– Бедняжка Стефани, – расстроился Стивен Бергдорф, когда Анна ввела его в курс дела. – Надеюсь, с ней не случилось ничего серьезного. Она очень умная, отличный журналист и пишет бойко. Такая милая, со всеми так приветлива… Не тот человек, чтобы нажить себе врагов и вообще неприятности. – Если мои сведения верны, прошлой осенью вы ее уволили. – Это точно. Просто от сердца оторвал, она такая блестящая девушка. Но летом бюджет журнала сократился, подписка резко упала. Мне ничего не оставалось, как экономить, пришлось с ней расстаться. – Как она отнеслась к увольнению? – Как вы догадываетесь, без особого восторга. Но мы остались в добрых отношениях. Я ей даже писал в декабре, спрашивал, как дела. Она сказала, что работает для “Орфеа кроникл” и ей там очень нравится. Я был за нее рад, хоть и слегка удивился. – Удивился? – Такая девушка, как Стефани Мейлер, – это уровень “Нью-Йорк таймс”, – пояснил Бергдорф. – Что ей делать в заштатной газетенке? – Мистер Бергдорф, Стефани после увольнения приезжала в редакцию журнала? – Нет. По крайней мере, насколько я знаю. Почему вы спрашиваете? – Потому что, по нашим данным, ее машина в последние месяцы часто была запаркована у вашего здания. * * * В редакции “Нью-Йорк литерари ревью” в воскресный день было безлюдно. Повесив трубку, Стивен Бергдорф долго сидел в растерянности. – Что стряслось, Стиви? – спросила двадцатипятилетняя Элис. Она сидела в его кабинете на диване и красила ногти красным лаком. – Звонили из полиции. Стефани Мейлер пропала. – Стефани? Она была дура набитая. – Что значит “была”? – встревожился Стивен. – Ты что-то знаешь? – Да нет, я сказала “была”, потому что после отъезда ни разу ее не видела. Ты прав, она наверняка и сейчас дура. Бергдорф поднялся из-за стола и в задумчивости уставился в окно. – Стиви, котик, – нахмурилась Элис, – ты же не будешь угрызаться? – Если бы ты меня не заставила ее уволить… – Не начинай, Стиви! Ты сделал то, что должен был сделать. – Ты с ней после отъезда не общалась? – Ну, может, по телефону говорила. Что это меняет? – Господи, Элис, ты же только что сказала, что больше ее не видела!.. – Я и не видела. Но по телефону говорила. Один раз. Две недели назад. – Ты еще скажи, что сама ей звонила, чтобы поиздеваться! Она знает, почему ее на самом деле уволили? – Нет. – Откуда такая уверенность? – Потому что это она мне позвонила, за советом. Беспокойная такая. Говорит: “Мне надо охмурить одного мужика”. А я ей: “Да запросто: ты у него сосешь, обещаешь дать, а он тебе взамен клянется в верности до гроба”. – Интересно, про что шла речь. Наверно, надо было сообщить в полицию. – Никакой полиции… А теперь будь паинькой и замолчи. – Но… – Не серди меня, Стиви! Ты знаешь, что бывает, когда ты меня нервируешь. У тебя есть рубашка на смену? А то эта вся жеваная. Давай прихорашивайся, я хочу вечером куда-нибудь пойти. – Я сегодня не могу, я… – А я сказала, что хочу куда-нибудь пойти! Бергдорф понуро вышел из кабинета и поплелся налить себе кофе. Позвонил жене, сказал, что ему нужно срочно доделывать номер и к ужину он не приедет. Нажав на отбой, он закрыл лицо руками. Как он до такого докатился? Как так вышло, что он на шестом десятке связался с этой девчонкой? * * * Мы с Анной не сомневались, что деньги, обнаруженные у Стефани, – это один из ключей к расследованию. Откуда у нее дома взялись эти 10 тысяч долларов наличными? Стефани зарабатывала полторы тысячи в месяц; после оплаты жилья и страховки, расходов на машину и еду у нее должно было оставаться всего ничего. Если это личные сбережения, то они бы скорее лежали на счете в банке. Всю вторую половину дня мы расспрашивали