К счастью, не идет дождь. В промывы туч даже изредка проглядывает солнце. Улица шумная, суетная. Тут много разных магазинов, кафе, напротив новый кинотеатр, рядом большая парикмахерская, дальше ателье. Я жду. Конкретного плана у меня нет, хотя идей предостаточно. Но главное в таких случаях – это вдохновение. На него я и рассчитываю. Прохожих становится все больше. Скоро конец рабочего дня. Прогуливаясь, я стараюсь не упустить из виду нужный мне подъезд. Интересно, почему она поставила свой «Запорожец» не возле него, а в стороне? Всегда она так ставит? Во всяком случае, сейчас мне это на руку. Мне не надо топтаться около самого подъезда. Но вот оттуда начинают выходить люди. Занятия, видимо, кончились. Вскоре я замечаю Элеонору Михайловну. Она в легком фиолетовом пальтишке необычайно изящного покроя, пышную прическу прикрывает цветная яркая косынка, в руках большая красивая кожаная сумка. Элеонора Михайловна, к сожалению, не одна. С ней еще какая-то сильно размалеванная девица и двое молодых людей артистического вида, и притом весьма бойких. Это усложняет мою задачу. Вся компания направляется к «Запорожцу». Сейчас они уедут, и на этом все кончится. Хорошенькое дело, нечего сказать. Я решительно подхожу. – Простите, пожалуйста, – говорю, – Элеонора Михайловна, можно вас на два слова? Семен Парфентьевич просил вам кое-что передать. Она удивленно смотрит на меня, но взгляд ее тут же почему-то смягчается. – Ну что ж, – коротко улыбается она и поворачивается к своим спутникам. Я на одну минуту вас оставлю. Молодые люди бросают на меня не очень приветливые взгляды, но возражать не осмеливаются. Девушка же смотрит с нескрываемым любопытством. Мы отходим в сторону. Итак, некоторое время выиграно, и созданы условия для дальнейших действий. Но все пока чрезвычайно зыбко, и нельзя сбиваться с темпа. – Элеонора Михайловна, – говорю я проникновенно и с вполне искренней озабоченностью, – проститесь с вашими друзьями. Нам надо поговорить. Открылось одно очень серьезное обстоятельство. Даже, если хотите, таинственное. Я смотрю на нее с восхищением и чуть-чуть с состраданием. Первое ей очевидно нравится, а второе так же очевидно интригует и немножко беспокоит. У меня расчет на то, что она все время соприкасается со всякими секретными делами супруга, со всякими комбинациями, махинациями и прочими действиями такого рода. Все это ей уже привычно и, конечно, привлекательно. Ну, и чисто женское любопытство тоже не последнее дело. – А вы сами кто такой? – спрашивает она. В тоне ее больше интереса, чем подозрения или опаски. И я, придерживаясь уже взятой линии в разговоре с ней, отвечаю загадочно и с чувством: – Я вам все расскажу. И даже… кое в чем признаюсь. Только не здесь. – А где же? – она лукаво улыбается. – Где? Да где угодно. Хотя бы… зайдем вон в то кафе. Лишь бы можно было спокойно поговорить. Я давно… Тут я смущенно умолкаю. – Вас действительно прислал Семен Парфентьевич? – спрашивает она, как видно, только для очистки совести. – Да… отчасти… – Ой, вы что-то хитрите, – она грозит мне пальчиком. – И, кажется, не очень удачно? – Посмотрим. Она решается. Ей, видимо, очень хочется знать, чем кончится эта встреча с таким напористым парнем как я. Мы возвращаемся к ее спутникам, и Элеонора Михайловна говорит: – Оказывается, мне надо ехать. Лялечка, салютик! – и обращается к одному из молодых людей. – Вы меня простите, Владик. До следующего раза. Ладно? Явно раздосадованный Владик вынужден подчиниться. Они прощаются. – Куда же мы пойдем? – спрашивает Элеонора Михайловна. – Предупреждаю, у меня мало времени. Предупреждение это чисто формальное и ровно ничего не означает. – Да вот хотя бы, – я указываю на противоположную сторону улицы, где в первом этаже нового дома разместилось