натянуто улыбнулась. – Что вы со мной сделали? – с трудом спросил я. – Это ты сам с собой сделал, Никит. По голосу я определил, что говорит Андрюха Боков. – Сам? – по возможности удивился я. – Ничего не помню… – Сейчас я тебе укольчик поставлю и отцеплю капельницу, – сказала Ольга. – Потерпишь немного. Будет больно. Очень больно. Зато минут через пять легче станет. Готов? – Готов, – пробормотал я. – Хуже всё равно быть не может… Укола не почувствовал. Только какие-то манипуляции с правым бедром. – Готово, – сообщила Ольга. – Не жжёт? – Немного, – ответил я, чувствуя, как по ноге распространяется лёгкое жжение. Даже приятное в какой-то степени. Лучше, чем тупая боль, которую ощущаю всем телом. Насчёт приятного жжения я ошибся. Распространяясь по телу, оно начало становиться сильнее. Спустя полминуты мне показалось, что меня засунули в кипящий котёл и начали варить. Минуты три чудеса длились. Недолго. По ощущениям вечность. Боль стихла резко, и на её место пришла приятная лёгкость. – Терпеливый, однако, – с удивлением сказал Боков. – Не то что ты, – ответила Ольга. – Помнишь, орал как резаный? – Я и был резаный, – недовольно буркнул Боков. Еще минута, и я начал осматриваться. Лежу в комнате с одним окном, кроватью и тумбочкой. Стены и потолок белые. Из одежды на мне только трусы. Укрыт лёгким одеялом бело-коричневого цвета. Рядом с кроватью стоят Ольга Баркова и Андрюха Боков и пристально смотрят на меня. – Ну и рожа у тебя, Шарапов! – воскликнул Боков. Я с трудом сел и пробормотал: – Это конфабуляция. Эффект Манделы, если по-современному. Ольга нахмурилась и сказала: – Похоже, что сотрясение сильное. Не понимаю, что он говорит. – Никит, ты о чём? – спросил Боков. – Глеб Жеглов не говорил: «Ну и рожа у тебя, Шарапов», – ответил я. – Он сказал: «Ну и рожа у тебя, Володь… ох рожа. Смотреть страшно». Конфабуляция – ложная массовая память. Так понятнее? Эффект Манделы то же самое. Умер он в две тысячи тринадцатом году, но все считают, что гораздо раньше. Долгая история, если всё рассказывать. – Интересно, – смутилась Ольга. – Беру слова обратно. Сотрясения, возможно, нет. А если и есть, то лёгкое. Крепкий ты, Никита. Первым делом я посмотрел на руки. Костяшки не просто разбиты, они уничтожены. Ощущение, что я ломал кулаками бетон. Кровь давно запеклась и превратилась в толстые грязные коросты. До самых плеч руки усыпаны синяками. Плечи тоже в синяках. И грудь. И ноги. Не удивлюсь, если узнаю, что на заднице тоже синяки. Большая часть синяков недостойна, чтобы их замечать, но наберётся десяток таких, что смотреть страшно. Я что, со скалы упал? Со скалы в озеро упал… а затем водоворотом в пещеру затянуло и по подземной реке пару десятков километров протащило… затем меня поймали пещерогрызы и долго жевали… потом был в желудке углеводородного червя… что-то фантазия разыгралась…