Это был как раз тот случай, когда форма полностью соответствует содержанию. Муха и был бык — по крайней мере, в прошлом, — и годы занятий легальным бизнесом ничуть не сказались на его внешности и манерах. Его замашки коробили Климова, но во многих ситуациях Муха был буквально незаменим. Правда, теперь, когда такие ситуации случались все реже и реже и острая нужда в нем отпала, вчерашний бандит, увы, уже являлся полноправным партнером Климова. Они срослись, как сиамские близнецы, и разделить их без крови не было никакой возможности. Игорь Витальевич догадывался, чья именно кровь прольется в этом случае, а потому не смел даже мечтать о том, чтобы избавиться от Мухи. Увидев остановившегося на пороге партнера, Муха сунул сигару в пепельницу, отодвинул стакан и встал, улыбаясь во всю ширину своей круглой смугловатой физиономии и заранее отводя ладонь для рукопожатия. — Какие люди! — трубно возгласил он. — И без охраны! Ну, здорово, курортник! Их ладони с треском сошлись в крепком рукопожатии — настолько крепком, что Климов, как обычно, с трудом подавил болезненный возглас. Муха обхватил его свободной рукой за плечи, усадил на диван, и Климов опомниться не успел, как в руке у него очутился квадратный стакан с виски. — Ну, рассказывай, — потребовал выглядевший искренне обрадованным Мухин, — как там, на Гоа? — Тепло, — пожал плечами Климов. — И мухи не кусают! — со смехом подсказал Муха. — Это точно, не кусают. — Ладно, мух там, допустим, нет. А что есть? Климов снова пожал плечами. — Море, — сказал он. — Пальмы. Песок. Да что рассказывать? Как будто ты в пятизвездочных отелях не был! — На Гоа я не был. — Ну и что? Отель — он и в Африке отель. Скажи лучше, каковы наши дела? Мухин присел на краешек стола и с энтузиазмом, который показался Климову сильно преувеличенным, отхлебнул из стакана. — Что дела! — легкомысленно отмахнулся он. — Дела, Игореша, как я тебе и обещал, лучше всех. Месяц закрыли с прибылью, да с какой! Точные цифры я сейчас не помню, но поверь: увидишь финансовый отчет — ахнешь. Это же сказка! Золотой дождь! Кстати, хорошо, что ты вернулся. Надо бы деньжат перевести, рассчитаться с поставщиками… — С какими? — сразу поскучнев, спросил Климов, в свое время отвоевавший себе право решающего голоса в финансовых вопросах и теперь, хоть убей, не знавший, что ему с этим правом делать и, главное, как его реализовать. — Да со всякими! И с французскими, и с грузинскими… — Опять с грузинскими? — кисло переспросил Игорь Витальевич. — Ну а как же? — изумился Муха. — Товар они поставили? Поставили. Бабки мы им должны? Должны! Надо заплатить, а то люди обидятся. — Что ты называешь товаром? — со вздохом поинтересовался Климов. — Ох, смотри, Витя, доиграешься ты со своими грузинами! Сам погоришь и меня за собой потащишь. Ну на кой черт тебе все это понадобилось? — Как это «на кой черт»? — снова изумился Муха. — Ты бы еще спросил, на кой черт мы вообще работаем. Ради денег, конечно! Ты не поленись, загляни в финансовый отчет! — Да уж не сомневайся, — вставил Климов. — Загляни, загляни. Это же живые, реальные деньги! Причем, считай, из воздуха. — Вот это мне и не нравится, — признался Климов с решимостью, которую накапливал на протяжении всего отпуска. — Что тебе не нравится? — наконец-то перестал улыбаться Муха. — Деньги тебе не нравятся? Или ты опять со своими бреднями? Ты, Игорек, не первый год в бизнесе, пора уже перестать быть теленком. Хочется тебе быть честным? Ну и будь себе на здоровье! Налоги мы платим, претензий от потребителей нет, так в чем дело? — Нет, так будут, — упрямился Климов. — Вот хватанет твоей грузинской бурды какой-нибудь знаток, и будут тебе претензии. Да еще какие! И сам подставляешься, и французских партнеров подставляешь. — А по мне, так грузинская бурда ничем не хуже французской, — хладнокровно парировал Муха. — А русская водка и того лучше, — с сарказмом подхватил Климов. — Ты по себе не суди, ты его, вина этого, поди, сроду не пробовал, а если пробовал, так ни черта не разобрал. А вино тонкое, с именем, и знающий человек тебе по одному запаху скажет: вот это оно, родимое, а это — помои, которые какой-то пройдоха в бутылку с фирменной этикеткой залил. — Так уж и помои, — проворчал слегка обескураженный непривычной напористостью обычно покладистого компаньона