Яблочный привкус неска'занных фраз… Ариша Сергеева Витька всегда был особенным, странным, словно состоял из нескольких совершенно разных личностей, но об этом знали лишь родители. Романтизм, чувствительность, сострадание, неуверенность и сентиментальность сочетались в нём со странной отвагой и немыслимым безрассудством в особые моменты. Ему ничего не стоило залезть, например, на верхушку сосны, чтобы посмотреть в дупло, где прячутся малюсенькие бельчата, пройти по карнизу плоской крыши пятиэтажки или ради спора спрыгнуть с балкона третьего этажа. Это не значит, что он ничего не боялся, или был глуп: инстинкт самосохранения и воля к жизни были в нём необычайно сильны. Конечно же, Виктору было страшно, но внизу с обожанием и завистью на него смотрели друзья. Больше увечий и смерти он страшился показать свою слабость. Как правило, товарищи были на три-четыре года младше Витьки. Так получалось совсем не случайно, но это он понял позже, когда стал старше. Откуда и почему у него появилась настолько сильная неуверенность в себе, юноша не знал. Ему казалось, что смятение, беспомощность и робость, сковывающие мышцы и мысли, была с ним всегда. Для того, чтобы внутри всё сжалось и кровь стала холодной, иногда не нужно было даже причин. Неуверенность, боязнь что-либо предпринять сидели внутри, и нагружали мозг, выдавая сотни вариантов самых худших стечений обстоятельств. Чем сильнее Витька старался избавиться от страха неизвестности, тем настойчивее её избегал, иногда настолько глубоко погружаясь в переживания, что надолго терял связь с реальностью. Но это происходило лишь тогда, когда на него никто не смотрел. Маленькие мальчишки своим восхищением заставляли Виктора делать то, на что он не решился бы, не будь они свидетелями его “подвигов”. Выдать страх было намного мучительнее. Спросить у прохожего время, например, заставить себя Витька был не в силах: ведь на него никто не смотрел с надеждой увидеть бесшабашность и удаль. У него сбивалось дыхание, начинали дрожать колени, появлялась сухость во рту. Он чувствовал, как что-то, живущее внутри, парализует волю, душит. Простой вопрос так никогда и не был задан, даже если необходимость узнать что-то была предельная. Юноша готов был сделать что угодно, лишь бы избежать общения с этим тягостным состоянием. Сколько раз он не спал ночами, обливаясь потом в мечтах о том, как завтра будет всем и каждому с лёгкостью задавать вопросы. Любые, всякие. Просто подойдёт и спокойным голосом, ведь ему это ничего не стоит сделать, узнает, где находится, например школа номер семь, или детская библиотека. Во сне у него это иногда получалось. С трудом. Внутреннее сопротивление до конца не отпускало даже в грёзах, а в реальности превращало в комок нервов. Если что-то очень нужно было узнать, Витька посылал это сделать своих верных оруженосцев, делая вид, что испытывает их преданность и верность. Среди младших мальчишек он был непререкаемым авторитетом. Если было нужно, публично, когда вокруг восторженные зрители, мог защитить любого из них. Сколько раз приходилось ему драться один на один, иногда с группой подростков, чтобы доказать – он вожак стаи. Кровь нередко проливалась. Зато все знали, что с Витькой и его друзьями шутить опасно. Был случай, когда десятиклассник, Витька тогда учился в шестом, избил его друзей лишь за то, что те не дали денег на сигареты. Вовка Михайлов считал, что раз он в школе самый сильный, значит, все ему должны. Витьке тогда было двенадцать лет. И дело даже не в возрасте: Вовка весил вдвое больше и имел преимущество в росте сантиметров тридцать. Справиться с ним для мальчишки было нереально. Витька схватил отрезок свинцового кабеля, им и наказал наглеца на глазах у восторженных мальчишек. Обидчик потом долго прыгал на одной ноге и выл. Естественно, расплата вскоре случилась. Один на один он отделал Витьку, как бог черепаху. Но у этого сражения не было зрителей, поэтому победил страх. Прошло время. Мальчишки выросли. Но Витькин страх не исчез. Ребята его возраста влюблялись, ухаживали за девочками. Лишь у Витьки не было подружки. Конечно, ему нравились