небольшое кафе. Через несколько минут мы уже сидим за столиком. Перед нами дымятся чашечки с кофе, стоят узенькие рюмочки с коньяком и вазочка с двумя пирожными. Это я шикую. Мы уже познакомились, и Элеонора Михайловна просит называть ее Элла. Я не возражаю, тем более, что сам представился только по имени. – Ну, говорите, Виталий, – требовательно произносит Элеонора Михайловна, – какое еще обстоятельство открылось? – Дело в том, – начинаю я, – что один ваш знакомый… Я не могу назвать вам его имя… – Почему? – удивляется она. – Как вам сказать… Во-первых, я обещал. Во вторых, это имя… Но вы его прекрасно знаете, так что… – Ну, Виталик, – она обиженно надувает свои пухлые губки. – Как вам не стыдно? Назовите, я прошу. Именно такой поворот в разговоре мне и нужен. – Не могу, Эллочка. Не могу, – виновато говорю я. – Вот разве… показать вам его… – То есть как это – показать? – снова удивляется Элеонора Михайловна. – А так, – я загадочно подмигиваю. – Назвать вам его я не могу. Но мне никто не запрещает показать вам его фотографию. Правда ведь? Она так звонко смеется, что с соседних столиков на нас начинают поглядывать. – Нет, вы положительно хитрец, Виталик. Я скромно улыбаюсь. – Ну, давайте уж фотографию, – говорит Элеонора Михайловна, успокоившись. При этом что-то меняется в ее взгляде, он становится цепким и даже каким-то колючим. Это мне не очень нравится. С некоторым беспокойством я достаю фотографию, не сразу, конечно, а после всяких поисков по карманам. Элеонора Михайловна быстрым движением выхватывает ее у меня из рук, секунду внимательно рассматривает, потом поднимает на меня строгий взгляд и подозрительно спрашивает: – Откуда она у вас? Я улыбаюсь самым безмятежным образом. – Посмотрите на обороте, – говорю. Она переворачивает фотографию и видит там размашистую надпись: «Помни меня, как я тебя, куда бы ни забросила коварная судьба». Далее следует подпись и дата. Полчаса я провел у Кузьмича. Но и десяти минут хватило, чтобы по его указанию наш Юрий Анатольевич изобразил эту надпись «рукой» Мушанского. Элеонора Михайловна вздыхает: – Боже, как это на него похоже… – И вдруг хмурится. – Но… это не его подпись?.. – Вы посмотрите на дату, – советую я. – При чем здесь дата? – А при том, – многозначительно говорю я. – Неужели не догадываетесь? Она секунду смотрит на меня непонимающими глазами, чуть-чуть даже приоткрыв хорошенький ротик. Потом сердито передергивает плечами. – Понятия не имею. Я наклоняюсь к ней и тихо говорю: – В то время у него была другая фамилия. Вернее, сейчас у него другая фамилия. Вот видите, я все-таки проговорился. Небольшая логическая перестановка проходит незамеченной. Элеоноре Михайловне сейчас не до логики, она явно озадачена неожиданным открытием. Я жду, когда она мне назовет новую фамилию Мушанского. Но самое главное уже позади, уже совершилось: она узнала его! Вот, наконец, компенсация за три дня адской работы «вокруг» Плющихи. – Разве… – неуверенно произносит Элеонора Михайловна. – Разве Кротков – это не настоящая его фамилия? – Сейчас настоящая, – с ударением говорю я и озабоченно спрашиваю. – Когда он был последний раз у вас? – Кто? Жора? Так к тому же он еще и Жора. Отлично. – Да, он. – Сейчас вспомню… – Она задумывается. – Ах, да! Противный такой. Представляете? Обещал мне устроить чудные кораллы. А вместо этого принес ключ, громадный идиотский ключ. Правда, заграничный. Но все равно! Перед глазами у меня возникает седая женщина в номере гостиницы, и я будто снова слышу ее рыдания. – Остальное меня не касается, – объявляет Элеонора Михайловна. – А впрочем… – Она вдруг настороженно смотрит на меня. – Вы что, хотите, чтобы он вам носил, да? Не выйдет! Мне противно разговаривать с ней. Но я заставляю себя улыбнуться.