Мухин. — Нормальное вино… Да ладно, я в университетах не обучался, а потому спорить с тобой не стану. Я тебе о другом толкую: товар получен, а деньги не выплачены. Что ты мне предлагаешь — кинуть их, да? Кинуть? Климов вместо ответа лишь неопределенно дернул плечом. — Ты хотя бы представляешь, о ком идет речь? — не унимался Муха. — Это ж кавказцы! У них вместо крови кипяток, чуть что не так — сразу за нож хватаются! — Об этом раньше надо было думать, — проворчал Климов. Ему сейчас же подумалось, что эти слова относятся к Мухе столько же, сколько и к нему самому. Да, контакт с грузинами наладил Муха — с кем-то он там вместе сидел или, как он сам выражается, чалился, — вот и снюхался, когда нужда приперла, со старым корешем. И этого мутного француза с его не до конца проясненной шарашкиной конторой разыскал тот же Муха — опять же, через каких-то своих корешей, которые свалили за бугор, не дожидаясь, пока на родине их возьмут за штаны. Но все это делалось с ведома и полного одобрения Климова; да что там, это делалось едва ли не по его личной инициативе. Время тогда было тяжелое, фирма едва начала вставать на ноги, а тут вдруг подвели французские поставщики — что-то такое у них там возникло не то на производстве, не то в пути, не то на таможне. Как бы то ни было, ожидаемый груз задерживался на неопределенное время, контракты с торговой сетью горели синим пламенем. Для молодой фирмы это был полный крах, банкротство, финансовая смерть, и вот тогда-то в светлой голове Игоря Климова родилась спасительная идея: а что, если под видом одного вина продать торгашам другое, более дешевое и, главное, доступное? В России как раз ввели запрет на реализацию грузинских вин, так что решение лежало на поверхности, и незаменимый Муха, как только ему растолковали, что от него требуется, провернул все с волшебной быстротой. Тот первый раз действительно больше всего напоминал аферу — наглую, скверно продуманную, предпринятую на авось людьми, которым нечего было терять. В тот раз им повезло, но Климов еще долго вздрагивал и нервно озирался при одном воспоминании о той, с позволения сказать, торговой операции. А месяцы спустя совершенно случайно выяснилось, что канал поставок дешевого грузинского виноматериала вовсе не закрылся после того случая, что система розничной продажи под видом тонкого бургундского напитка отлажена, как механизм швейцарского хронометра, и отменно функционирует и что во всей фирме не знает об этом, наверное, один только ее основатель, Игорь Витальевич Климов… Надо отдать должное Мухе: левых доходов он от компаньона не утаивал, и то обстоятельство, что Климов, экономист с высшим образованием, так долго воспринимал эти добытые мошенническим путем деньги как должное, не подозревая об их происхождении, красноречиво свидетельствовало об организаторском таланте Мухина. Цистерны с грузинским вином прибывали на российскую таможню уже с французскими товарно-транспортными накладными, которые выглядели совсем как настоящие, а может быть, и являлись таковыми на самом деле. Усатые смуглые водители, почти не понимавшие по-русски, с одинаковым успехом могли оказаться как грузинами, так и уроженцами юга Франции; проплаченный Мухой коридор на границе работал так хорошо, что вопрос о происхождении не только самого вина, но даже и людей, сидевших в кабинах мощных тягачей, никем не поднимался. К слову, последнее обстоятельство показалось Климову совсем уж загадочным. Он навел справки, и оказалось, что все это проще пареной репы: водители были свои, русские, с надлежащим образом оформленными ОВИРом загранпаспортами и визами. Это лишний раз доказывало, что Муха умеет работать и понапрасну не рискует. Вот только то, чем он занимался, не нравилось Игорю Витальевичу все больше… — Пора завязывать, Виктор, — сказал он. — У нас легальный бизнес, а тебе все неймется. Сядем ведь! — Так уж и сядем, — лениво возразил Мухин. — Да если даже и сядем, что с того? Мы ж русские люди! От сумы да от тюрьмы… — Да пошел ты, — раздраженно отмахнулся Климов. — Не знаю, может, для тебя тюрьма — дом родной, а я по твоей милости на нары отправляться не хочу. — Ты выражения-то выбирай, курортник, — набычился Мухин. — Я тебе не сявка копеечная, а равноправный компаньон. А если ты такой порядочный, подумай сам своей ученой головой: товар