девочки. Даже очень. Но подойти к ним и заговорить, он не смел. Чего именно парень боялся – неизвестно. При малейшей попытке подойти к девушке, заговорить с ней, отказывались двигаться ноги, немел язык, начиналась паника, настолько сильная, что можно было подумать, будто речь идёт об угрозе жизни. Чувства тем временем бурлили, переполняли впечатлениями, нагретыми до точки кипения фантазиями, порой вырывались наружу отчаянием и слезами. Ведь Витька был мечтателем, романтиком и поэтом. Эмоции подхлестывало дополнительно к стихам, которые он сочинял бессонными ночами, чтение книг о любви и приключениях. Сладостные мечты о счастье с любимой девушкой переполняли его существо, давили на физиологию, заставляли страдать. В десятом класс он был обречённо влюблён в Люсеньку, миниатюрную хрупкую девочку с волосами цвета гречишного мёда, вьющимися, как шерсть у ягнёнка и серыми оленьими глазами огромного размера. Она была нежна и прелестна. На её лицо можно было смотреть часами, но мешало одно бы: он не смел это желание осуществить. Наблюдая за девочкой украдкой, Витька млел от неразделённого чувства. Как Люсенька могла ответить взаимностью, если ничего не знала о его страданиях? На уроках они сидели в разных рядах. Виктор – на две парты дальше. Видеть и слышать учителя, когда девочка находилась рядом, было попросту невозможно. Люсенька мерещилась юноше сказочным видением. Девочка была невероятно, просто сказочно прекрасна. Лучшую подружку придумать было невозможно. Её мелодичный голосок звучал тихим шёпотом ручейка на каменистом перекате в тенистом лесу. Маленькие ручки, сложенные на парте, вызывали восхищённый интерес. Как же хотелось до них дотронуться, хотя бы одним пальчиком. Витьке мерещилось, как он провожает Люсеньку, держась за миниатюрную ладошку, как они весело и беззаботно болтают обо всём на свете. Юноша словно наяву чувствовал биение сердца, тепло руки, нежность кожи. Лицо девочки казалось ему изысканным и безупречным. Если бы он был художником… Не бывает чего-то более совершенного и изящного, – думал он. Казалось, что Люсенька только что вернулась с пробежки, настолько ярко и привлекательно выглядела её бархатистая кожа. Лёгкий румянец на её щеках, подёрнутых детским пушком, если случайно встречался взглядом, вызывал у Витьки чувство вины и внутреннего осуждения, потому, что казалось, его поймали на месте преступления. Обворожительная улыбка, если она была обращена не к нему, навевала тоску и уныние, рождала готовность разреветься. До такого совершенства нельзя дотрагиваться, можно лишь восторгаться и украдкой разглядывать, предполагал Витька. Увы, его взгляды не разделяли мальчишки, которые могли запросто обнять девушку, погладить её по волосам, взять руками за талию. Витька смотрел с обожанием на пухленькие губки цвета спелой вишни, обычно слегка влажные. Она так любила облизывать их, слегка высовывая язычок. Люсенькин вздёрнутый носик, настолько аккуратный, что хотелось чмокнуть в него, как обычно это делают с грудными малышами, вызывал безотчётный восторг. Хотя Витька изучил тайком мельчайшие подробности облика девушки, описать её внешность словами он не смог бы, потому что воспринимал не телесно: это была зачарованность, воплощённая мечта, романтический идеал, сладостная, но недосягаемая тайна. Ничего важнее Люсеньки не существовало для него на всём белом свете. Провожать и встречать девушку тайком от неё, дожидаться внезапного появления в кустах у подъезда, наблюдать, как ходит, разговаривает, читает, мечтать о свиданиях и беседах стало единственным моим занятием вплоть до окончания школы. На выпускном балу все девочки были очаровательны: им хотелось запомнить этот день навсегда, поэтому они и готовились преподнести юную женственность в самом выгодном свете. Даже на фоне такого скопления нарядных прелестниц Люсенька выглядела богиней. Витька чувствовал, знал, что влюбился в самую красивую девушку планеты, завидовал сам себе. Но так и не подошёл к прелестнице. Юноша был расстроен, раздосадован, бледен. Его душа рвалась в бой. Страх оказался сильнее. Люсенька была намного решительнее.