родителей Стефани и ее друзей на предмет этих денег, но так ничего и не выяснили. Родители утверждали, что дочь всегда полагалась только на себя. Получила стипендию на учебу в университете, а потом жила на зарплату. Друзья говорили, что Стефани под конец месяца часто сидела на мели. Они плохо себе представляли, как она могла что-то откладывать. Уезжая из Орфеа, я, вместо того чтобы выехать по Мейн-стрит прямо на 17-е шоссе, а оттуда на автостраду, почти безотчетно завернул в квартал Пенфилд и добрался до Пенфилд-кресент. Миновал скверик и затормозил перед домом, где двадцать лет назад, когда все началось, жил мэр города Гордон. Там я стоял довольно долго. По дороге домой мне захотелось заехать к Дереку и Дарле. Сам не знаю зачем: то ли повидать Дерека, то ли просто неохота было сидеть одному, а кроме него, у меня никого не было. К их дому я подъехал ровно в восемь. Постоял под дверью, не решаясь нажать на звонок. Из дома доносились громкие веселые голоса, все семейство ужинало на кухне. По воскресеньям у Дерека ели пиццу. Я тихонько подошел к окну и стал смотреть, как они ужинают. У Дерека было трое детей, все еще учились в школе. Старший на будущий год собирался поступать в университет. Вдруг кто-то из них меня заметил. Все повернулись к окну и уставились на меня. Дерек вышел на крыльцо с бумажной салфеткой в руке, дожевывая кусок пиццы. – Джесси, – удивился он, – ты чего на улице торчишь? Идем, поужинаешь с нами. – Нет, спасибо. Не так уж я голоден. Слушай, тут в Орфеа какие-то странные дела творятся… – Джесси, – вздохнул Дерек, – ты еще скажи, что все выходные там просидел! Я быстро пересказал ему последние события. – Больше никаких сомнений, – подытожил я. – Стефани нашла что-то новое про то четверное убийство девяносто четвертого года. – Это только твои предположения, Джесси. – Но послушай! – воскликнул я. – Есть эта бумажка с “Черной ночью”, которую нашли в машине Стефани, записка с теми же самыми словами лежит в коробке вместо полицейского досье об этом убийстве, а само досье исчезло! Причем она связывает это все с театральным фестивалем, который, как ты помнишь, проходил первый раз именно в 1994 году! Это называется никаких фактов? – Ты видишь связи, которые хочешь видеть, Джесси! Ты хоть понимаешь, что означает пересмотреть дело 1994 года? Это означает, что мы тогда сели в лужу. – А если мы в самом деле сели в лужу? Стефани сказала, что мы упустили главную деталь, а та лежала прямо у нас перед глазами. – И что мы тогда сделали не так, интересно? – разозлился Дерек. – Ты мне скажи, Джесси, что мы сделали не так?! Ты же прекрасно помнишь, насколько тщательно мы работали. Досье такое, что комар носу не подточит! По-моему, тебя перед уходом из полиции одолели дурные воспоминания. Нельзя вернуться в прошлое, сделанного не воротишь! Так какого черта тебе не сидится? Зачем пересматривать дело? – Потому что так надо! – Никому это не надо, Джесси! Ты с завтрашнего дня больше не коп. Что ты лезешь в какое-то говно, которое тебя не касается? – Я думаю попросить отсрочку. Не могу я просто так уйти из полиции. Не могу жить со всем этим на совести! – Ну а я могу! Он сделал вид, что хочет закрыть дверь и прекратить ненужный разговор. – Помоги мне, Дерек! – воскликнул я. – Если я завтра не представлю майору прямого доказательства, что Стефани Мейлер связана с расследованием девяносто четвертого года, он меня заставит раз навсегда закрыть это дело. Он оглянулся: – Зачем ты так, Джесси? – спросил он. – Зачем тебе ворошить это дерьмо? – Давай поработаем вместе, Дерек… – Я уже двадцать лет как не оперативник, Джесси. Что ты меня опять туда тянешь?