поступил, он уже в работе, а может, и в торговле, не знаю. За него платить надо, Игорек, что бы ты об этом ни думал. Грохнут ведь, чудило ты гороховое! И никто не узнает, где могилка твоя. — Ты меня не пугай, — огрызнулся Климов. Остатки отпускного настроения улетучились, и он поймал себя на новом, непривычном чувстве: впервые в жизни ему остро хотелось убить человека, и не кого попало, а Муху. — Почему это, собственно, ты о моей могилке заговорил? Ты с ними дела ведешь, тебе и разбираться! — А платежные документы кто подписывает? — вкрадчиво напомнил Мухин. — Ты, Игорек! Не подпишешь — с тебя и спрос. Ты только не подумай, что я тебя пугаю или там шантажирую. Мне ведь тоже мало не покажется! Если что, закопают рядом. Это бизнес, братан. Нет, если хочешь, можем, конечно, и соскочить. Хотя денег, не скрою, жалко. Но ты прав, спокойный сон важнее. Только соскакивать, Ига, на полном ходу нельзя. Так ведь недолго и шею сломать. Сперва притормозить надо, свернуть дела, рассчитаться по долгам… Ну, как иначе-то? По-другому, хоть поперек себя ляг, бизнеса не сделаешь! — Хорошо, — вздохнул Климов, — заплатим. Но учти, это в последний раз! — Да понял я, понял, — закивал Мухин, ловко выхватывая откуда-то документы, которые, как оказалось, были у него наготове. — Конечно, в последний. Как скажешь. Ты начальник, я дурак… Давай подписывай, а то они уже звонили. Беспокоятся джигиты! Климов бегло просмотрел документы, бросил на компаньона косой недовольный взгляд и, подсев к столу, начал размашисто подписывать бумагу за бумагой. Сосредоточившись на этом ответственном деле, он не замечал тяжелого, многообещающего взгляда, которым смотрел на него Виктор Мухин. Глава 3 В неотапливаемой каморке с дощатыми стенами, низким скошенным потолком и единственным подслеповатым окошком с заросшими копотью и пыльной паутиной стеклами было промозгло и сыро. Снаружи в окошко постукивал редкий косой дождь, в щелях шепеляво посвистывали сквозняки. Свисавшая с изъеденной шашелем потолочной балки голая лампочка на грязном витом шнуре разливала по помещению слабенький грязновато-желтый свет, который на равных соперничал с сумеречным полусветом угасающего дня. По углам и под мебелью залегли глубокие мохнатые тени; паутина на окошке подрагивала и колыхалась на сквозняке, который пригибал книзу танцующий синеватый огонек горевшей на столе спиртовки. На криво приколоченной к стене самодельной полке тускло поблескивала стеклом и фарфором скверно отмытая химическая посуда — колбы, пробирки, чашки Петри, тигли. Недостаток специальной посуды компенсировался обычными стаканами и парой надтреснутых фаянсовых чашек с отбитыми ручками. Композицию завершали старые аптекарские весы с побитым ржавчиной никелированным коромыслом; коричневого стекла банки с химическими реактивами стояли на сто раз прожженном химикатами, исцарапанном подоконнике. Клим Зиновьевич Голубев сидел на шатком табурете и, горбясь, прикрывал ладонями от вездесущего сквозняка пугливое пламя спиртовки, на которой в чашке Петри выпаривался какой-то белесый раствор. На нем был старый солдатский ватник, покрытый пятнами самого разнообразного вида и происхождения, а местами и прожженный до дыр все теми же едкими химикатами. От ревматизма Клима Голубева спасали старые валенки с галошами, а плешивую, формой напоминающую огурец голову прикрывала замызганная лыжная шапочка того фасона, что был модным в начале семидесятых годов прошлого века — с козырьком, помпоном и широкими полями, которые, будучи отвернутыми книзу, образовывали что-то вроде лыжной маски. На руках у него были старые вязаные перчатки с обрезанными пальцами; в одной из них дымилась сигарета без фильтра, другая сжимала стеклянную палочку, которой время от времени помешивала выпариваемый раствор. За спиной у него с протяжным скрипом и треском распахнулась дверь. Мгновенно усилившийся сквозняк задул огонек спиртовки, в каморку потянуло теплом и запахом жареных грибов. Когда-то давно Климу Голубеву повезло — пожалуй, единственный раз в жизни: получив на сдачу лотерейный билет, он выиграл морозильную камеру. Теперь в сезон они забивали камеру грибами, которые нельзя было ни засушить, ни засолить, ни замариновать — сыроежками, подберезовиками и тому подобным грибным мусором, — и на протяжении всей зимы мороженые грибы наряду с грибами солеными, сушеными, маринованными и законсервированными в жире являлись одним из основных элементов семейного рациона. Грибы опостылели Климу Зиновьевичу давно и основательно, их запах автоматически ассоциировался у него с нищетой и вызывал злобу. Он честно, до последней копейки, отдавал жене зарплату — пускай небольшую, но и не настолько маленькую, чтобы на нее не могли нормально прокормиться три человека. При этом мяса он практически не видел, ходил в обносках и все время выслушивал сварливые жалобы на отсутствие денег. Ну, вот куда, спрашивается, она их девает? Одета как огородное пугало, косметикой не пользуется, продукты не покупает и даже не пьет, а деньги уходят, как вода в песок. Солит она их, что ли? — Там в зале опять с потолка капает, — раздался со стороны дверей привычно недовольный голос дочери. — Мамка говорит, чтоб ты поглядел. — Чего глядеть-то? — не оборачиваясь, огрызнулся Клим Зиновьевич. — Что я, воды не видел? Глядеть нечего, крышу латать надо. — Вот и залатал бы, — заявила дочь. — А чем я ее залатаю? — чиркая спичкой о коробок и снова поджигая фитилек спиртовки, резонно возразил Голубев. — Штаны с себя сниму и на конек присобачу? Да и некогда мне. Через час на работу, во вторую. — Так то через час, — сказала дочь. — А оно капает и капает. А ты сидишь. А мамка злится. — Да пускай хоть лопнет от злости, — бесцветным голосом равнодушно произнес Клим Зиновьевич. — И ты с ней за компанию. Сидишь… Делом я занят, неужели не понятно?! Опыты ставлю! — О-о-опыты, — с неимоверным презрением протянула дочь. — Химик. Лучше бы новые джинсы мне нахимичил, ученый. Клим Зиновьевич открыл рот и даже обернулся, чтобы призвать зарвавшуюся наследницу к порядку, но дверь уже захлопнулась с такой силой, что с потолка посыпался мелкий мусор, а огонек спиртовки снова погас. Голубев принялся терпеливо чиркать спичкой о разлохмаченный коробок. Его душила не находящая выхода злоба, и руки тряслись так, что ему не сразу удалось зажечь спиртовку. Дочь! Родная кровь! Ну ладно, жена еще может иметь к нему какие-то претензии по поводу своей якобы загубленной молодости и несложившейся жизни. Хотя, если разобраться, кто виноват? Вышла бы за местного бездельника и жила в свое удовольствие — терпела пьяный мат и побои, тащила бы семью на своем горбу и каждый год рожала зачатых по пьянке дебилов. Но нет, ей понадобился перспективный жених с образованием! Так чего ж теперь жаловаться? Да, жизнь сложилась совсем не так, как он планировал, но ведь в этом есть немалая доля и ее заслуги! Вместо того чтобы в трудную минуту подставить мужу плечо, помочь, поддержать, она всю жизнь только и делала, что ныла, вздыхала да канючила, пилила и грызла… А что ей еще делать, на что тратить энергию, если за все это время она, считай, и года не проработала? Но жена — это ладно, к этому Клим Голубев давно притерпелся. А дочери что не по нутру? Джинсов новых не хватает? Так пойди и заработай себе хоть на джинсы, хоть на помаду, хоть на лимузин с откидным верхом! Понюхай, чем они пахнут, честно заработанные денежки, а после уж и требуй чего-то, если силы еще останутся что-то там требовать… Да и вообще, кто дал этой соплячке право так разговаривать с отцом?! Дверь у него за спиной снова открылась. Клим Зиновьевич был к этому готов — подобные сцены происходили в его доме регулярно и всегда разыгрывались по одному и тому же сценарию. — Сидишь? — раздался скрипучий, как ржавая дверная петля, голос его законной супруги. — Дом на глазах разваливается, а хозяин и в ус не дует! — То-то, что хозяин, — регулируя пламя спиртовки, парировал Голубев. — Мой дом, что хочу, то и делаю. Захочу — с кашей съем, захочу — продам, а захочу — сгною к такой-то матери вместе с тобой, язвой прободной. — Я говорю, крыша течет, — оставив без внимания намек на свое весьма шаткое имущественное положение, сообщила жена. — Уже все тазики полны! Делать что-то надо, а ты сидишь тут, как дитя малое, со стекляшками играешь! — Не играю я, — сдерживаясь, сказал Клим Голубев. Ему было все равно, что говорить: процесс выпаривания близился к завершению, и прервать его он не согласился бы, даже случись в Пескове землетрясение, извержение вулкана и цунами — все сразу, одновременно. — Сказано же вам, дурам: делом я занят, опыты ставлю!